Роберт Кормер - После Шоколадной Войны Страница 12

— Встретимся в другой раз, — сказал он, снова пытаясь завоевать внимание Арчи. — Расскажу о том, что было у пропасти.

В глазах у Арчи зажегся интерес:

— И как же далеко они зашли?

Бантинг пожал плечами:

— Не знаю. Я видел машину Оби: он не мыл е лет так десять — вся в грязи. Мы наблюдали недолго. Они близко прижались друг к другу, кажется, обнимались и целовались.

— И это все?

— Послушай, к такой недотроге, как Лаура Гандерсон, лежит очень долгий путь.

Наступила долгая пауза, глядя вдаль, Арчи о чем-то думал.

— Ты хочешь, чтобы мы что-нибудь с ними сделали? — спросил Бантинг с мягкостью в голосе.

— И что бы ты сделал? — спросил Арчи.

— Да что-нибудь… что хочешь.

Арчи захихикал, и этот звук походил на катящиеся по столу покерные кости.

— Интересное дело, — сказал он, снова глядя на Бантинга удивлнными глазами.

Бантинг улыбнулся, но он не знал, это взгляд восторга или одобрения. Ему хотелось, чтобы Арчи знал, что он покладист и сделает для Арчи и для «Виджилса» все, что угодно.

Дверь позади них взорвалась от вырвавшейся на свободу толпы. Учащиеся «Тринити» никогда просто так не оставляли классы или здание школы. Они разбегались врассыпную, толкая друг друга руками и локтями, коленями и бедрами в поиске преимущества. Теперь рой тел несся вниз по лестнице, вертясь и тормозя, чтобы обойти Арчи и Бантинга. Бантинг отскочил в сторону, а Арчи остался на ступеньках. Он стоял спокойно и неподвижно, заставляя поток обтекать его с обеих сторон.

— Увидимся позже, — крикнул Арчи Бантингу, произнося слова так, чтобы «годовалый» через этот шум понял, что его отпускают.

Арчи наблюдал за тем, как Бантинг растворялся в массе учащихся, и был рад, что избавился от него. Арчи ненавидел его за всезнайство, за его ухмылку и за «важную» походку, за его показную готовность с нетерпением выполнить любые поручения Арчи. О, Бантинг был достаточно умен, но любил показной блеск. Он был груб, предсказуем и поверхностен. И, вообще, он не был худым. Худое телосложение Арчи видел наиболее ценным и важным товаром для любого управляющего. И, конечно же, он не потрудился рассказать об этом Бантингу.

Если Бантинг будет прилежным учеником, то Арчи поделится с ним своими тайнами, расскажет ему, например, о том, как выбрать жертву и о тайнах страсти, о том, как выяснить для себя слабости той или иной человеческой натуры и в результате иметь жертву в своих руках. Он научит его выявлять то, что человек любит, что ненавидит или чего боится. И тогда на нем можно играть, словно на скрипке: «Найди кого-нибудь и позаботься о том, что его заботит, и тогда он у тебя на тарелочке с голубой каемочкой. Так просто и очевидно». Но кое-кто никогда не замечал этого. Особенно Бантинг, который хотел произвести впечатление также и посредством силы — бороться, давить на людей, жаждать крови, как, например, однажды он предложил подпилить перила на лестнице на уровне третьего этажа, чтобы кто-нибудь оттуда сверзился — глупо, опасно, недостойно Арчи Костелло и «Виджилса». И когда на сцену выходила силовая борьба, то тут же начинались неприятности: «шоколад», например, даже притом, что насилие было под его контролем, все могло бы закончиться бедой. Он мог бы напомнить Бантингу о «шоколаде», но этого не сделал. И он никак его не предупреждал.

— Как ты можешь терпеть этого маленького ублюдка?

Картер начал говорить непосредственно из-за спины у Арчи. Он наблюдал за Арчи, за Бантингом, и за тем, как они ушли из зала собраний перед самой мессой. Его не удивило неуважение Арчи, как и отсутствие у того чувства вины. Зная о неуязвимости Арчи, он сосредоточил свой гнев на Бантинге. Кого-то должно было разозлить случившееся с Братом Юджином.

— Бантинг служит определнной цели, — ответил Арчи, не оборачиваясь, дав Картеру приблизиться, что тот всегда делал, садясь позади Арчи.

— У тебя есть «Херши»? — спросил Арчи.

Картер раздраженно затряс головой. У кого-нибудь из провокаторов в кармане всегда была плитка шоколада, чтобы подлизаться к Арчи. Слава богу, что Арчи не баловался наркотиками.

— Какой же ублюдок, этот Бантинг, — сказал Картер, разведя руками с открывающимися и закрывающимися кулаками. — Еще один Джанза. Чуть более скользкий, наверное, что в лоб, что по лбу.

Арчи не сказал ничего, и Картер продолжил, хватаясь рукой за подбородок.

