Последняя жертва - Болтон Шэрон Страница 11

— Неряха, оставь ее в покое!

— Ничего страшного, — пробормотала я, глядя на добродушную лохматую морду и размышляя о том, насколько добры и непредвзяты собаки.

Как было бы хорошо жить в мире, где обитают одни только животные!

— Неряха, фу! Ко мне! — Неряху ухватили за ошейник и оттащили. — Привет, Клара. Какой приятный, тихий ве… с тобой все в порядке?

Я кивнула и подняла глаза. У моей собеседницы глаза были зелеными, а в белокурых волосах уже была заметна седина. Не уверена, что прежде смотрела ей в лицо. Я опустила взгляд.

— Все в порядке, — выдавила я. — Просто упала. Все будет хорошо.

Я невнятно попрощалась с кучей грязи под ногами и продолжила свой путь. Я не видела — не могла видеть — Уолтера. Это всего лишь игра света в наступающих сумерках, которую неверно истолковало мое разгоряченное внезапной болью воображение.

Я свернула на Картерс-лейн. Еще триста пятьдесят метров, и я на лужайке. Ромашки, только начавшие закрываться, усеяли траву подобно упавшим звездам.

Мне нужно было преодолеть еще метров четыреста, и все в гору. Я продолжила с трудом ковылять, вспоминая то утро, когда узнала о смерти Уолтера.

Эделина, его жена, поджидала меня: не отреагировав на приветствие, она преградила мне путь, размахивая руками, будто пыталась остановить проезжающий автомобиль. У меня сжалось сердце. Похоже, Эделине всегда доставляло какое-то мрачное удовольствие меня разглядывать, я, казалось, гипнотизировала ее, подобно тому как мертвые животные завораживающе действуют на маленьких мальчиков. Я изо всех сил старалась избегать встречи с ней.

— Уолтер покинул нас, — растягивая слова, произнесла она.

На одну секунду мне показалось: она имеет в виду, что онбросил ее после пятидесяти лет совместной жизни. Ну что ж, не мне его судить!

— Он скончался сегодня вечером. Меня рядом не было. Меня бы никто не пустил, — продолжила она.

Я знала, что Уолтера две или три недели назад забрали в больницу с воспалением легких, он заболел из-за сырости и антисанитарии, царившей в их ветхом доме. Я сказала Эделине, что очень сожалею о его смерти, и это было правдой.

Пока я говорила, Эделина перестала смотреть мне в глаза и теперь шарила взглядом по левой стороне моего лица. Я уже привыкла к подобному поведению людей, но большинство из них по крайней мере пытаются держаться в рамках приличия и не делают этого открыто. Эделине всегда было наплевать на приличия. Я поинтересовалась, не могу ли чем-нибудь ей помочь — может быть, ее надо куда-нибудь отвезти?

Но она ответила, что утром приходили из больницы и пообещали взять все хлопоты на себя.

На следующий день и еще в течение нескольких недель она поджидала меня у ворот сада, и я была вынуждена терпеливо выслушивать ее болтовню. А она рассказывала мне о желании Уолтера завещать свое тело науке, об отпевании, которое было совершено в больнице, при котором присутствовали только самые близкие люди. О ее планах поставить памятник мужу на местном кладбище.

Я всегда недолюбливала Эделину, и с каждым днем она мне нравилась все меньше и меньше, но после смерти Уолтера я каждое утро заставляла себя останавливаться и несколько минут слушать ее болтовню. Я уговаривала себя: она одинокая несчастная женщина, ей можно посочувствовать. Насколько я знаю, она никогда не выходила за ворота. Она оплакивала мужа и была напугана, поэтому я — но почему именно я? — должна была посвятить ей несколько минут в день.

Однако мне не пришлось мириться с этим слишком долго. Через три месяца Эделина последовала за своим мужем. Она не жертвовала свое тело в научных целях. Сомневаюсь, что Эделина при жизни хоть что-то кому-нибудь дарила, не собиралась она этого делать и после смерти.

