Уоррен Мерфи - Клиника смерти Страница 11

– Никто и не собирается ничего поджигать, – сказал первый, поднимаясь с колен. Изо рта у него вырывались клубы пара. Он был крайне удивлен, видя перед собой человека в одной рубашке, и не заметил даже, что у странного незнакомца пар изо рта не шел.

– Ты ведь не Санта Клаус, верно? Так что же ты делаешь тут с этими канистрами, как не пытаешься поджечь дом, а? Но зачем же поджигать не тот дом, который надо? Пойдем со мной, – сказал Римо.

– Ты знаешь этого типа, Марвин? – спросил человек, возившийся в снегу. Впервые вижу, – ответил второй, стоявший рядом.

– Я дух Синанджу, я пришел показать вам нужный дом, – повторил Римо. – Идите за мной. Я покажу вам дом Уилберфорса.

– Что скажешь, Марвин?

– Ничего не понимаю.

– Я тоже.

– Прикончим его?

– Мое дело поджоги, а не убийства, Марвин.

– Послушай, что он говорит. Этот сукин сын похож на привидение, а?

Темная фигура манила их пальцем за собой, и оба были уже не так уверены, что перед ними дом Уилберфорса.

– Проверим, может, он прав. А, Марвин?

– Давай. Тс-с.

На другой стороне улицы темная фигура, тихо скользившая по снегу, сделала им знак остановиться и прислушаться. Марвин по кличке «Поджигатель» услышал, как у него над ухом что-то просвистело. Он хотел ударить темный силуэт, но рука не слушалась, он перестал ее ощущать.

Его напарник швырнул в темную фигуру канистру. Марвин увидел, как сверкнула белая рука, и услышал глухой удар. Потом он сам полетел в грязь лицом вниз, керосин вылился на снег, а его ноги непостижимым образом оказались в воздухе.

– Будем отмечать праздник Свиньи. Итак, вопросы и ответы, – сказал Римо.

– Что? – спросил Марвин.

– Поверни голову. Вот так. Марвин, кто тебя послал?

– В чем дело?

– Так не пойдет, в праздник Свиньи вопросы задает дух Синанджу. Кто нанял тебя, спрашивает дух Синанджу, и ты отвечаешь…

– Ник Бэнно. Ник Бэнно.

– А, святой Ник. А где он живет?

– Больше ничего не скажу, – ответил Марвин. Он заметил движение руки незнакомца, почувствовал жжение в груди и предпочел вспомнить, где живет Большой Ник, сколько ему заплатили, где Ник проводил вечера, как выглядел. Еще Марвин вспомнил, что никогда не любил Большого Ника. Совсем.

– Спокойной ночи и веселого праздника Свиньи, – пожелал таинственный незнакомец в черной рубашке, и Марвин заснул навечно, даже не увидев взмаха руки.

Ожидавший в машине шофер попытался выяснить, что случилось с Марвином и его напарником. Снег мешал ему видеть происходящее. Ему послышалось, что кто-то произнес нечто вроде «веселый праздник Свиньи», а потом он уже ничего не слышал. Никогда.

– Вымостим улицу врагами, ля-ля-ля, – пел Римо. Мелодия ему понравилась, и он запел громче.

В одном из домов на втором этаже вспыхнул свет, и кто-то крикнул, чтобы он замолчал.

– С праздником Свиньи вас, – ответил Римо.

– Чертов пьяница! – раздалось из окна, и Римо, отмечая праздник Свиньи, ударил по шинам ближайшего автомобиля в надежде, что он принадлежит тому, с кем он препирался.

Дом Николаса Бэнно являл собой образец дурного вкуса. Он был освещен разноцветными огнями, развешанными во дворе.

Римо постучал.

Наверху зажегся свет. Внутри послышались шаги.

Дверь открыл дородный мужчина в красном бархатном пиджаке. Он мигал заспанными глазами, в правом кармане пиджака, где он держал руку, Римо заметил револьвер.

– Николас Бэнно? – любезно спросил Римо.

– Да. Послушайте, что с вами? Вы без пальто, заходите и согрейтесь.

– Не будь приветливым и не осложняй мне работу, – сказал Римо. – Мы должны вести себя в соответствии с традициями праздника Свиньи. Смерть замышляющим зло.

Тут Николае Бэнно ощутил два вроде бы несильных удара в грудь, увидел, что фонари во дворе качнулись прямо на него, ощутил невыносимую боль в области шеи, которая не прекращалась до тех пор, пока он не сказал, на кого работает и где найти его хозяина. Николасу Бэнно не суждено было услышать голос жены, интересовавшейся, все ли с ним в порядке.

– Все хорошо, – ответил Римо за Бэнно Римо. – С праздником Свиньи!

– Ник, Ник, что с тобой? Ник!