— Меня всегда мучает один и тот же вопрос, Арчи, о таких, как Бантинг или Джанза, — и он хотел добавлять: «…и таких как ты, Арчи», но промолчал, и тут же возненавидел себя за трусость, но тут же продолжил. — Знаешь, что меня так интересует? То, что они — ублюдки, и это их не беспокоит, к тому же они этим наслаждаются, даже не думают о себе, как об ублюдках, и, делая всякие гадости, уверены, что совершают великое благо.

— Знаешь, в чем секрет, Картер? — спросил Арчи, повысив голос.

— В чем?

— В том, чтокаждый думает, что именно его дерьмо хорошо пахнет, — сказал Арчи, глядя вдаль.

Картер нахмурился, оглянулся на парней, устремившихся к автобусам и к машинам, срывающимся с места на стоянке, скрипя тормозами и визжа резиной, или на начавшийся безумный импровизированный футбольный контакт на лужайке перед школой.

— Это — история жизни, Картер, и все происходит так, как люди привыкли это делать, — пауза. — Ведь тебе нравится запах собственного дерьма, не так ли?

— Бог мой, Арчи… — начал возражать Картер, но, не находя подходящих слов, не знал, что на такое можно ответить. Несколько минут тому назад склоняя голову в молитве о душе Брата Юджина, почему-то именно он ощущал вину, хотя и не имел никакого отношения к событиям, связанным с комнатой № 19. Молитва не принесла ему облегчения. Он почувствовал себя беспомощным, опустошенным и с трудом дождался, когда закончится эта месса, чтобы при первом же случае уйти прочь. Уйти куда? К Арчи Костелло и к его мерзким словам.

— Подумай об этом, Картер, — сказал Арчи. Он подтянулся, зевнул и пошел, и не попрощался. Он никогда и ни с кем не здоровался и никогда не прощался.

Арчи пересекал лужайку, легко просачиваясь через толпу учащихся. Зная о его присутствии, они освобождали дорогу, расступались, чтобы дать ему пройти.

«Каждый думает, что именно его дерьмо хорошо пахнет».

Голос Арчи эхом отдавался в сознании Картера.

«Тебе ведь нравится запах собственного дерьма, не так ли?»

Ладно, ладно.

Было бы еще что-нибудь кроме этого.

И было. Но что, Картер не мог себе объяснить.

Дэвид Керони ждал, когда останется дома один. Его отец все еще задерживался на работе в «Хенсен-Транспортейшн-Компани», где был управляющим по перевозкам, а мать уехала в центр города за покупками вместе с его братом Энтони — заядлым теннисистом, и, естественно, ему была нужна новая ракетка. И мать не могла не воспользоваться этой поездкой, чтобы сделать еще какие-нибудь покупки для своих целей, в то время как Энтони будет ходить по спортивным магазинам. Каждый раз она составляла длинные списки того, что нужно купить. Так или иначе, Дэвид знал, что, по крайней мере, пройдет час или полтора, прежде чем они вернутся домой. Времени было достаточно.

Когда этим утром его разбудил будильник, он еще не знал, что этот день настал. Но то, что он должен был совершить, не было результатом внезапного решения. Он знал, что где-то в этом году его жизнь должна оборваться, вероятно, где-нибудь летом, когда медленно потекут дни, недели и месяцы. Он не был до конца уверен, что в нем созрела эта идея, но уже точно знал, что должен закончить это отчаянное стечение обстоятельств, в которое превратилась его жизнь, и что в скором времени это произойдет, и все закончится. Закончится тоска, душевное опустошение, с которым он куда-то устало тащился без какой-либо цели, словно свалившись с неизвестной планеты, невидимой и недосягаемой, без аппетита или желаний. Пустота, недосягаемость, одиночество, нелюбовь. Забавно. Он только знал, что если он покончит этой жизнью, то все тогда станет на свои места. В нужный момент, в нужное время.

И вот он настал — этот день и этот час.

Ему показалось, что он на легком дыхании поднялся к себе наверх, аккуратно разложил все учебники на столе около своей кровати. Он вяло рассматривал их, понимая, что сегодня вечером у него не будет никакой необходимости делать домашнее задание, отметки за которое уже не имели никакого значения. Это заставило его улыбнуться, но улыбка была без радости и тепла. На протяжении всех прошедших недель, он продолжал делать уроки, есть, принимать душ, мылить шампунем волосы, ждать школьный автобус, отвечать на уроках, разговаривать с одноклассниками и с членами семьи, и никто — никто не мог догадаться, что в действительности он был уже где-то не здесь, что уже не жалел слов в беседе, в классе на уроке или за обедом, держа в стороне лишь самое важное — то, чем был он сам: «Я. Дэвид Керони. Сын. Брат. Ученик». Но на самом деле это не имело никакого значения, и просто воспринималось как некоторое украшение его невеселой дороги, вскоре подходящей к концу. И он был благодарен тому, что знал об этом, и цеплялся за эту мысль. Иначе его монотонные дни стали бы совсем невыносимыми.