Я подошла к перекрестку с Бурн-лейн и уловила в воздухе аромат роз — насыщенный мускусный аромат одного из самых старых сортов. Плети розового куста небрежно свисали со стены, которая окружала угловой дом. Темно-розовые бутоны почти касались земли. Я склонилась к ним. Так пахла моя мама. Она делала свои собственные духи: оставляла засоленные свежие розовые лепестки в высеченных из камня емкостях, пока не отделялось масло. Этот аромат следовал за ней по всему дому, пропитывал одежду, витал в потоке солнечного света вместе с кружащейся пылью, поджидал нас повсюду. Мама! Здесь была мама. Совсем недавно. Если идти за запахом, можно ее догнать.

Я принялась шумно втягивать носом воздух. Внезапно мне стало тяжело дышать, меня переполняло неистовое желание закричать, как кричит, испугавшись, маленькая девочка.

И наконец я поняла, словно меня ударило обухом по голове. Я наконец поняла! Моя мама умерла.

На мгновение мне показалось, что я задыхаюсь. Что больше никогда не смогу нормально дышать. Что жизни моей пришел конец, здесь и сейчас, на углу моей улицы, где одинокая испуганная маленькая девочка зовет свою маму.

Потом боль утихла, я вновь смогла дышать. Я все еще была жива, все еще здесь, все еще могла двигаться, говорить, жить. А она — нет.

Я, спотыкаясь, прошла по переулку, отперла входную дверь и бросилась к телефону. Схватила трубку и набрала номер.

— Папа, — выдохнула я, когда услышала знакомый голос на другом конце линии. — Это я.

Я долго говорила с отцом по телефону, но ничего не могу вспомнить из нашего разговора. После того как мы пожелали друг другу спокойной ночи, я сидела у открытого окна в темной спальне. Просто сидела, не думая ни о чем.

И тут раздались крики.

6

На секунду, показавшуюся вечностью, я замерла, не в состоянии пошевелиться. Я даже не пыталась понять, о какой опасности предупреждают эти крики. Поэтому просто сидела у окна, позволив своему телу самому принимать решения: подняться, включить учащенное дыхание, прийти в состояние полной боевой готовности.

Еще одной реакцией на это — вынуждена признаться — было желание спрятаться. Закрыть окна, запереть двери, не зажигать свет и сжаться, присев на корточки. Но потом я сообразила, что кричал ребенок. Я встала и высунулась из окна, пытаясь определить, откуда доносятся крики. Однако окна на тыльной стороне дома выходили в основном на поля и лес.

Я побежала вниз, натянула сапоги, морщась от боли в лодыжке, и открыла входную дверь. В соседних домах на верхних этажах горел свет, но крики раздавались не в одном из ближайших ко мне домов. Я пошла по переулку.

Когда я подошла к углу, в дверях своего дома показался Дэниел Хьюстон. Он поспешно натягивал свитер.

— Кричат у Паулсонов, — сказал он, заметив меня. — В длинном доме.

Он свернул за угол, я — за ним. Мы спустились по холму… и вдруг распахнулась дверь дома Паулсонов, и вся семья высыпала на улицу. Мать на одной руке несла хнычущего малыша не старше двух лет, а другой тянула за руку мальчика лет семи. Тот истерически кричал. Мужчина преклонных лет едва переставлял ноги. Он опирался на молодого мужчину, который шел, спотыкаясь, схватившись за свою руку. Все пятеро, казалось, были объяты ужасом. Мать встретилась со мной взглядом.

— Они повсюду! — закричала она. — По всему дому! Ника укусили.

Молодой мужчина покачнулся. Дэниел вполголоса выругался и ринулся вперед, чтобы поддержать обоих мужчин.

— Пошли, — сказал он. — Пошли к нам. Оттуда вызовем «скорую помощь».

К дому подбегали другие соседи, в том числе и Салли. Она бросила на меня короткий испуганный взгляд, потом поспешила помочь Дэниелу увести семью Паулсонов.

— Что здесь происходит, черт побери?! — воскликнул бородач средних лет — кажется, он тоже жил на нашей улице.

— Ника укусили, — ответил мужчина, в котором я узнала одного из приятелей Аллана. — Не знаю точно, что произошло с Эрнестом. Кажется, кто-то сказал, что он ударился головой.

— А полицию вызвали? — поинтересовался мужчина, стоящий рядом с ним. — Стив, дай свой мобильный.

— Думаю, нужно воспользоваться мобильным Аллана, — сказал Стив.