По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев Страница 87

— Почему? Имеем, — сказал Андрей. — Но только не надо эти рассуждения помещать в радиограммы.

— Никогда никому не угодишь, — буркнул недовольно Геннадий и стал сжигать листки с текстом.

— Чего ты в пузырь лезешь? — спросил Андрей. — Ведь Запасный давал нам ясные направляющие указания. Его требования четки и лаконичны: добывать факты, проверять степень их достоверности, находить взаимосвязь. А оценивать и систематизировать — дело не наше.

Геннадий махнул рукой:

— Ладно! Сейчас не до этого… Позавчера у меня был связной Демьяна, — он понизил голос. — Провалилась группа Урала.

В комнате стало тихо, как в склепе. Казалось, дыхание смерти коснулось каждого из нас. Только ходики на стене своим мерным тиканьем нарушали тишину.

— Сначала схватили связного Крайнего, потом шестерых ребят, затем еще троих, наконец самого Урала. Двое оказали сопротивление и были убиты.

Четверо уцелевших бежали из города и добрались до Демьяна.

Никто из нас не видел в лицо ни Урала, ни ребят из его группы. Но все, что следовало знать о них, мы знали, как знали все и о других подпольщиках.

Группа Урала составляла ядро. На ней лежала вся тяжесть боевой работы, а теперь Урал и его ребята в тюрьме.

Вот она, новая беда. По нашим расчетам, самое страшное уже миновало, а выходит, только начинается. Теперь подполье уменьшилось на одну треть.

Когда долго идешь незнакомым лесом, начинает казаться, что вот-вот деревья расступятся и ты выйдешь на простор, а лес становится все гуще и гуще, и нет никакого просвета. Так было со мной в финских лесах. Об этом я подумал сейчас. Просвет обозначился, по нас настиг новый удар.

Мы долго молчали, подавленные случившимся Удивление и соболезнования были неуместны. Молчание нарушил Геннадий. В итоге какого-то непостижимого для нас хода мысли изрек:

— Все мы смертны… Человек рождается независимо от его воли и желания и умирает — тоже. Родится он в крови и в крови умирает.

Я и Андрей недоуменно переглянулись. Что это значит? Как понимать?

— Надо уметь не только одерживать победы, но и переносить поражения, — продолжал Геннадий. — Поражения одних ослабляют, а других ожесточают, делают сильнее. Если подполью будет всегда сопутствовать успех, оно в конце концов станет дряблым, небоеспособным и не сможет вести борьбу.

Он говорил, как полководец перед солдатами. Он, конечно, где-то вычитал эти чужие слова и решил, что они пришлись к месту и ко времени. Но это было горькое заблуждение. Выспренние, напыщенные фразы оскорбляли нас и тех, кто сейчас терпел муки в гестаповских застенках.

— И все? — зло спросил Андрей.

Геннадий набычился.

— То есть?

— Заткнись со своим красноречием.

Геннадий изменился в лице, хотел что-то сказать, но Андрей предупредил его:

— Вместо того чтобы подумать о завтрашнем дне, ты коптишь нам мозги какой-то идиотской философией.

Андрей вышел из себя, что с ним бывает редко. Почувствовал это и Геннадий.

— Я думал… — пробормотал он. — Я сообщил Демьяну, что на неопределенное время прекращаем связи друг с другом и с подпольщиками.

— Однако… — поразился я.

— Другого выхода нет, — гнул свое Геннадий. — Встречи наведут гестапо на наш след, и начнутся новые аресты.

— Значит, свернуть борьбу? Объявить зимние каникулы? — усмехнулся Андрей.

— Нам важнее сохранить остатки подполья.

Геннадий по-прежнему соглашался лишь в тех случаях, когда чужое мнение не противоречило его собственному. Он говорил «мы», в то время как ни Андрей, ни я не уполномочивали ею на это.

— Не согласен! В корне не согласен, — запротестовал Андрей, ж его увесистый кулак опустился со стуком на стол. — Прежде всего мы должны определить свое отношение к случившемуся. Позиция Иисуса Христа меня лично не устраивает.

— Пока я вас не понимаю, — перешел на «вы» Геннадий.

Андрей пояснил свою мысль. Если мы убеждены, что провалы закономерны и неизбежны, тогда остается одно: сложить оружие, бросить все к черту и сообщить на Большую землю об отказе от борьбы. За нас поведут ее другие. Но он, Андрей, на такую позицию встать не может. Он за то, чтобы выяснить причины провалов. Ведь есть же причины? Безусловно есть. Или это неосторожность, беспечность, халатность со стороны кого-либо, или предательство. Вероятнее всего, последнее. Мы много болтали на эту тему, но ничего против возможных предательств не предприняли.

— Что вы конкретно предлагаете? — прервал его Геннадий.

— Не перебивай! Брось эту свою дурацкую привычку. Научись слушать других. Враг наступает. Погибли Прокоп, Прохор, Аким, Сторож, Урал, Крайний.

Погибло семнадцать человек, а ты требуешь прекращения борьбы на неопределенное время. Как это расценивать? От кого мы это слышим? От коммуниста, чекиста, члена горкома или от обывателя? Я считаю, что мы должны ответить врагу ударом на удар. Надо ввести в борьбу все резервы, мою группу, группу Брагина. Я за то, чтобы вместо группы Урала сколотить новую, с теми же задачами. Люди? Люди есть! Руководитель? Тоже найдется. Дим-Димыч Даст руководителя. Возьми хоть его хозяина. Думаешь, не справится с группой?

— Он беспартийный, — заметил Геннадий.

Андрей опять вскипел:

— Беспартийный! Да мы гордиться должны, что у нас есть беспартийные, которым можно доверять, как коммунистам. И последнее: я предлагаю всерьез и немедленно приняться за проверку всех уцелевших подпольщиков. Всех без исключения. И начать надо со связного Колючего.

— Почему с уцелевших? Почему с Колючего? Почему с конца? — спросил Геннадий.

— Трудно узнать что-то, не зная ничего, — отрезал Андрей. — Не станешь же ты проверять арестованных?

— Пословица гласит, что умные начинают с конца, а дураки кончают в начале, — добавил я. — Андрей прав. Демьяна еще летом насторожило, что гестаповцы, схватив Прохора, не тронули его связных Колючего и Крайнего. Он просил задуматься над этим.

— Крайний арестован, — уронил Геннадий.

— Так что же? Будем ждать, когда арестуют и