Л. Хартли - Смертельный номер: Рассказы

Л. П. Хартли

Смертельный номер:

Рассказы

СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР

перевод М. Загота

На душе у директора цирка было муторно. Зрители уже давно не налили валом, а те, что все-таки забредали на представления — в основном дети, — постоянно ерзали, грызли сладости, сосали леденцы, а то и просто болтали друг с другом, забыв, зачем они сюда пришли. Только при виде пони глаза у детворы или девочек постарше зажигались огнем. Шутки клоунов повисали в воздухе, потому что были плоскими, такими еще удавалось рассмешить публику до 1939 года, но после этой знаменательной даты у людей как-то пропало желание смеяться по любому поводу, да и вообще они изменились. Не раз до слуха директора доносилось слово «скукотища», и, естественно, он был от этого не в восторге. Чем их пронять? Может, шутками еще глупее, еще тупее старых? Чтобы стрела номера была направлена не в глаз, а в бровь, а то и вовсе в белый свет, чтобы присутствовал элемент дурости, когда можно посмеяться и над шуткой, и над шутником: он как бы ненароком высмеивает сам себя — может, так? А то клоуны тараторят — не остановишь, да толку чуть: в их бессмыслице для нынешней публики слишком много смысла, слишком много конкретного. Уж пусть несут полную ахинею, вдруг будет лучше? Им надо изменить манеру, уразуметь, чем все-таки можно рассмешить людей, если они еще не разучились смеяться. Но беда в том, что директору самому перевалило за пятьдесят, и шутки никогда не были его сильным местом, даже в прежние времена. Каким это словечком все нынче щеголяют: «утонченный»? Зрители стали слишком утонченными, даже дети. Казалось, они уже видели и слышали все, даже те, кто по возрасту никак не мог видеть и слышать всего.

— Как быть? — спросил директор жену. Они стояли под большой трапецией, которую только что закрепили, и размышляли: сколько пустых мест во время первого представления так и останутся пустыми? — Надо что-то придумать, иначе у нас будет бледный вид.

— С клоунадой вряд ли что придумаешь, — заметила жена. — Тут дело такое — как-нибудь само образуется. Времена меняются, еще вчера было не модно, а сегодня опять в ходу. Возьми, к примеру, старинные танцы. Но кое-что сделать все-таки можно.

— Что?

— Вставить в программу опасный, по-настоящему опасный номер. Это зрителям никогда не наскучит. Знаю, тебе такие номера не по нраву, да и мне не очень, но когда у нас шла «Стена смерти»…

Под тонкой рубашкой на широченной груди мужа дернулись мускулы.

— Сама знаешь, чем тогда кончилось.

— Знаю, только нашей вины в том не было. Никто и не думал на нас собак вешать.

Он покачал головой.

— Такие случаи всех будоражат. Я помню, народ к нам повалил, будто медом намазали — посмотреть на то место, где человек убился. А у циркачей — трясучка, бог знает сколько времени не могли в форму войти. Если ты предлагаешь новую «Стену смерти», я против… да и где взять такого смельчака? Да еще чтобы на велосипеде с ним лев сидел — для пущей привлекательности.

— Что ж, на этой «Стене» разве свет клином сошелся? Есть и другие номера, по-настоящему опасные. Опасность — вот что привлекает народ.

— Что ты предлагаешь?

Прежде чем она успела ответить, к ним подошел работник цирка.

— Надеюсь, не помешал, — извинился он. — Там за дверью человек, хочет с вами поговорить.

— О чем?

— Похоже, работу ищет.

— Приведи, — распорядился директор.

Работник ввел посетителя и тотчас ушел. Перед директором предстал высокий блондин с рыжеватыми львиными глазами и редкими усами. Возраста неопределенного — наверное, лет тридцати пяти. Он стянул с головы видавшую виды бурую полотняную кепку и молча ждал.

— Мне сказали, вы ищете работу, — заговорил директор, а жена его пыталась взглядом оценить пришедшего. — У нас, знаете ли, труппа заполнена. И людей с улицы мы, как правило, не берем. У вас есть рекомендации?

— Нет, сэр.

— Тогда, боюсь, мы вам ничем не поможем. Но, любопытства ради, что вы умеете делать?

Словно прикидывая высоту, мужчина метнул взгляд в точку, где две штанги большой трапеции уходили в холст.

— Я могу прыгнуть с высоты шестьдесят футов в бак восемь футов длиной, четыре фута шириной и четыре фута глубиной.

Директор уставился на него.

— Правда? — спросил он. — Но тогда вы тот человек, который нам нужен. Можете показать, как вы это делаете?

— Да, — последовал ответ.

— А ничего если на поверхности воды будет гореть бензин?

— Пусть.

— Бак у нас есть? — спросила жена директора.

— Есть старый, для русалки. То, что надо. Пусть тащат сюда.

Пока втаскивали бак, незнакомец огляделся по сторонам.

