Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия Страница 13

— Я.

— Позвольте представиться. Порфирий Петрович, из следственного управления. Направлен сюда Департаментом расследования уголовных дел.

Виргинский на это никак не отреагировал.

— Вам знакомы эти книги?

Тот, оглядев обвязанную бечевой стопку, вяло кивнул.

— Вам известно, кому они могут принадлежать? Виргинский снова кивнул.

— Как они к вам попали? — чуть приподнявшись, просипел он. Спросил, впрочем, без всякого любопытства. Даже глаза вслед за тем прикрыл.

— Я выкупил их у процентщика Лямхи, — пояснил Порфирий Петрович.

— Это невозможно, — проронил Виргинский, не открывая глаз.

— Почему же, Павел Павлович?

— Потому что закладной билет у меня.

— У вас!

Виргинский кивнул.

— Очень вас прошу, это крайне важно: вы не могли бы мне его показать?

Виргинский открыл наконец глаза. Секунду-другую его оживший было взгляд вселял надежду. Но, увы, вскоре он опять затуманился и потускнел.

— Павел Павлович, — со всей серьезностью спросил Порфирий Петрович, — вы когда в последний раз ели?

— Ел?

— Да, ели.

— А… А что, у вас еда какая-нибудь есть?

— Нет. Но я мог бы достать.

Виргинский лишь выдавил из себя хриплое подобие смеха. Так посмеиваются над каким-нибудь сумасбродом, сулящим тебе почем зря золотые горы.

— Мне надо только переговорить с хозяйкой.

— Она… Я ей… должен, за жилье.

— Ну так что ж. Ведь это вопрос элементарной человечности! Не даст же она вам умереть с голоду.

— Муж… Ее муж. — Виргинский лишь безнадежно махнул рукой.

— Понятно, — сказал Порфирий Петрович, ставя книги на краешек кровати. — Я сейчас все устрою.

Хозяйку он застал на кухне; женщина помешивала в котле щи. При виде вошедшего она испуганно отвела взгляд.

— Тот юноша, — начал Порфирий Петрович. — Как вы только можете: человек умирает от голода, даром что в доме полно еды!

— Мне муж запрещает.

— Но его нет дома!

— А ну как дознается.

— Каким же образом?

— Он всегда дознаётся. У Пал Палыча выпытывает, а тот по слабости и выдает подчистую.

— И сколько вам Пал Палыч должен?

— У мужа спросите.

— Если б Павел Павлович рассчитался с долгом, ваш муж не против, чтобы вы кормили вашего постояльца?

Женщина кивнула.

— Так вот. Я из следственного управления. Долги Павла Павловича я, таким образом, беру на себя. А теперь, бога ради, дайте ему хотя бы миску щей!

— Мне муж запретил даже нос к нему в комнату казать.

— Хорошо. Дайте миску мне, я сам отнесу.

— Значит, из управления, говорите?

— Да.

— И деньги, стало быть, уплотите?

— Уплачу.

Жена Кезеля, с обреченным видом вынув из шкафа миску, наполнила ее жидковатыми щами и подала вместе с ложкой и куском черствого хлеба.

— Вы только скажите ему, чтоб мужа не благодарил…

— Понимаю.

— Да и меня. Не надо нам ихних благодарностей. Порфирий Петрович отнес миску в каморку к Виргинскому. Студент лежал закрыв глаза, с посеревшим, осунувшимся лицом. Однако аппетитный запах мало-помалу начал его воскрешать. Дрогнули ноздри; облизнув губы, он сглотнул. Проступила улыбка; должно быть, студенту грезился сейчас царский пир. Наконец настал момент, когда до него дошло, что происходящее, вся его неимоверная прелесть — явь, а не сон. В открывшихся глазах мелькнуло пугливое изумление.

— Вы сесть можете? — поинтересовался Порфирий Петрович.

Виргинский на локтях придвинулся к стенке и сел, покорно позволив кормить себя с ложечки. Временами он чуть отворачивался от ложки, не успевая прожевывать очередной кусочек хлеба, смоченный щами. Наконец силы в бедолаге восстановились настолько, что последним кусочком он самолично вытер миску. Порфирий Петрович, за отсутствием мебели, поставил миску на пол. Виргинский с удовлетворенным, слегка мечтательным видом тоненько отрыгнул.

— Так кто вы? — задал он вопрос уже иным, подкрепленным пищей голосом.

— Я уже говорил: Порфирий Петрович, из следственного. Мы беседовали насчет ваших книг. — Он указал на перевязанную стопку.

— О! Мои книги! — радостно изумился Виргинский.

— Значит, ваши?

— Конечно ж мои. А как они у вас оказались?

— Я же вам говорил. Вы, наверное, запамятовали? Виргинский, помолчав, слегка нахмурился.

