Елена Чернышева - Ремиссия Страница 10

Квартира Говоровых.

В спальне Олег сидит на краю кровати, рядом со спящей Надей. Надя выглядит измученной, словно неживой. На щеках — потеки слез. Рядом, на тумбочке — стакан с водой и пачка таблеток: «Тазепам». Олег смотрит на Надю.

Потом встает, выходит, прикрыв дверь. Постояв в коридоре, заглядывает в комнату Сережи. В желтом свете уличного фонаря видна пустая, аккуратно заправленная кровать, детские книжки на полке, игрушки в большой коробке в углу, плюшевый бассет, брошенный чуть в стороне от других игрушек.

Олег закрывает дверь, мгновение стоит, привалившись к ней спиной и зажмурившись.

Потом идет в гостиную. Включает торшер возле журнального столика. Открывает шкаф, вытаскивает коробку с шитьем, ставит на столик, садится рядом. Вынимает из игольника одну иглу. Колет себя в темное симметричное пятно на запястье. Колет снова и снова, сильнее, глубже… Ни капли крови. Тогда Олег колет рядом с пятном — и рука непроизвольно дергается. Из укола выступает капелька крови.

Пасхальная ночь. Толпа народа в храме. Хор поет: «Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ».

Толпа в храме — на экране телевизора.

Олег приглушает звук.

Проходит на кухню.

В кухне темно. Надя стоит у окна, смотрит на улицу, на толпы гуляющей молодежи. Слышится звон колоколов — и радостные вопли подвыпившей компании… Из гостиной — хор: «Христос воскрес из мертвых…»

— Христос Воскрес, Надюша, — шепчет Олег, подойдя к Наде.

Надя оборачивается. Она плачет. Молча смотрит на Олега.

Олег обнимает ее, прижимает к себе, целует в макушку. Шепчет:

— Если бы я мог его вернуть! Если бы я мог всех их вернуть!

— Три дня, — шепчет Надя, содрогаясь от рыданий.

— Что?!

— Три дня. Он три дня не дожил до дня рождения. До семи лет. Ты забыл? Три дня…

— Надюша…

— Нет! — она отстраняется. — Не затыкай мне рот, я и так старалась тебя щадить и не говорить об этом! Но, мне кажется, ты достаточно окреп и переживешь этот разговор! Ты ведь хорошо себя чувствуешь в последнее время? Хорошо, да?!

— Надюша, я чувствую себя хорошо. Дело не во мне. Просто — сейчас не лучший момент…

— Почему?! Из-за христианского праздника? Они все пьяные… Все…

— Не все.

— Они поют: «Христос воскрес из мертвых», а я не верю, что Он воскрес, я вообще в Него не верю, и в Бога не верю, Бога нет, нет! — кричит Надя. — Если бы Бог был, он бы не допустил такого… Мой сын умер! Говорят: Он принес в жертву Сына своего… Но причем здесь мой сын? У меня в шкафу лежит подарок ко дню рождения, я взяла деньги у родителей, чтобы купить ему, это конструктор, рыцарский замок с рыцарями… Сереже так хотелось! Но он не дожил до того, чтобы получить… и теперь я знаю: Бога нет!

— Надя! Ну, опомнись, что ты говоришь?

— Бога нет! Я не желаю соблюдать эти идиотские обряды! Те, кто разрушал церкви, были тысячу раз правы! Это все ложь! Ложь! Вранье! Они дурят нам головы! — кричит Надя.

— Бог есть, — шепчет Олег. — Надя, Бог есть! Я это точно знаю.

— Почему? Потому что ты выздоровел? Но это может быть не выздоровление, а ремиссия… И скоро ты опять будешь корчиться, орать, блевать… А я… А Сережа умер! Он умер во сне и никто не может мне сказать, от чего он умер!!!

— Я знаю, Надя, что Бог — есть, — с каким-то отстраненным выражением на лице говорит Олег. — Раз есть Дьявол, значит, есть и Бог. А Дьявол — есть.

— Как ты можешь это утверждать? Жизнь — это форма существования белка, существенными моментами которой являются ассимиляция и диссимиляция, — бормочет Надя с глумливой улыбкой. — И Сережа…

— Нет, Надя, Дьявол есть. Он существует. Я знаю, знаю это, кому, как ни мне, это знать, — лицо Олега искажается страданием. — Но я надеюсь: раз есть Дьявол, может, и Бог тоже…

— Все! Больше не хочу говорить об этом, — обрывает его Надя. — Все это — чушь. Это неважно. И вообще… Я собиралась сказать тебе, что ухожу. Больше не могу с тобой жить. Вообще не знаю, как мне теперь жить… Без Сережи. Но жить без Сережи здесь, в этой квартире, с тобой — не могу. Я только хотела дождаться, пока ты достаточно поправишься… Чтобы не чувствовать себя виноватой перед тобой. Но сейчас я поняла, что не буду чувствовать себя виноватой, даже если ты умрешь. Мне все равно. Ты понял? Мне все равно!!!