По предрассветным улицам Скрэнтона разгуливал Римо – дух Синанджу и наносил визиты накануне праздника Свиньи. Чиун, конечно, этого бы не одобрил. Но то Чиун. А Римо хотелось в Рождество работать играючи, весело – он и веселился по-своему. Каждая религия имеет национальную окраску, колорит народа, который ее исповедует. Так и Римо в некотором роде являлся американским Синанджу, обновленным Синанджу или Синанджу американского образца.

– С праздником Свиньи! – выкрикнул он опять.

Полицейская машина объехала его стороной. Видимо, блюстители порядка не имели желания связываться с очередным пьянчужкой в холодную снежную ночь.

Джон Лэример, президент Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, был хорошим отцом и достойным гражданином. По крайней мере, до двух тридцати ночи – если верить словам Ника Бэнно, который говорил правду, как и большинство людей, когда им причиняют боль.

После двух тридцати он переставал быть хорошим отцом и гражданином и начинал наслаждаться жизнью. У него была квартира в доме, который по меркам Скрэнтона мог считаться высотным. Даже у президента банка есть свой финансовый «потолок», но Джон Лэример имел неиссякаемый источник доходов, не облагавшихся налогом, и когда он не находился при исполнении семейных обязанностей, предпочитал проводить ночи с Фифи, Хани, Пусси и Снукамс, которые стоили очень, очень дорого. Что ж, развлечения требуют денег. Много денег, наличных.

Джон Лэример, как обычно, вошел в дом через кухню. Там помещался его шкаф с одеждой – со специальной одеждой, не той, которую он носил на работе или дома.

Он повесил в шкаф костюм и жилет, снял коричневые туфли из испанской кожи, белую рубашку и полосатый галстук. Надел высокие красные ботинки со шнуровкой до верху, желтые шелковые брюки, шелковую рубашку и норковую шляпу фасона «сафари». На пальцы надел перстни с рубинами и бриллиантами. В таком виде, поскольку Лэримеру было уже за пятьдесят и у него отросло брюхо, он вполне походил на сутенера.

– Женщины, я пришел! – крикнул он, входя в обитую плюшем комнату, где свет ламп играл на гладкой коже низких диванов.

– Милый Джонни! О, Милый Джонни! – закричала Хани. Она впорхнула в комнату в розовом неглиже и белой меховой накидке.

– «Сам» дома. Хозяин пришел! – завопила Пусси, вбегая в комнату в бальных туфлях и черном кружевном белье.

Милый Джонни Лэример стоял в центре комнаты с надменным видом, уперев руки в бока, с холодным выражением лица.

Когда женщины принялись гладить его, ласкать и целовать, он оттолкнул их.

– Я пришел за деньгами, а не за ласками. Нет денет – нет Милого Джонни.

И он замолчал в ожидании, пока они принесут ему «выручку». То, что они отдавали, не составляло и десятой доли суммы, которую они еженедельно получали от него же в пухлых белых конвертах, но это не имело значения. Более тог, об этом надо было забыть, ибо в противном случае вся игра расстроилась бы. Имя девушки, у которой на сей раз якобы не было денег, пока не упоминалось. Эта роль переходила от одной проститутки к другой и иногда оказывалась достаточно тяжелой. Сегодня она выпала Пусси, крашеной блондинке с большой грудью. Она пока курила в своей комнате, стараясь не смотреть в зеркало.

– Чертов идиот! – выругалась она про себя. Но тут же добавила: – Хотя кто идиот на самом деле? Тебя ведь лупят, дорогая, а не его. Он ведь платит, а не ты.

Если бы ей пришлось выбирать – оставаться ли здесь на ночь, когда приходила ее очередь, или идти на улицу, она лучше бы ушла. Но зато потом впереди будет целый месяц до следующего раза, так что глупо отказываться от таких легких денег. Незаметно опять наступала ее очередь, а потом опять легкие деньги. И так полтора года. Во всяком случае, ей хватало на жизнь. И не надо было думать, куда вложить деньги: Милый Джонни был еще и Джоном Лэримером, президентом банка, и помогал распорядиться деньгами.

– Так, кого-то нет, кто-то сегодня без денег! – услышала она рычанье Милого Джонни.

Пусси затушила сигарету и второпях больно обожглась. Она вышла из комнаты, посасывая палец.

– Где деньги, ты, женщина? – спросил Милый Джонни.

– Вот, дорогой. Была неудачная неделя.

Пусси протянула ему две бумажки по десять долларов и одну пятидолларовую.

– Здесь только двадцать пять. Мало. Где мои деньги?

При этом Пусси получила пощечину, но палец болел сильнее, и она забыла изобразить на лице муку.

Это было ошибкой. Последовал удар коленом в живот, от которого она согнулась пополам. Так больно он никогда еще не дрался.

– Ах ты сука, стерва! Проклятая белая сука! – завопил он и навалился на нее, а тут и подруги схватили ее за руки.

– Убери свои проклятые лапы, чертов банкир! – закричала Пусси и вдруг, заметив полные ненависти взгляды товарок, поняла, что они не хотят терять свой заработок. Фифи ударила ее лампой по зубам.