Майкл Бонд - Огонь подобный солнцу Страница 11

Из дверей в сопровождении еще нескольких человек выскочил Стил. Он вдруг остановился, увидев надвигавшегося на него с пистолетом в руке Коэна. Нажимая на курок, Коэн стрелял, целясь прямо в ухоженное лицо с тонкими губами, которое, исказившись, резко дернулось назад. Стена посольства окрасилась кровью. Бросив пистолет, Коэн пустился бежать по улице, оставляя позади деревья, грузовики и дома, отделявшие его от случившегося.

Узкие мрачные улочки кишели высыпавшими на них к концу дня людьми, покосившиеся здания бросали причудливые тени. Никто, казалось, не замечал его; босой, потрепанный и грязный, он отличался от многочисленной тощей и полуголой толпы лишь своей отросшей за несколько дней щетиной, некоричневым цветом кожи и вьющимися рыжеватыми волосами. Он сидел с бутылкой холодного индийского пива в дальнем углу дешевого замызганного бара, настороженно всматриваясь в лица проходящих мимо дверей людей.

Сжав в кулаки дрожащие руки, он пытался подавить в себе стремление поскорее убежать от этого ужаса. «Просто бежать, бежать, как будто это простое действие может принести мне избавление. Теперь я точно погиб. Гуркхи ждут. Наблюдают и выжидают. На каждой дороге из города – ловушка. Господи, я больше боюсь гуркхи, чем своих соотечественников... В посольстве им не скажут про бомбу. Придумают что-нибудь другое». Дрожь успокоилась. «Надо действовать очень осторожно и наверняка. Словно вступая в игру в четвертой четверти после четырех пропущенных голов. Почти ничего нельзя сделать». Он на мгновение улыбнулся, глядя на свои руки, вспоминая слова Алекса: «В тебе самоуверенности гораздо больше, чем мозгов». «Кто теперь мне поверит? Сейчас, когда Стил и Элиот мертвы, как я смогу узнать, кто стоит за всем этим? Как я смогу узнать, откуда они, и расправиться с их друзьями? Плевать на атомную войну – она будет так или иначе. Божья кара. Но они убили Алекса...» В дверь просунулась голова гуркхи; разговаривая о чем-то с барменом, он пристально посмотрел в угол, где сидел Коэн, потом ушел. «Нет, неправда – мне все-таки не наплевать на бомбу. Но я уже давно ни на что не надеюсь. С тех пор как она умерла, я оставил все надежды. Разве нет?» Он, вглядываясь в темноту улицы, надел очки. Надо идти к Ким.

Холодный туман, спустившись с гор, распространился повсюду. Улицы почти опустели. В переулках царила тишина, нарушавшаяся только жужжанием редкого фонаря, бросавшего крупицы тусклого света на сырые, неровные, загаженные булыжники, горестным мычанием привязанного ранго или доносившимся издалека гулом мотора автобуса, преодолевавшего небольшой подъем.

Туман привел его в некоторое замешательство; он остановился и шагнул назад. Послышался звук гравия от приближавшихся шагов, затем кто-то остановился. Затаив дыхание, он прижался к стене. В ободке света уличного фонаря на углу быстро проскользнул силуэт с заплетенными волосами, в пестрой накидке и легких кожаных ботинках.

Шаги замерли. Ему было слышно глубокое и ровное дыхание человека. «Потерянный, как и я». Шаги послышались вновь. По стене прошуршала ткань. Она пересекла свет, оставляя за собой запах дыма и кислого молока. Дойдя до угла, тибетец остановился в нерешительности. Заслоняя глаза от света тусклой лампочки, он оглянулся на дорогу, которой пришел, и быстро зашагал по боковой улочке, пнув ногой камень, который загремел по сухому дерьму и упал в сточную канаву.

Держась подальше от света, Коэн направился в противоположную от тибетца сторону. Он побежал по узенькой улице, выходившей к площади, где, возвышаясь грудой на фоне опускавшихся кругами клочьев тумана, стоял громадный, похожий на пчелиный улей храм, украшенный ленточками и молитвенными флажками. Спрятавшись за кустом, он подождал. В течение пятнадцати минут никто не появился. Пройдя по другой, еще более узкой улочке, он вышел к проломленной белой стене, за которой среди деревьев в выложенном плиткой саду расположился маленький домик. Он долго выжидал, прежде чем тихо постучать в дверь.

Она открыла дверь с кухонным полотенцем в руках. Ее короткие янтарного цвета волосы были убраны под темно-бордовый неварский шарфик, на ней были порванные на одном колене джинсы и майка, подчеркивающая ее маленькую высокую грудь. Улыбка тут же улетучилась с ее лица. – Сэм, ты ужасно выглядишь! Чем ты там занимался? Он вошел, заперев за собой дверь. Те же тибетские ковры на стенах, те же старые серые доски низенького козлоногого столика, за ним – горкой сложенные у стены взбитые подушки. Знакомые плакаты – Бит Сюр, Сантана и «Фонтан»

Бернини. («У Пола тело Давида Бернини», – как-то сказала она.) У кухонной двери тот же рисунок на шелке: уходящая спиралью ввысь гора с крошечной фигуркой старика, склонившегося у лесного озера под водопадом.