— Кажется, припоминаю. Но это… Нелепица какая-то получается!

Виргинский поднялся с кровати и, чуть покачнувшись, сделал шаг к противоположной стенке — каморка была такая крохотная, что из середины можно было без труда дотянуться куда угодно. Он поднял рулон отпавших обоев, под которым открылась изрядных размеров дыра. Увиденное почему-то вызвало у Виргинского удивление, причем неприятного свойства. Повернувшись с дрожащим от негодования лицом, он разразился смехом — упругим и нервическим, не то что недавнее его немощное перханье.

— Горянщиков. Вот с-сволочь! — процедил он.

— А кто это такой? — поинтересовался Порфирий Петрович.

— Горянщиков, Федор Дмитрич, — пояснил Виргинский. — Сын той прости-господи, что утащила мою закладную. Я ее здесь держал.

— Утащила, закладную? Интересно, зачем? Это ж то же самое, что украсть чей-нибудь долг.

— О-о, вы Горянщикова не знаете! Это еще тот хлыщ: на любую подлость готов! — Виргинский между тем изучал переплеты своих книг. — Ну слава богу, хоть эти все на месте, — заключил он, румянясь от неловкости за альманах с девицами. — Спасибо за возврат. Премного благодарен. Хоть выкупать теперь не надо.

— Прошу простить, но книги я вам вернуть не могу. По крайней мере, пока. Они — улика в текущем следствии.

— В котором таком следствии? — не понял Виргинский.

— Вы, кстати, не могли бы описать внешность того самого Горянщикова?

— Его-то? А он что, куда-нибудь вляпался? Вообще-то он человек неплохой, скажу я вам. Все эти закладные, книги — так, ребяческие выходки; я на него совсем не злюсь. Уж я его и так и эдак, а он все за свое. Уж такая, видно, натура. Шутник!

— И тем не менее настоятельно прошу описать мне вашего друга.

— Ну что ж, друг так друг. Я и несправедлив к нему бывал, но все равно мы с ним товарищи. Если речь идет о долгах, так я готов написать отцу. Для себя, сами понимаете, мне ничего не надо, но вот для Горянщикова…

— Вернее всего ему помочь — это описать поподробнее.

— Ну, темные волосы. Бородка клинышком. Глаза, кажется, темные, широко посажены. Нос, можно сказать, выдающийся. Да, и еще бородавка на запястье — по-моему, на левом.

— Это все?

— Ой, совсем забыл! — Виргинский смешливо прыснул. — Он к тому же карлик!

Было видно, что собственная шутка его развеселила.

— Павел Петрович. Прошу вас, сядьте. Похоже, у меня для вас дурные вести. Дело в том, что не так давно в Петровском парке было обнаружено тело как раз с такими приметами.

— Как понять, тело?

— Красноречивые факты приводят меня к очевидному выводу: это было именно тело вашего друга. К тому ж и ту закладную обнаружили как раз при нем.

Виргинский, осев на край кровати, закрыл лицо руками.

— Но… как? — простонал он сквозь пальцы.

— Убийство, я полагаю.

— Боже мой! Нет, не может быть!

— Сожалею, но это так.

— Я предупреждал его! Сколько раз остерегал!

— Остерегали? От чего?

— Ему всегда нравится… точнее, нравилось, — исправился Виргинский, — ну, подшучивать. — Он взялся тереть себе глаза, словно пытаясь прогнать сон. — Он был любитель поразыгрывать, иной раз натурально на грани провокации. Я знал, что это добром не кончится.

— Понятно. А враги у него были? Недоброжелатели?

— Что вы! — Виргинский даже руками всплеснул. — Откуда! Хотя меня он иной раз прямо-таки доводил. Да так, что вот взял бы да придушил.

— Нам нужен кто-нибудь, кто опознал бы…

— У меня на это достаточно сил! — перебил Виргинский.

— Заранее соболезную.

Взгляд студента остановился на стопке книг. Он с отсутствующим видом погладил верхнюю, бюхнеровскую «Силу и материю». А потом отдернул руку так, будто обжегся.

— Но не из-за них же его убили? Закладная при нем — это, видно, случайное совпадение, не так ли?

Порфирий Петрович многозначительно промолчал.

— С вашей хозяйкой я условился, что улажу ваши долги. Этой суммы достаточно?

Он силой вдавил студенту в ладонь полусотенную.

— За что мне от вас такая милость?

— Потому что, мне кажется, вы достойны лучшей будущности. А вот нищета и голод, боюсь, способны привести вас к опасному безрассудству, о котором потом пришлось бы сожалеть.

— Откуда вы так хорошо знаете мою натуру? Ведь мы с вами едва знакомы.

— Мне не раз уж доводилось встречать молодых людей вроде вас.

— Скажите откровенно: вы подозреваете, что это я убил Горянщикова?