— Что, сомнения берут? — спросил директор.

— Нет, сэр, — ответил мужчина. — Купального костюма у меня нет, вот в чем загвоздка.

— За этим дело не станет, — заверил его директор. — Я покажу, где переодеться.

Отведя незнакомца в раздевалку, он вернулся к жене.

— Думаешь, пусть прыгает? — спросила она.

— Пусть, сам ведь вызвался. Ты хотела опасный номер, вот и получай.

— Знаю, но… — Слова ее потонули в грохоте, это на тележке привезли бак — полый двойной куб, похожий на саркофаг. На свинцовых ребрах куба резвились рельефные русалки. Покряхтывая и поругиваясь, рабочие арены собрали его, в нескольких футах от осевого столба. Подтянули к водопроводному крану шланг — и скоро в бак, урча и фыркая, полилась вода.

— Что-то он долго переодевается, — озаботилась жена директора.

— Может, ищет, куда деньги спрятать, — засмеялся муж и добавил: — Бензин пока жечь не будем.

Наконец мужчина вышел из-за ширмы и медленно направился к ним. Высокий, поджарый, мускулистый. Волосы на груди пушились, будто он их расчесывал. Он остановился перед ними, уперев руки в бока, кожа покрылась пупырышками. Зевнул раз, другой.

— Как подняться наверх? — спросил он.

Директор, удивившись, показал на лестницу.

— Если не хотите, можно по столбу или затащим вас туда на канате. Под самым куполом платформа для ног, довольно прочная.

Человек начал карабкаться наверх по хромированной лестнице, жена директора крикнула ему вслед:

— Вы не передумали? Хотите прыгать?

— Хочу, мадам.

Он не мог распрямиться на платформе во весь рост — был слишком высок, голова упиралась в брезент навеса. Чуть пригнувшись, покачиваясь в сорока футах над ареной, он взмахнул руками, как бы проверяя сопротивление воздуха. Потом нырнул в пространство… жена директора отвела взгляд… раздался всплеск, и вверх тонкой простыней взметнулись брызги.

Когда жена обернулась, смельчак стоял в баке, по грудь в воде. Перемахнув через край, он по арене зашагал к ним, с тела стекала вода, к влажным ступням прилипли опилки, рыжеватые в крапинку глаза слегка покраснели.

— Браво! — воскликнул директор, хватая прыгуна за лоснящуюся руку. — Номер просто первоклассный, денежки так и потекут в наши карманы. Пятнадцать фунтов в неделю вам хватит?

Мужчина покачал головой. Вода капельками стекала с его спутавшихся волос на плечи, выцеживалась из купального костюма и оставляла бороздки на мускулистых бедрах. Хорош собой, строен; женщинам он будет нравиться.

— Ну тогда двадцать.

Мужчина снова покачал головой.

— Хорошо, двадцать пять. Больше мы не даем никому.

Мужчина словно и не слышал — он лишь едва заметно покачал головой. Директор цирка и его жена быстро переглянулись.

— Ладно, — сказал он. — Вы нам дадите полный сбор, а раз так, предлагаем особую ставку — тридцать фунтов в неделю. Идет?

Понял ли его мужчина? Сунув палец в рот, он продолжал медленно качать головой, скорее, в ответ своим мыслям, которые были где-то далеко, и предложенная сделка его вовсе не занимала. Он так и не отозвался, и напряжение сразу спало, узел развязался, и директор сказал своим будничным, деловым голосом:

— Что ж, значит, не договорились. Но все-таки почему вы отвергли наше щедрое предложение?

Мужчина глубоко вздохнул и, наконец нарушив молчание, вымолвил:

— Я это сделал впервые, и мне не понравилось.

С этими словами он повернулся на пятках и неверной походкой зашагал к раздевалке.

Директор цирка и его жена обалдело переглядывались.

— Он это сделал впервые в жизни, — пробормотала она. — Впервые.

Не зная, какими словами проводить его, похвалить ли, побранить, обвинить или посочувствовать, они стояли и ждали, когда он вернется, но смельчака все не было.

— Пойду посмотрю, не случилось ли с ним чего, — сказал директор цирка. Через две минуты он вернулся. — Его там нет, — сообщил он. — Наверное, улизнул через другую дверь, попадаются же ненормальные!

МОЛИТВА

перевод М. Загота

Энтони Истерфилд не был, в сущности, человеком религиозным, если не иметь в виду самую свободную и туманную интерпретацию этого слова, но он был религиозен в том смысле, что не был материалистом. Я материалист? Ни в коем случае! Тут была полная ясность, и если это слово произносили в его присутствии, или оно встречалось ему в книге, или случайно приходило на ум (со словами такое бывает), он тотчас гнал его прочь. Нашли материалиста! Ничего умней не придумали? Да род людской на ладан дышит из-за вашего материализма! Уж лучше сковырнуться от пьянства, в этой смерти, по крайней мере, будет хоть что-то спиритическое.