Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства Страница 101

— А-а-а-а! — вновь выкрикнула итальянка.

И Серега испытал что-то похожее на тот злорадный восторг, какой, наверное, охватывал когда-то его мать, снайпера Тоню, когда от ее выстрела валился наземь очередной из тех тридцати двух. Холодный, внешне незаметный, этот восторг как бы говорил: «Хорошо сработал. Давай еще!» И он давал! Горячил, растирал, разминал эту гладкую заграницу, холеную, культурную, снисходительную к восточному варвару. Да, конечно, тут не без стремления к экзотике! Может быть, он в ее коллекции под трехзначным номером. Американцы больше любят кататься по свету, да и денег у них побольше, но и Европа к тому тянется, не желает быть хуже других. Серджо, небось, тоже потаскал Джулию по континентам. Кто знает, с кем они баловались в Африке, в Азии? А теперь вот самая редкостная коллекционная вещь — россиянин. Если итальянские мужчины наверняка попробовали русский секс, раз у нас этот товар, оказывается, в наличии, то среди их соплеменниц таких осведомленных куца меньше… Тут в Сереге, в его перебаламученном сознании, поднялись на поверхность и завертелись какие-то полоумные мысли, закрутились когда-то слышанные фразы: «За поруганных жен и дочерей наших, за слезы матерей…» Черт его знает, откуда их принесло, только уж очень они казались к месту и ко времени… Да!

Серега с каждой новой секундой все больше зверел. Его пьянили свобода и власть над этим гладким, скользким, извивающимся телом, покорно и даже с восторгом принимающим маленькие мучения от его буйствующего организма. Джулия даже и не догадывалась, не чуяла, что в основе так радовавшего ее Серегиного неистовства лежит не любовный, а, скорее, шовинистический угар. Она была Европа, малюсенький полуостров Гигантской Евразии: голова — Пиренеи, труди — Альпы, правая рука — Аленины, левая — Скандинавия. И клином, снимая все и вся, мчались по гладким европейским шоссе могучие русские танки… Ура-а-а-а-а-а! Вышли к Ла-Маншу! Пленных нет!

…Остывая, Серега приходил в себя, вспоминая свое безумие, и только улыбался: прискочит же в башку такая дурь!

— Манифико, — открывая глаза, пробормотала Джулия. — Сережа… Сережа…

И ладонь ее мягко покатилась по Серегиной спине, взмыленной, как у коня после долгой скачки. Серега улегся радом с ней, откинулся навзничь и расхохотался.

— Что смешное? — спросила Джулия с любопытством. — Я, да?

— Нет, я, — произнес Серега. — Я смешной, а ты — прелесть…

— Да? — удивилась она. — Почему?

— Потому что ты — киса, лапочка, душенька, цыпочка, цветочек, звездочка и еще немного поросеночек.

— Ой, как много слов, а я знаю мало.

— Скажи, какие знаешь, а остальные я объясню.

— Я знаю: цветочек — маленький цветок, звездочка — маленькая звезда. А еще знаю, что поросеночек — это очень маленькая свинья. Перке? Почему? У нас, когда ругаются, говорят: порка Мадонна! Мадонна-свинья! Очень нехорошо. Я что, плохо пахну или грязная?

— Нет, но у тебя очень вкусное мясцо, — состроив умильную и виноватую рожицу, прошептал Серега и поднял на ладонь одну из ее грудок.

— Хули-ган, — промурлыкала Джулия, — а что это киса?

— Это кошечка, маленькая кошка. Пушистая такая, мягкая, теплая.

— Это хорошо, у нас тоже так любят. А цыпочка — это палец ноги, пуанты, так?

— Нет. Цыпочка — это маленький цыпленок, птенец курицы.

Из коридора послышались шаги.

— Это Аля! — ахнула Джулия.

Она растерянно вскочила, схватилась сразу и за рубашку и за трусики. А Серега продолжал лежать. Ему было все равно.

Аля толкнула запертую дверь и спросила:

— Вы там?

— Ага, — ответил Серега.

Джулия поспешно натягивала колготки.

— Ты с Джулией? — спокойно поинтересовалась Аля. — Да.

— Открой.

Джулия умаляюще посмотрела на Серегу, но тот уже встал и подошел к двери. На нем не было ни клочка одежды, но на Алю это не произвело впечатления. Она криво усмехнулась и спросила:

— А Серджо где?

— Ужрался, — объяснил Серега. — Лежит у сортира.

— Пойдем поможем ему.

Серега надел трусы и шлепанцы. Джулия, красная от смущения, пошла с ними, едва застегнув бюстгальтер. Аля пришла тоже без джинсов, видно, забыла их надеть. Втроем попытались растормошить Серджо, но он только бормотал бессвязно, просыпаться не хотел. Понесли его в ванную, сняли испачканную одежду, окатили водой. Кое-как он пробудился, но ненадолго. Поддерживая за плечи, его довели только до той комнаты, где Серега был с Алей. Он пластом лег на тахту и тут же захрапел снова. Аля нашла какое-то одеяло, подушку, Серджо создали условия для сна и оставили в покое.

— Пойдем еще выпьем? — предложила Аля.

Странно, но никакой неловкости перед ней Серега не испытывал. Значительно большую неловкость ощущала Джулия. Наверное, потому что хмель уже прошел.

