Ад. Сборник рассказов - Даниил Николаевич Заврин

Бомж, парк и

звезды

Из того, что Федор Михайлович видел в своей жизни, больше всего его привлекали звезды. Далекие, яркие, как тысячи белых мотыльков, усевшихся на черную дивную скатерть. Он аккуратно подпер небритую щеку, очень хотелось спать, холод в эту ночь чувствовался особенно. Затем шаги, хрустящие, спокойные. Это была молодая пара, невесть как попавшая в ночной парк. Он улыбнулся. Любовь… Он всегда ценил это чувство.

Они шли, улыбались. Она была высокая, стройная. С изумительными по красоте волосами, спадавшими чуть ниже плеч. Яркая, особенная личность. И это можно было заметить даже с далекого расстояния. Федор Михайлович повидал за свою жизнь немало девушек, и эта была как раз из их числа.

Он наклонился и достал бутылку. Холодная, она едва не выскользнула из его пальцев. Да, с ней сложно, надо приноровиться и лишь потом аккуратно брать в руки. Иначе можно уронить и уже ничего не сможет вернуть этот бесценный алкогольный нектар. Он приник к бутылке и, отпив, вытер вонючим рукавом рот. Или не вонючим? Сложно сказать точно, если уже несколько лет живешь на улице. Лучше – дурно пахнущим. Как-никак он был профессором университета и преподавал литературу. Только это было давно. Очень давно.

Он снова посмотрел на влюбленных. Он любил рассматривать людей. Даже научился смотреть так, что они этого почти не замечали. Кому приятно, когда тебя рассматривает какой-то бомж. Но у Федора Михайловича это получалось. И вот старик снова видит этого юношу, уделяя в этот раз основное внимание ему.

Высокий, статный. В черном, непонятно где купленном, берете. Он иногда поднимает руку и что-то рисует в воздухе, обводя черной перчаткой странные узоры. Девушка держится за его руку и смеётся. Её волшебный смех освещает этот мрачный черный парк. Словно ручеёк из звенящего золота, он распространяется по мощеным дорожкам, разливаясь в разные стороны. Боже, как же это прекрасно!

Федор Михайлович снова касается бутылки. Там осталось совсем немного, но до того момента, как они подойдут, он обязательно должен выпить ещё. Ведь при них ему не позволит его воспитание, а после… После не стоит, ибо это признание своей никчемности. Да-да, он ещё борется с ней. Даже иногда сдает бутылки. Впрочем, этих денег всё равно не хватает на ремонт этого дырявого пуховика, а ведь впереди ещё продолжительная зима. И её обещали холодной.

Брезгливый взгляд. Куда без него. Но это простительно, они молодые. У них вся жизнь впереди. Куда им смотреть на полуразрушенную пьяную старость, скорчившуюся на скамейке в надежде сохранить последнее тепло. Это простительно.

Но они остановились. Девушка остановилась. А, следовательно, и молодой человек. Они смотрят на него. Их глаза полны печали. Особенно хорошо это получается у изящной белокурой красавицы, чьи тонкие пальцы даже в черных перчатках кажутся самыми изящными пальцами на земле.

Федор Михайлович улыбается. Ему приятно. Жалость, да. Но всё равно. Ведь они одни в этом парке. И внимание, пусть даже такое, не является чем-то плохим. Затем она снова тянет молодого человека за руку, и они подходят ближе, ближе, под свет фонарного столба, прямо к нему, абсолютно не гнушаясь его мерзкой сущности, ближе и ближе.

Сердце, оно немного сжимается. Как? Зачем? Не стоит, идите, ангельские дети, идите прочь. Что вам до пьяного одинокого старика, невесть как забравшегося в это холодное мрачное место? Идите, наслаждайтесь своей любовью, чувствуйте её небесный дар.

– Пойдем, не стоит обращать на него внимания, – слышит он через несколько секунд мужской голос.

– Нет, ему плохо. Ему надо помочь, – отвечает девушка. – Ему, наверное, очень плохо.

Федор Михайлович открывает глаза. Он хочет сказать спасибо. Но при свете фонаря всё становится на свои места. И он, уже не стесняясь, достает бутылку из-под скамейки. Зачем стесняться себя? Своей рано умершей жены, чьи белокурые волосы так поразили его двадцать лет назад в этом прекрасном парке. Он тогда рассказывал ей о воздушных шарах, так поразивших молодого Михаила на фестивале воздухоплаванья в Петербурге, и куда он обещал её свозить.

Федор Михайлович чувствует, как становится душно, он расстёгивает пуговицы на пуховике. Жарко, слишком жарко для старого тела. А всё потому, что прошлое снова без спроса врывается в его жизнь, издеваясь над беспомощным старцем. Он привычно касается бутылки и смотрит на небо, чувствуя, как холод медленно проникает под его одежду. Нет, как же всё-таки они прекрасны. Эти далекие, далекие звезды.

Ад

Последнее, что видел Виктор Петрович Березкин, лежа в больнице, – это вытянувшееся лицо толстой медсестры, судорожно схватившейся за капельницу и случайно её оборвавшей. И всё, на этом всё. Дальше он отключился, очутившись на несколько секунд в небытии. Правда, слава богу, это было недолго, и буквально через несколько секунд он оказался за высоким металлическим столом, в той же полосатой пижаме, в которой его и упекли в больницу.

Встряхнув головой, Виктор зажмурился, пытаясь прогнать столь ужасное видение, но, увы, помещение не исчезло, а даже наоборот, прибавило в интерьере. Так напротив появился немолодой мужчина в чистой, но слегка помятой белой рубахе, небрежно открывавшей его крепкую, загорелую шею.

Заметив, что Виктор Петрович удивленно смотрит ему в глаза, молодой человек улыбнулся и, покосившись на слегка окровавленный бок, аккуратно вытащил неизвестно откуда появившееся полотенце.

– Пора эту медсестру, Таисию Петровну, уже уволить. Смотрите, как она вам стеклом бок задела, ну, когда капельницу ухватила, – тихо сказал он, указывая на причину его беспокойства. – Впрочем, бывало, конечно, и похуже.

– Спасибо, – отрешенно ответил Виктор, прикладывая полотенце к боку.

– Не возражаете, я закурю? Ненавижу, знаете ли, начинать без сигаретки. У нас тут ведь порой и некурящие встречаются. Так что, видит бог, я каждому курильщику рад, – с довольной улыбкой сказал брюнет и, вытащив из кармана пачку сигарет, прикурил одну из них. – Какой же кайф. Хотите затянуться?

– Нет, спасибо. Жена хотела, чтобы я бросил. Так что…

– А ещё она хотела съездить в Прагу с любовником. И это тоже (уже) нельзя назвать полезной идеей.

– С любовником? – недоумевающе посмотрел на брюнета Березкин. Теперь он заострил на нём куда больше внимания, разглядев и длинные красивые брови, и странно изогнутый кверху рот. – Вы вообще кто? Вы из ФСБ?

– Нет, – спокойно сказал мужчина и, откинувшись на стуле, похрустел затекшей шеей. – Я не из ФСБ.

– А кто вы?

– Видите ли, Березкин, учитывая, что сердечный приступ вам больше не