Клэр Сэмбрук - Игра в прятки Страница 13

А папа добавил:

— Это подарок от малыша.

Что я, дурак — в такие сказки верить!

Я сжал кулаки, стиснул веки и задержал дыхание. Я всегда так делаю, если начинаю злиться, а надо быть хорошим. Это я сам придумал.

Папа сказал:

— Гарри, что ты делаешь? Перестань.

Я послушался и перестал, и вся моя злость тут же выскочила наружу. Сами виноваты. Больно нужен мне этот ваш пластилин. Я отшвырнул коробку, и разноцветные кубики рассыпались по полу.

— Доминик! Собирай скорее!

— Я не нарочно, мам.

— Это надо пресечь на корню, — буркнул папа.

Я не успел узнать, что значит «пресечь на корню», потому что появилась Джоан, тоже в белом халате, тоже с песочными часами, вся такая важная.

— Привет, мой дорогой и самый любимый джентльмен!

Вот! Она ко мне пришла, а не к этому, в кроватке.

— Хочу представить тебя моим коллегам. Можно, Гарри?

Она еще спрашивает.

Мы прошли восемь длиннющих коридоров, раз шесть или десять катались на лифтах, и я сам нажимал кнопки.

Куда бы мы ни пришли, все говорили:

— Какой красивый парень. Твой?

— Да, он просто чудо, — отвечала Джоан. — Жаль, что не мой.

Она показала меня всем своим подругам — там, где лечили сломанные кости. Я даже видел рентген чьей-то ноги, со всякими шурупами в ней. А один доктор разрешил мне поиграть со стетоскопом. Папа, кстати, никогда не разрешал, потому что это не игрушка. Какая-то медсестра подарила мне особую медицинскую ручку. Еще у нее на столе лежала упаковка «Кит-Кат». Я дал ей поиграть с пластилином и за это получил шоколадку. Одна старушка показала мне руку в гипсе и предложила что-нибудь на нем нарисовать. Все пришли в восторг, когда я написал свое имя. Жутко удивились.

— Не стоит, Джоан.

В банном халате мама выглядела очень худой и сгорбленной, придавленной такой тяжестью, что, казалось, дверной косяк не выдержит, сломается и весь дом рухнет. Джоан перестала тереть ванну и посмотрела на маму. Загар Джоан почти исчез.

— Не беспокойся, я…

Мама еще сильнее согнулась и отступила.

— Гарри, иди сюда, помоги Джоан.

Пришлось идти. Если б захотел, я, конечно, нашел бы способ увильнуть. Но решил, что лучше помочь Джоан. Даже хорошо, что есть чем заняться. Джоан плеснула вонючей жидкости из бутылки, сунула мне в руку щетку и опять принялась драить ванну. Я набрал в грудь воздуха, задержал дыхание и, наклонившись к унитазу, стал тереть его, прямо внутри.

— Гарри, мама всегда спит допоздна? Вот как сегодня?

— А сколько сейчас?

— Около трех. Смелее, юный джентльмен. Это всего лишь унитаз. Он тебя не укусит.

Хлопнула дверь — Отис и папа вернулись из супермаркета.

Я стал тереть как сумасшедший. Прилипшая к стенкам грязь на глазах отваливалась. Оказывается, это не так уж противно. Все-таки хорошо, когда все чисто.

— Дело в том, тетя Джоан… — Я вздрогнул. Так всегда говорил Дэниэл. — Даже не знаю, что ответить. Дни теперь слились в один.

— Как по-твоему, она не слишком много времени проводит в кровати? — спросила Джоан, понизив голос, словно это был какой-то секрет.

Я почистил под ободком унитаза, как в рекламе учили. Ну как ей скажешь правду?

«Джоан, в доме все кувырком. Мама забыла о витаминах, печенье, сахаре, соке. Хлеб вечно плесневелый. Наш мусорщик, Молчун Джефри, в прошлый раз забрал мешки и подарил мне старую биту для крикета. Что все это значит? Все угощают меня пудингами, пирогами. Меня уже тошнит от всех этих сладостей, даже вырвало раз на кухне в раковину. Там до сих пор воняет. А на первом этаже в туалете дышать невозможно, но честное слово, это не я. Я почему-то больше по-большому не хожу. Только по-маленькому. Ночью. В постель».

Как все это скажешь? Что Джоан подумает о маме? Вот я и сказал совсем другое. То, что мучило меня; то, что я скрывал от мамы, и от папы, и даже от Венди, которая заходила время от времени узнать, не вспомнил ли я еще чего-нибудь.

Я сказал ей:

— У нас хомячок пропал. Но здесь я точно ни при чем.

Джоан почему-то не испугалась. Может, просто не слышала.

Зашаркали тапочки — это папа поднимался по лестнице. А снизу Отис спрашивал, куда положить чистое белье.

Папа очень сильно изменился. Он стал совсем не тем человеком, который спасал людям жизни и имел собственное мнение по любому вопросу.