— Ты спала, что ли? — спросил Серега у Али.

— Дремала. Я знала, что вы будете делать без меня. Зачем мешать? И потом, я еще выпила. Я думала, что ко мне придет Серджо. Ждала и не дождалась… Что ты жмешься, Джулия? У меня к тебе ничего. Можно подумать, что ты раньше в таких делах не участвовала.

— Нет, так было, — виновато улыбнулась Джулия. — Было разное: и два парня с двумя девушками, и две девушки с одним, и два парня со мной… Но не тут, — там.

— Какая разница, — махнула рукой Аля, — там или тут.

В комнате Аля аккуратно поправила покрывало на своей постели, а затем почему-то вдруг стала застилать ее простыней, раскладывать подушки и одеяла.

— Мы будем спать здесь, втроем, — безапелляционно объявила Аля, — но сначала выпьем! Я — хозяйка, меня надо слушаться.

«Маразм крепчал!» — подумалось Сереге. Нет, все-таки он уже старый. Лет десять назад он еще мог представить себя в роли султана, окруженного одалисками, или как их там? Но сейчас, хотя инстинктивное, животное стремление к греховному и мерзкому разогревало плоть, мысли уже уносились вперед, в завтрашнее утро, где ожидали похмелье и стыд.

— Я много выпила, но все о`кей, — похвасталась Аля, — мне весело!

Бутылка виски оказалась непочатой, и пить ее стали не разбавляя, по-русски. Аля выпила, закусила шпротиной, захохотала:

— Р-романтика! Чего вы, как просватанные? Пейте! Алька, чего ты?!

Серега видел: Алю надо постепенно спускать с боевого взвода. Он хлебнул виски, поглядел, как торопливо пьет свою рюмку Джулия. Пошли провалы в памяти, замелькали отдельные кадры, словно бы из какого-то абсурдистского фильма…

ФИНИШНЫЙ РЫВОК

Пятница, 3.11.1989 г.

Утро получилось как раз такое, какого Серега ожидал: похмельное и стыдное. К тому же было пять часов утра. Горели какие-то неяркие светильники, в комнате стоял жуткий духан, хоть топор вешай. Похоже, что они курили тут и пили прямо на постели. Справа и слева на него дышали перегаром помятые, в размытом макияже, женщины. Одеялом были прикрыты только ноги, все прочее, выглядевшее ничуть не аппетитно, а попросту неприятно, было наружу. Совсем уж мерзко смотрелись отстрелянные презервативы… Голова трещала, гудела, звала на помощь. Серега выбрался из-под одеяла, осторожно, чтобы не потревожить дам, слез на пол, сделал тихий шаг к валявшейся в беспорядке одежде. Как там бабы разберутся, чьи трусы, колготки и бюстгальтеры, его не волновало, главное, найти свое…

В баре-холодильнике нашлась банка с пивом, и Серега высосал ее без остатка. Жить стало лучше, жить стало веселее. Умываться? Зачем?! Бриться? Нечем! Серега потихоньку надел пальто и выскользнул за дверь. Прочь! Прочь отсюда!

Он спустился не на лифте, а по лестнице — почему-то казалось, что так быстрее. Автобусы и троллейбусы только-только выползали из своих ночных лежбищ, казались сонными и ленивыми. Серега не ждал их на еще пустых остановках, он, ежась от утреннего холода, скорым шагом шел по сверкающим под фонарями заледеневшим и хрустящим лужам. Мелькнула красная буква «М» на каком-то здании с мощными колоннами, похожем на Дворец культуры. Конечно, это было всего лишь метро, но уже открывавшееся, а раз так, то очень полезное для Сереги.

Звякнул пятак, мигнул турникет-автомат, поползла лента эскалатора. С десяточек пассажиров село в синий вагон. Метро, известное дело, всегда к вокзалу привозит. Серегин вокзал — на «Комсомольской». Электрички уже ходят. Три часа — и он дома.

Зеленый электричкин вагон был пуст, мрачновато — полутемен, а за окном вообще было темно, только изредка мелькали какие-то огоньки. Так рано ездить в электричках Сереге еще не доводилось. Обычно в электричке он читал чего-нибудь, но сегодня, садясь в поезд, ничего купить не смог. Поэтому пришлось думать и вспоминать вчерашнее, грешное, бессовестно-откровенное, сумасшедшее… Сейчас все казалось нереальным, выдуманным, на худой конец, увиденным на телеэкране. Но было, было — не отвертеться. Был бы Страшный Суд — пиши пропало. Но Серега в него не вериг, значит, нету его и быть не может. А импортное пивко, снявшее с головы стальной обруч на винтах, очень даже полезное. Сколько же вчера вылито? Не вспомнить. А руки еще чуют под ладонями гладкую теплую кожу Али и Джулии. И в ноздрях еще не выветрился их смешавшийся запах, и на зубах еще нет-нет, да попадется волосок… Нет, прочь их из головы! Уж очень все было отчаянно, дерзко, когда ноги одной обнимали его бедра, а другая корчилась от ласк его руки, или когда одна обнимает ляжками его голову, а другая седлает его, как ковбой мустанга… Дикость, дикость! И все это наяву, при свете, хоть и неярком.