— Я понял, Надя. Да, наверное, так лучше… На некоторое время… Ты переедешь к родителям, да?

— Да, — гнев Нади вдруг угасает. — Может, я потом смогу вернуться. Хотя — не знаю. Мне кажется, я тебя больше не люблю. Извини меня, Олег.

— Я понимаю. Без Сережи… Действительно, все это не имеет смысла.

Олег целует Надю в лоб и возвращается в гостиную.

Надя остается стоять у окна.

Золотистый летний вечер.

По кладбищенской аллее идут Надя и Коля.

Надя быстро, лихорадочно говорит, а Коля кивает или мычит что-то невразумительное, но Наде не важны его ответы, ей явно хочется выговориться:

— И так все они умерли… Словно в блокадном Ленинграде: умирали один за другим, пока очередь не дошла до Сережи. Я поверить не могла тому, что все это наяву происходит… До сих пор не могу поверить в то, что все это на самом деле! Может быть, поэтому горе меня и не убило совсем. Мне все казалось каким-то нереальным, как колдовство в страшной сказке: словно сама Смерть поселилась в нашем доме, среди нас… Не знаю: может, мне следовало раньше уйти? Схватить Сережу и убежать?

Некоторое время они идут молча, глядя на могилы, расположенные вдоль аллеи.

На одном из памятников — овальная фотография совсем маленького, лопоухого, весело смеющегося мальчика — не Сережи, другого мальчика, да и даты жизни: 1949–1955 годы.

Но все равно возле этой могилы Надя на секунду задерживается. А потом убыстряет шаг.

— Могла бы я спасти Сережу, если бы увезла его? Он умер — ни от чего. Без причин. Просто остановилось сердце. Словно Смерть сама пришла за ним… Такое бывает, но — очень редко. И почти все случаи — у младенцев до пяти месяцев. Никогда я не была настроена мистически, а теперь — просто не знаю, во что мне верить! Если бы я бросила Олега, отдалилась от него — спасла бы я этим Сережу? Мне почему-то кажется — нет, не спасла бы… А так — исполнила свой долг до конца. Хотя — какой смысл в этом во всем? Семья рухнула. Ребенок умер. Я повторяю снова и снова: умер, умер, умер… Но по-настоящему я так и не поняла того, что он умер. Ты понимаешь, Коля? А Олег… Я сказала, что мы должны временно пожить порознь. Но я к нему не вернусь. Он мне вдруг стал противен после смерти Сережи. Так противен… Я с трудом заставляла себя оставаться с ним рядом! И — не выдержала, ушла… А если он опять заболеет? Позовет меня? Что мне делать? Я не могу за ним ухаживать… Я его ненавижу… Он ничего не сделал плохого, я знаю, но отчего-то такое ощущение, что это он во всем виноват…

— Он виноват перед тобою, Надя, — вдруг говорит Коля.

Надя удивленно замирает, даже останавливается.

— О чем ты говоришь?

— Об Олеге. Он перед тобой виноват. Он не любит тебя по-настоящему. Ты вон все отдала, сколько за ним ухаживала… А он переспал со Светланой уже через неделю после того, как ты ушла. И сейчас он с ней спит. Она-то думает, я не знаю. И он так думает. Но я в первый же вечер все понял. Она поздно вернулась, начала врать, что у подружки задержалась. У подружки! У нее нет в Москве подруг.

У Олега любовная связь с твоей сестрой?! Коля, но она же совсем девочка! — изумленно всплескивает руками Надя.

— Да. Но она красивая, — спокойно отвечает Коля. — И она влюбилась в Олега еще на той вечеринке… Я потому больше ее и не приводил. Боялся, что она начнет вешаться на Олега и ты обидишься на меня. Нет, ты не думай, она не потаскушка какая-нибудь, она просто дура. Влюбилась во взрослого, красивого мужика. Да он еще корчит из себя страдальца, всеми покинутого сиротку… Не удивлюсь, если она уже на днях к нему переберется и поставит меня перед свершившимся фактом. И я, честно говоря, не знаю даже, что мне делать. Надрать ей уши? Надрать ей задницу? Я ведь могу!

Надя потрясенно смотрит на Колю, на лице ее сменяются самые разные выражения: словно она не знает, рассмеяться ей или заплакать.

А Коля продолжает невозмутимо говорить:

— Могу запретить ей встречаться с ним. Отправить ее домой, в Сызрань. Черт с ними, с экзаменами… Все равно завалит.

— Коленька! — с нежной улыбкой говорит наконец Надя.

— А хочешь — Олегу морду набью? — тут же пылко предлагает Коля. — Я это тоже могу. Запросто. Я только решил у тебя сначала спросить… А вдруг ты — против?

— Я… Я не против. Только все равно не надо.

— Почему не надо?

— Ну… Он же болен.

— Он выздоровел.

— Возможно, это только ремиссия. И вообще… Не надо никому морду бить, уши драть. Пусть живут. Я просто подам на развод. Думаю, теперь Олег не будет против. И у него есть женщина, которая станет за ним ухаживать, если что. Она ведь будет за ним ухаживать?