– Сменила бы ты картинки, Ким.

– Что случилось?

– Алекс погиб. Где Пол – я не знаю.

Она зажгла керосиновую лампу и поставила ее на середину стола, а сама села на его краешек.

– Как это произошло?

– Его застрелили Стил и какие-то тибетцы.

– Кого еще?

– Гоутина.

– Где Пол? – голос ее задрожал.

– Я не знаю. Мы разделились, чтобы было легче уйти от них. Он должен быть здесь через пару дней.

Она заплакала, откинувшись назад, стараясь сдержать рыдания.

– Ты сам этого хотел – я говорила тебе и его предупреждала! – Ее лицо покраснело, слезы текли по щекам, на своей руке он чувствовал ее острые ногти. – Будь он проклят, этот Мустанг! Как я его ненавижу, ненавижу, ненавижу! Господи, как я ненавижу это слово! Он бы был сейчас здесь, со мной! Он был бы со мной этой ночью! Мы бы как обычно поужинали, а потом говорили, читали, любили друг друга и были бы вместе. Это тебе, тебе понадобилось увести его в этот Мустанг! – Она в отчаянии дернула его руку. – Ты всегда все знаешь лучше других! Не так, что ли? Нет? Мужчинам всегда лучше знать. Что, нет?!

Она сидела на столе и плакала.

– А мы всегда страдаем. Разве не так? – Она посмотрела на него. – Негодяи! Ты помнишь, чтобы женщина кого-нибудь убивала? Скажи, помнишь?

Присев рядом с ней на край стола, он обнял ее за плечи, взял ее руку, мокрую от слез, и, гладя ее шею, рассказал все, что знал. Спустя некоторое время она встала и приготовила чай.

– Алекс был троим другом задолго до того, как я его узнала. Твоим и Пола.

– Мне до сих пор кажется, что я еще увижу его, как будто ничего и не случилось.

Он отпил кисловатого чая и задержал глоток, чувствуя, как он обжигает ему рот.

– Я всегда учусь на собственных ошибках. Он любил горы. Это не твоя вина.

– Но я чувствовал, что что-то не так. Стил не договаривал. И все-таки я согласился.

Она утерла слезы рукой.

– Я умоляла Пола не ходить – у меня было предчувствие... Но разве он мог отказаться от Мустанга.

– Всем нам хотелось заработать. Деньги – это же как зараза. – Он притянул ее к себе. – Тебе придется уехать, Ким.

Она отстранилась от него.

– Я буду ждать Пола.

– Тебе лучше ждать его в Штатах. – Он взял ее лицо в свои ладони. – Пол сейчас опасен для тебя, как и я. Он убил Элиота. Они обвинят его в убийстве Алекса, а может, и Стила. Тебе надо куда-нибудь уехать и ждать там.

– Если ты опасен, то мне и с тобой лучше не видеться. В общем, я буду делать то, что и делала, пока он...

– Работать в школе?

– Да! Каждый день давать по девять уроков оборванным маленьким неварцам с кроткими голодными глазами, видеть их гнойные болячки, их слепоту, холеру. Господи, Сэм, да знаешь ли ты, сколько их умерло в этом году? Половина детей умирает, не дожив до пяти лет!

Он заглянул в ее карие глаза, покрасневшие от слез.

– Жизнь – это насмешка. Я всегда любил ее, но это – злая шутка. Ты влюбляешься в нее, а она, вильнув хвостом, исчезает, как шлюха. Она убивает людей, которых ты успел полюбить. Бог, кем бы он ни был, порядочный злодей.

– Бог посылает нам испытания, Сэм.

Коэн потер лицо, словно пытаясь прогнать усталость.

– Почему все лучшее умирает, а зло и уродство живут? У старика с Моди Кхола, который дал мне это пончо, в хижине на стене висит фотография Кеннеди. Где-то там, в горах Непала, где люди еще живут как в каменном веке, он знал и тоже любил его. Кеннеди больше нет, как нет и его замечательного брата, нет Мартина Лютера Кинга и Медгара Эверса, нет Мальколма Экса, а такой злой, уродливый малодушный обманщик, как Ричард Никсон, живет; продолжает жить и злобная кукла Барби с лицом Рональда Рейгана! Почему так?

Она начала наводить порядок в крошечной квадратной комнатке.

– Все могло бы быть иначе... – Ее взгляд упал на его ноги. – Тебе ведь холодно!

– Они наверняка следят за моей квартирой. Завтра они и сюда нагрянут. Мне надо уходить, тебе тоже.

– Я никуда отсюда не уйду, хоть убей.

– Это безумие! Иди к Райамаджи или еще куда-нибудь.

– Сам иди! Возьми что-нибудь из одежды Пола там, в спальне.

– Надеюсь, что им нужен только я. Тебе без меня, наверное, будет безопаснее. – Ему стоило невероятных усилий подавить в себе желание уткнуться лицом в руки. – Кажется, что все это происходит не со мной, а где-то далеко. Я умер, Ким, и все это время я был мертв.