Игорь Резун - Свидание на Аламуте Страница 107

Шимерзаев вовремя умолк, а точнее, его удачно прервали, покуда он не напомнил Тщедушкину свой летний позор. Проходивший мимо старичок в вязаной кофте увидел Тщедушкина, зашаркал к нему, а потом зашамкал: «Во-от! Уж обыскалси вас, Виктор Тимофеич! Книжку-то еще вчера прочел…» — и стал совать ему в руки какую-то брошюру. Тщедушкин дар принял.

Когда старичок, шаркая, ушел, членкорр показал ему книженцию — яркое издание «для электричек», на плохой тонкой бумаге и почти без рисунков. На обложке значился некто В. Чигорин и стояло название: «Энциклопедия символов тайного знания».

— Вот как люди крутятся! — с завистью пробормотал членкорр, показывая книжку Шимерзаеву. — Это Валька Чигорин, аспирант мой… Помните? За два месяца отпуска да в экспедиции на Алтай взял и сляпал. Народное чтиво! Эзотерика, хиромантия — все собрал. Чистыми уже вторую сотню получает… гонорары!

Шимерзаев покивал, потом спохватился, что московский гость ждать не будет, и, попрощавшись, потрусил по коридору. Но, пройдя переход, он с изумлением обнаружил, что держит книжку в руках: он забыл ее отдать, рассматривая, а Тщедушкин — попросить. В жизни престарелых светил науки случались вещи и похуже… Совершенно машинально Шимерзаев раскрыл книгу — наугад.

Она не претендовала на роскошь издания. Крупный шрифт, который удобно разбирать в прыгающем на ухабах автобусе и в тусклом свете плафонов электропоезда. Почти нет картинок; а если есть, то плохие, черно-белые и слегка смазанные. Одна страничка — один символ. Попались академику сразу слова на букву «А».

АБРАКСАС — один из богов египетского пантеона, двойник образа бога Сета. Ассоциируется с победителями драконов. Гностики считали А. своим верховным богом, олицетворением Справедливого Равновесия. Суфийские школы признавали А. как «доверенное лицо» Аллаха, руководившее Магометом. Является Первопринципом и Первоисточником…

«Бред какой-то!» — подумал Шимерзаев, спускаясь по лестнице, и хотел было закрыть книгу, но она снова сама собой открылась на другой странице.

СОБАКА — в египетском пантеоне соответствовала богу Сету и могла быть выражением его земного образа. За убийство собаки в Египте карали смертной казнью. В зороастризме собака означает Неминуемое Определение, Пред-знание. У монгольских буддистов есть предание, что отец Бодончара, предка Чингисхана, приходил к его матери после заката в облике человека, а уходил в облике желтого пса. Белая собака в древнеиранской культуре является посланником бога, часто Абраксаса, который…

Эту страничку Шимерзаев до конца не дочитал. Абраксас? Абракадабра какая-то! Он снова попытался захлопнуть книгу, но палец опять соскользнул.

ВЕРБЕНА — Hiera Botane, трава любви. Листья этого растения помогают избавиться от гнева, замедляют эмоции. Вербена считалась травой, с помощью которой можно приручить Белую Собаку, считавшуюся в древнеегипетской мифологии…

— Черт знает что! — заорал Шимерзаев, не в силах выносить всю эту мистическую патоку, и осекся.

Он на полном ходу налетел на секретаршу Самого, худосочную женщину с глазами засушенной газели. Та шла в туалет с ковшиком для полива цветов. Женщина взмахнула ресницами, щедро ссыпая с них тушь.

— Иван Ипполитович! — воскликнула она. — Где вы были?! ОНИ уже в Президиуме, сейчас к вам пойдут, к саркофагу! Идите скорее!

Академик охнул и тяжелым галопом понесся к себе на этаж. Он по-юношески перескакивал через две мраморные ступеньки, и это отзывалось у него в сердце тугими толчками. Но он спешил. А в голове почему-то крутилось еще одно определение из книги, причем академик мог об заклад побиться, что эту страницу он не открывал!

«…на пути истолкования каждый раз возникает опасность подмены лица или ядра вуалью или скорлупой — покровом. Однако обнажение лица или ядра, снятие покровов ведет к катастрофическим последствиям, к мгновенному окостенению сути или к взрыву при взаимодействии с экзотерическим уровнем восприятия. Об этом говорил Абу Хураира: «Я бережно храню в моей памяти две стороны учения, которое я получил от посланника Бога; я передаю одну из них, но если бы я сообщил вторую, вы бы перерезали мне горло».

