Вячеслав Миронов - Капище

Вячеслав Миронов

Капище

Часть первая

1.

Проснулся я от жуткого шума. У соседей опять гудел водопроводный кран. Шумел он уже два года, с тех пор, как заселился дом, но сегодня это было особенно невыносимо. После вчерашнего перепоя даже малейший шум раскалывал голову на мелкие части.

Я встал и, пошатываясь, опираясь одной рукой на стену, а второй поддерживая голову, доплелся до ванны, открыл воду, сунул голову под холодную струю. Немного полегчало. Видимо из-за воды не услышал телефонного звонка. Этот звонок дробил кости черепа, выворачивал барабанные перепонки. И какого черта, спрашивается, я вчера перепил?

— Да, — еле сумел я выдавить из себя, сухое горло перехватывало.

— Это Алексей Михайлович? — раздался в трубке голос с небольшим акцентом.

— Ну, — голова трещала, во рту пересохло.

— Мы могли бы с вами встретиться?

— Зачем? — боже, как мне плохо!

— Есть интересная тема, надо поговорить. Так когда?

— После обеда... — я не успел закончить.

— Хорошо, я буду у вас в три часа, — трубку положили.

Я побрел на кухню, нажал кнопку на электрочайнике, потом стал жадно пить прямо из-под крана. Легче, еще легче. Можно и закурить.

Гостей, конечно, не стоило принимать у себя. Мебели почти никакой, бардак полнейший.

Когда в 95-м вернулся из «чеченской» командировки, в квартире были только старый продавленный диван и пара шкафов на кухне. Жена забрала дочь, все вещи (мои были свалены в углу, прямо на полу) и укатила к маме в Челябинск. А ведь перед отъездом моим в Чечню все было хорошо. В аэропорту, как положено жене, она убивалась, я курил. С войны писал письма, передавал с оказией. Все, кроме первого, обнаружил в своем почтовом ящике. Сжег.

Когда я прилетел разбираться, дверь открыла теща, которая сказала фразу — не забуду до гробовой доски:

— Почему тебя в Чечне не убили, ирод!

Что дальше было — помню плохо. Отшвырнул я немолодую женщину в сторону, рванулся в комнату, там дочь спала. Я ее схватил. И все. Как вырубило. Переключатель повернули в положение «выключено».

Очухался от холодной воды. Сидел в наручниках. Кулаки разбиты в кровь, вокруг полный погром. Мебель кто-то поломал, одежда вся порвана и в крови. Милиция стоит, автомат в рожу тычет. Не Рэмбо я, конечно, но можно было выкрутится. Вот только голова тяжелая.

Потом отвезли в местное РОВД. Повезло, что однокашник там работал замначальником уголовного розыска. Дежурил, как у них говорят, «на сутках». Поговорили. Чаю попили, водки. Отпустил он меня, спасибо ему.

Оказывается, теща меня ударила по затылку сковородой. Тут ее новый зять выскочил на шум, жена бывшая тоже вышла. Ничего не помню. Ну, и как рассказывали, понеслось... Самое страшное в этой истории — глаза дочери. Она смотрела на меня с ужасом. Теперь я для нее — чудовище. Время уже много прошло, а как будто вчера все было.

Жена — красавица, за это время уже успела развестись со мной и выйти замуж за мужика с деньгами. Я со своей оперской получкой, пардон, денежным довольствием, не мог удовлетворить ее запросы. Хоть у нас в военной контрразведке и получали больше, чем в ментовке или в армии, но все равно, еле хватало, чтобы не протянуть ноги и не ходить с голым задом.

Вернулся я обратно в пустой дом и накатал рапорт на новую командировку в Чечню, съездил... По результатам двух поездок — два ранения, «майор» досрочно, Орден «Мужества». В итоге пять дырок. Одна в голове, одна в ноге, две на погонах и одна на кителе.

На командировочные потихоньку купил себе кресло, о котором давно мечтал, телевизор, видеоплеер, кровать, кое-что из посуды. Холостяку много не надо.

Да вот служба не заладилась у меня после Чечни. Начальник отдела Омелин заставлял меня, чтобы я «прессовал» начальника продовольственного склада. Там мой начальник еженедельно затаривал полный багажник служебной «Волги» провизией. Семья у полковника большая, вот и «обсасывал» он бойцов. А меня заставлял «работать в данном направлении», чтобы, наверное, еще и салон автомобиля забивать жрачкой.

Дальше — больше. Скандалы были жуткие. Закончилось все банально: во время сверки документов коллега украл у меня секретную бумагу. После этого замначальника Карлов предложил мне написать рапорт по собственному желанию. В Чечню меня в третий раз уже не пустили, а через два месяца подписали Хасавьюртовскую капитуляцию и вывели войска. Так что дырки мои ни к чему путному не привели. Разве что сидеть в пивнушке и, потрясая Орденом «Мужества», клянчить на выпивку. Эх, как башка трещит-то.

Последние две недели я пил, попутно искал работу. Те друзья-товарищи, которым я помогал в этой жизни, внезапно стали очень занятыми, и вакансий у них не было.