Теперь это был совсем другой папа, неловкий и нерешительный. Он не знал, где взять чистые носки, и вообще ждал подсказки, прежде чем что-нибудь сделать.

Как мы до этого докатились? Дом вверх дном. Время исчезло. Вся наша жизнь сломалась, когда Дэниэл исчез. Он ведь был всего лишь мальчишкой. По дому-то он ничего не делал.

Джоан снова окатила ванну водой. А я закрыл унитаз крышкой сиденья и поставил сверху бутылку с чистящим средством.

— Мама всегда так делает, — сказал я. — Она говорит, если сразу сходить по-большому, то попу обожжет.

Джоан вытащила из дырки в ванне целый комок волос. Может, среди них есть и волосы Дэниэла, подумал я. Надо бы сохранить их на память. Вслух я этого не сказал. Джоан и так плакала. Надо было бы обнять ее, но я не мог. Я забыл как.

После чая я съел сырую морковку и выпил, наверное, литра два воды. Потом мы с Отисом делали приседания и всякие другие упражнения. Отис сказал, что так надо, и я не спрашивал зачем. У Отиса особый дар: если он что-то говорит, хочется выполнять. Пока я подтягивался, раз двадцать пукнул. Но Отис сказал, что все в порядке. Вечером я впервые за все эти дни покакал. Было больно до ужаса, и еще кровь пошла.

Спал я в ту ночь неспокойно.

— Верь, дружок. Ты должен верить, — повторял Биффо, будто припев какой-то песенки.

— Уже поздно, Себастьяно. Немедленно домоооооой, — неслось с улицы.

Интересно, есть у Молчуна Джефри алюминиевая бейсбольная бита или хоть старые ненужные ролики? Жизнь становилась лучше, совсем немного, но все же лучше. Я уже почти верил, что Дэниэл вернется.

Летние каникулы

7

— А вот так не хочешь? Получай! — донесся с улицы крик Кэла.

Это был крик из другого мира, мира счастливых, веселых людей. Он словно говорил: «Иди к нам, дружище! Поиграй с нами, а то уж половина лета просвистела».

Я перемешал кукурузные хлопья в тарелке и начал считать. Едва успел досчитать до пяти, когда мама Себастьяна завела свою обычную послеобеденную песню «Некоторым надо работать, а тут всякие расшумелись и не могли бы они помолчать».

Неудивительно, что Сэб вечно торчит на улице, можно сказать, живет в кустарнике.

— Сардины или суп? — печально проговорил папа, доставая посуду из серванта. — С хлебом, — продолжал он, открывая хлебницу, — или все-таки без?

Я понять не мог, чего он капризничает. С хлебом, без хлеба. Какая разница? Чем больше папа ест, тем худее становится. У него в животе, наверное, огромный, толстый червяк, который жрет и жрет.

— Сардины или суп? Или и то и другое вместе? — спросил папа у разбитой плитки кафеля на полу.

— Я сыта. Только что поела, — безжизненным голосом сообщила мама.

Ее слабый ирландский акцент вдруг стал сильно заметен. Она неотрывно смотрела на ту страшную картину Пикассо. Там была лошадь с безумными глазами и с кинжалом вместо языка.

— Ничего ты не ела, — сказал папа банке с сардинами.

С тех пор как пропал Дэниэл, мы почему-то не могли смотреть друг другу в глаза.

— В самом деле, — согласилась мама, по-прежнему не отводя глаз от картины.

Я бы на ее месте не стал смотреть. Там, на картине, была женщина с ребенком, она рыдала, ребенок странно перегнулся через ее руку и повис, наверное, он был мертв.

— Но он не может есть одни хлопья, — пробормотал папа, глядя на радио у меня над головой.

— По-моему, он выглядит прекрасно, — спокойно произнесла мама.

Я вытянул пальцы, положил ладонь на стол. Мысленно представил, как взметнулась моя рука, будто бы я отдал честь. No pasaran. Мы не сдаемся. Так частенько повторял дедушка, когда был жив.

Я скрестил пальцы на удачу. Нам ее так не хватает.

Сейчас я посмотрю маме прямо в глаза и скажу:

— Мам, съешь супа или сардин, хоть немного.

Я выпрямился, глубоко вдохнул и взглянул на маму. Все, что я увидел, был холодный, ненавидящий взгляд, который говорил: «Ты, маленькая дрянь, ты во всем виноват, ты должен был проверить, в автобусе ли мой Дэниэл, мой любимый малыш Дэниэл».

— Эй, ты! — вопил на улице Кэл.

Я не мог этого больше терпеть.

Свинка в лагере, Питер с родителями у моря в Новой Гвинее.

А я заперт здесь с мамой и папой. С Дэниэлом, которого больше нет. И с постоянным навязчивым желанием что-то делать, хоть что-нибудь делать.

В чулане я спрятал биту для крикета, которую подарил мне старик Джефри. Она была старая, вся в занозах, но моя. Даже у мальчишек из старших классов не у всех была такая.