Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров Страница 12

— Знаменитое и загадочное Арденнское сражение… — задумчиво проговорил Борги, поглаживая усы. Потом словно очнулся. — Я тоже не сидел без дела.

Он удалился из комнаты своей слоновьей походкой, а вернувшись, принес рулон, который развернул на столе.

— Теперь он без фуражки, — с усмешкой шепнул Джакомо Яираму.

Волосатый палец толстяка пополз по топографической карте.

— Я сделал увеличенную копию того фрагмента карты, где находится Плэн-де-Пастер. Именно здесь мы должны сосредоточить наши поиски. Сражение при Арденнах как таковое нас мало интересует. Нам известно, что оно началось с наступления немцев шестнадцатого декабря и завершилось месяц спустя, в январе сорок пятого. Странное событие — если угодно, чудо — произошло вот здесь, на этом небольшом участке.

— А это карта того времени? — поинтересовался Яирам.

Борги отрицательно покачал головой и продолжал:

— Так или иначе, вот основное, что надо знать. Девятнадцатого декабря немцы достигли Бастони и держали ее в окружении до двадцать шестого. А двадцать восьмого декабря произошел этот странный случай. Напомню вам: в Плэн-де-Пастер, к юго-востоку от Бастони и недалеко от Нешато, вспомогательный американский отряд, батальон «С», вдруг обнаружил, что перед ним, по ту сторону ручья, находится не что-нибудь, а взвод фольксштурма, то есть отряд спешно вооруженных гражданских лиц. Воспользовавшись снегом и туманом, американцы атаковали его, не сомневаясь, что вмиг уничтожат. Однако…

Словно неожиданно почувствовав себя плохо, Борги поднес руку ко лбу и прикрыл глаза.

Молодые люди переглянулись, не понимая, в чем дело. И тут все трое вдруг обратили внимание на карту — на том месте, где был обозначен Плэн-де-Пастер, медленно появлялось какое-то слово — коричневато-красное, цвета запекшейся крови:

ЛИВОНИЯ

Охваченный сильнейшим волнением, профессор Борги опустился на ручку кресла, не отрывая взгляда от слова, которое действительно казалось сгустком крови. Невероятно побледнев, он взглянул на молодых людей, тоже совершенно растерянных, и заговорил, словно отвечая на вопросы, которые уже готовы были сорваться у них с языка:

— Ливония — старинная балтийская провинция, главным городом которой была Рига. Это примерно сегодняшние Эстония, Латвия и Литва.

— Но при чем тут Арденны?

Вопрос Яирама повис в воздухе.

Борги заговорил монотонно, словно медиум:

— В начале тысяча двухсотого года на этой территории возник духовно-рыцарский орден Меченосцев. Большинство рыцарей происходило из Саксонии и Вестфалии. Впоследствии постановлением Папы он влился в Тевтонский орден, став его ливонской ветвью, но сохранил автономию под названием Ливонского ордена.

— Не вижу никакой связи, — заметил Джакомо.

— И все же она есть, и мы должны ее обнаружить. — Толстяк словно приходил в себя. Он вздохнул и положил руку на карту, стараясь при этом не касаться бурой надписи. — Нам нужно выяснить, имеется ли у этого события естественное объяснение, или же, как я думаю, оно стало следствием вмешательства иных, пока что неведомых нам сил.

— Тут не остается ничего другого, как только отправиться в Арденны, — сказал Джакомо.

— И немедленно, — добавил Яирам, потирая руки.

Борги жестом попросил помолчать, указав взглядом на надпись.

Загадочным образом она стала исчезать точно так же, как появилась. И вскоре совсем пропала, не оставив следа.

Глава седьмая

…По велению Папы Григория IX в 1237 году Меченосцы слились с Тевтонским орденом, намного более сильным. К тому же цели у них были одни и те же: защищать христианские миссии на Балтике и обращать в свою веру польских и русских язычников, даже посредством силы.

Но к Тевтонскому ордену примкнули не все рыцари. Часть из них обвинили тех, кто образовал ливонскую ветвь, в предательстве и ереси и объявила себя законными представителями ордена Меченосцев, основанного в Риге в 1204 году. Кроме названия они сохранили первоначальный костюм — черную тунику с белым плащом, на котором был вышит красный меч и над ним крест. Но рыцари эти переместились на юг Германии, где влияние Тевтонского ордена было меньше, а некоторые из них даже дошли до Святой земли, приняв участие в последних крестовых походах…

Тевтонский орден был упразднен в 1525 году, а Ливонский постигла та же судьба в 1562-м. Их земли стали частью Польского королевства.