Все это окончательно вывело Шимерзаева из равновесия. Он открыл ключом комнату с саркофагом, включил везде свет, отчего на малиновых шторах заиграло недоброе мерцание, и, бормоча: «Покров, покров… Охренели с этим покровом!» — расправил складки на тяжелой лиловой ткани, закрывающей стеклянный саркофаг с того самого дня, как обнаружили пропажу мумии, как облазили его два десятка криминалистов и ничего, кроме вековой пыли и праха, не нашли. И, чтобы зловредные журналюги не муссировали более тему пропажи «Принцессы Укок», Шимерзаев распорядился закрыть саркофаг. С тех пор, от греха подальше, лиловую ткань не снимали. Шимерзаев смотрел на саркофаг, и в нем закипало бешенство: черт, все ведь началось с этой дуры-девки, с этой шлюхи-уборщицы, шлепнувшей его по лицу тряпкой! Все пошло к черту — его научная карьера, его сокровище, на котором он уже готовился делать деньги и укреплять последний бастион своего авторитета… Тьфу!

Вспомнив о делегации, Шимерзаев пулей вылетел из комнаты, прикрыл ее и через полминуты радостно улыбался в толпе, запрудившей лестницу: делегация «президентского» поднималась на этаж, чтобы осмотреть печально известное место. Шимерзаев, энергично орудуя плечами, проложил себе дорогу среди клевретов и тотчас был представлен московскому гостю плешивым коротышкой — председателем президиума, академиком Добреньким. «Хозяин» Академгородка называл «нашего Ивана Ипполитовича» многими лестными эпитетами, в том числе «передовым всадником археологической науки, неутомимым искателем сокровенного научного знания». Это понравилось. Московский гость улыбнулся, собрав ямочки на пухлых щечках. Он вообще был розов и пышен, как запомнившийся россиянам Гайдар, а за ним тяжело топал по мраморным ступеням новый замминистра внутренних дел, некто Назаралиев, с тугоскулым, каменным лицом профессионального опера.

Делегация приблизилась к коричневым дверям — Шимерзаев юркнул туда, на ходу незаметно затянув покрепче узел скромного темно-синего галстука, и стал у саркофага. Гости рассредоточились по комнате, Добренький смущенно помаргивал, да и московский неуверенно оглядывался: видимо, эзотерика этого места застоялась тут, загустела и легко прочитывалась интуицией даже непосвященного человека. Только лицо Назаралиева не дрогнуло ни единым мускулом.

Шимерзаев, от волнения чуть картавя, рассказал, как самоотверженно научный коллектив, под его, Шимерзаева, руководством, хранил для российской науки этот уникальный артефакт; и вот сейчас, когда причастные к преступлению лица установлены, находятся в Лондоне, он, к сожалению, наталкивается на возмутительное равнодушие спецслужб и иных ответственных лиц… вместо того, чтобы схватить и покарать… российская наука… тяжелая утрата, выразившаяся в том, что…

Взгляд добрых глаз московского чиновника говорил: «Молодец, братец, хорошо излагаешь… Но давай уже, закругляйся!» Назаралиев все больше и больше насупливался. Добренький, не сдержавшись, подмигнул: «Все, точно ДАДУТ!»

Сделав скорбную мину, Шимерзаев выдохнул последние слова: «…и что нам показывать людям, пришедшим в храм науки? Неужели вот это?!» — да сдернул покрывало.

Лиловая ткань сползла на пол со скрежетом, как порванная гусеница бронетранспортера.

Что-то произошло. Шимерзаев это понял по лицам: их будто высветила фотовспышка, и они на миг остановились. Академик еще скользил глазами по ним, и это скольжение все больше и больше срывалось книзу, в штопор, пока не рухнуло вниз, с грохотом и стоном рвущегося металла, как истребитель в тайгу.

Шимерзаев увидел.

Под зеленоватым стеклом спокойно отдыхала мумия. Ее иссохшее лицо и оскаленный рот, пергаментная кожа на груди и провал развороченного, выгнившего паха; ее коричневая скукоженная плоть огромных голых ступней…

Это все бросилось в лицо и качнуло академика к стенке; под сердцем противно запищал какой-то странный будильничек.

Кто-то в делегации растерянно хихикнул, пискнул, как первый кулик на утреннем болотце; московский гость все так же добро смотрел на Шимерзаева, но его взгляд теперь говорил: «Ну и мудень же ты, братец!» Назаралиев потянул руку вверх и громко, с шершавым скрипом почесал затылок под своей фуражкой со вздернутой тульей.

Молчание нарушил блеющий голосок Добренького. Академик трясся так, что его очки едва не падали с пуговички носа, и было непонятно, дрожал ли он от страха или от сдерживаемого смеха.

— Вот, дорогие коллеги, э… так, видите ли, мы хотели, так сказать… небольшой сюрприз… исключительно нашими усилиями… ценный экспонат… вот…