Деньги мои таяли, и был мне один путь — либо в службу безопасности какой-нибудь фирмы, а безопасность мне уже надоела хуже горькой редьки, либо в криминал. Был и еще один, совсем экзотический, — звали меня в наемники в Африку. Два моих друга по Чечне там уже больше года кантовались. Не люблю жару и негров. Это не мое. Глядишь, из-за поганых денег придется по своим стрелять, а к этому я не готов.

А тут еще этот звонок... Голова трещит. Убираться не буду, решил я, пустые бутылки выгребу, постель застелю. Вроде, вчера никому морду не бил. Вел себя в рамках нормального пьяного русского мужика.

Чайник вскипел, щелкнула кнопка. Терпеть не могу горячий чай, но надо приходить в чувство. Есть у меня один адский рецепт, как выходить из глубокого похмелья, слабонервных прошу отвернуться. На стакан горячего чая — столовая ложка сахара, две таблетки аспирина быстрорастворимого, столовая ложка коньяка или водки, одна гвоздичка и пара горошинок перца. После этого пот льется ручьем. Муть в голове проходит, зрение улучшается значительно, мозги, хоть со скрипом, но начинают работать.

Черт бы побрал этот кран у соседей! Он периодически начинал шуметь, вызывая новый приступ похмельной мигрени. Но вот пришло время обеда, я заварил несколько кубиков куриного бульона, покрошил туда черствого хлеба, зубок чеснока, все выхлебал, потом чай, — ну, вот я и готов к встрече визитера.

В 15.01 раздался звонок в дверь. Открыл дверь.

— Здравствуйте, — мужчина был высок, черные вьющиеся волосы были зачесаны назад и собраны в «хвостик». Костюм дорогой, на мой взгляд, очень дорогой, одеколон тоже был из той серии, что никогда мне не видать. Ботинки были лаковые. М-да, дядя «упакован» будь здоров.

Я всегда спокойно относился к одежде, с восемнадцати лет носил форму, но цену вещам знал. Да и прежняя работа научила многому.

— Вы Салтымаков Алексей Михайлович? — акцент, еле уловимый акцент, где-то я его уже слышал.

— Да, — я посторонился, — заходите.

Мужик зашел, разулся. Туфли лаковые на кожаной подошве, значит, в машине постоянно катается. Об асфальт наш городской сразу бы стер ее в порошок.

Носки черные, свежие, натянуты так, что нет ни одной морщинки. От обуви пахнет дезодорантом.

Прошли в зал. Я предложил незнакомцу присесть в кресло. Он бесцеремонно, молча рассматривал меня, локти на подлокотниках кресла, пальцы соприкасаются, касаются губ, «поза молящегося». Дурной знак, значит, хочет меня обмануть. Посмотрим, дядя, посмотрим. Пауза явно затягивалась. Думаешь из состояния равновесия вывести? Если бы не тупая головная боль, да соседский кран, я бы показал тебе пилотаж языка тела.

Я откинулся в кресле, закурил. Дым окутал мое лицо. Ну, давай, дядя, снимай информацию по невербальным признакам! Он не выдержал и начал первым:

— Алексей Михайлович, скажите, вы еврей?

Я поперхнулся дымом и закашлялся. Я не ожидал этого вопроса, был не готов! Ничего себе, поворот событий! Восстановил дыхание. Из-за кашля подскочило давление, и головная боль вернулась вновь с новой силой.

— Нет. Вы для этого ко мне пришли?

— А как вы относитесь к евреям?

— Судя по вашей манере отвечать вопросом на вопрос, вы сам еврей. Я угадал?

— Да, я еврей, — говорит без пафоса, спокойно, с достоинством. — Так как вы относитесь к евреям.

— Никак. А позвольте узнать, любезный, зачем вам эти сведения, и с кем я имею дело?

— Лазарь Моисеевич Коган — раввин.

— Вы собираетесь меня агитировать в свою веру? — я был в недоумении. Мне нужна работа, а не еврейская вера.

— Нет. Я не пришел сюда вести беседы на религиозные темы, — Лазарь (ну и имечко, не повезло мужику с именем) усмехнулся. — Так все-таки. Как вы, Алексей Михайлович, относитесь к евреям?

— Никак не отношусь, — меня раздражал этот разговор ни о чем.

— Если можно, то поподробнее.

— Все просто. Ни я, ни мои предки с евреями не воевали. В военном училище у нас был начальник кафедры военной техники радиосвязи полковник Файбирович. Грамотнейший специалист, прекрасный офицер, многому научил, тому, чего не было ни в одном учебнике. Потом пригодилось, особенно, когда я в горах воевал. Есть у меня знакомый опер в милиции — Файбисович. Тоже ничего плохого сказать не могу. Есть у меня много знакомых евреев. Мужики как мужики. Ну, плюс ко всему Израиль воюет с арабами, те меньше посылают наемников или фанатиков в Чечню, меньше наших мужиков в «цинке» приходит. Вам этого достаточно? — длинная тирада меня утомила, я откинулся в кресле, вытер холодный со лба, закурил еще одну сигарету.