— Вот и все.

Падре Белизарио, читавший этот отрывок на латыни и сразу же переводивший, закрыл книгу и встал, чтобы поставить ее в шкаф — один из немногих предметов, напоминавших, что просторное помещение было некогда аббатской библиотекой. Теперь же тут образовалось нечто вроде склада самых разных вещей: стаканы, тарелки, бумажные скатерти, постеры, музыкальные инструменты, спортивный инвентарь, коробки с продуктами и лекарствами и многое другое.

Джакомо посмотрел на книги, стоящие в шкафу, словно видел их впервые. Это были главным образом труды по теологии и комментарии к Писанию, но попадались также работы эзотерического характера и исторические исследования. Та книга, которую только что цитировал старый монах, была напечатана в восемнадцатом веке и рассказывала о духовно-рыцарских орденах.

— И больше вы ничего не можете мне сказать?

— Кто-то пытался воссоздать орден Меченосцев. Или Ливонский. Но не знаю, правда ли это.

Интерес Джакомо вспыхнул вновь.

— Когда?

— В девятнадцатом веке, а потом в тридцатые годы двадцатого века, в Германии. — Падре Белизарио взял руки молодого человека в свои ладони, словно намереваясь встряхнуть их. — Оставь профессора Борги, это подозрительный человек, совсем не чета тебе.

— Но диплом у него действительно есть.

— Есть. Швейцарский, полученный после заочного обучения, и я не знаю, по какой специальности… Возможно, по оккультным наукам. Оставь его. Этот человек использует тебя и твоего друга в качестве инструментов.

— Для чего, с какой целью?

— Не знаю. Но он сам, конечно, вам не скажет.

Монах отошел от юноши — ему понадобилось передвинуть большую коробку. Джакомо продолжал напряженно обдумывать услышанное.

— Это слово, «Ливония», — я видел сам, как оно появилось и пропало. Точно так же как пропала часть рисунка, который находится у меня дома.

— Какая часть? Напомни.

— Храм.

— А две даты?

— Остались.

Падре Белизарио кивнул, не сказав ни слова. Но эти цифры — 1489–1989 — пламенем жгли его сознание. Его мысли перенеслись к тому существу, что было заключено в подземелье, в клетке с лабиринтом.

Тревога старого монаха становилась все более гнетущей. Решив сохранить свой ужасный секрет, не доверяясь ни единой душе, он не мог раскрыть его никому. Даже на исповеди он никогда ни словом не обмолвился о тайне, усердно замаливая потом свой грех. И при этом он испытывал донельзя противоречивые чувства: он и в самом деле ощущал себя грешником, но лишь до известной степени. Сторожить зловредное существо, не давая ему совершать зло, — такой ли уж это большой грех? Но Белизарио не мог и поставить себе это в заслугу, потому что не он пленил Азугира. Однако он согласился быть его стражником, рискуя не больше и не меньше как душой…

Голос Джакомо вернул его к действительности:

— Падре, что происходит?

Монах улыбнулся, погладив бороду:

— А то, что знание должно уступить правде чувств.

— Но причины, цель…

— Причины, цель… — проворчал падре Белизарио. — Высшее знание — это Божия правда. Вот к ней и надо стремиться. Как говорится, философия — служанка теологии. Мне вспомнилось сейчас, как мы познакомились. В какой-то момент разговор перешел на Шекспира, и я привел тебе слова, написанные этим великим человеком.

— Отлично помню их. Это из «Гамлета». Мысль примерно такая: между небом и землей больше вещей, чем способны вообразить философы.

— Верная мысль. Ты не находишь ее верной? — Монах внимательно и любовно посмотрел на молодого человека. — Тебя давит некая тяжесть. Открой свою душу, Джакомо. А кроме того, я ведь твой духовный отец. Ты сам возложил на меня эту непростую задачу.

— Если б не вы, если б не братья, думаю, мне хотелось бы умереть.

— Не говори глупостей, — строго сказал монах. — Умереть! Конечно, все мы умрем, когда придет время. Но тот, кто чувствует себя обиженным, далек, страшно далек от добровольной смерти. Каждый может ошибиться непоправимым образом, но лишь впавшие в отчаяние желают смерти. Ну же, решайся, говори.

Джакомо долго молчал, не в силах начать разговор.

— Анна… — наконец произнес он. — Не знаю почему, но я чувствую себя в ответе за ее гибель. Такая ужасная смерть и такая несправедливая. Нелепая.

— Нелепая? — переспросил без всякого смущения падре Белизарио. — Я бы сказал, загадочная.