Поцелуй через стекло (СИ) - Воронина Алина Страница 13

Глава 17

Гипнотические качели

Переулок «Проходной» во времена молодости Бабуленции ухоженностью не отличался. Да и сейчас был немногим лучше. Но всё искупала водная гладь.

Никогда ещё воздух не казался мне таким вкусным! Я нарезаю круги вокруг озера и дышу, дышу, дышу. Мало-помалу альвеолы моих бронхов выдавливают молекулы тюремного СО2. А с ними и память о том, как лязгали двери, когда двигались в пазы мощные штыри.

В камере матрацы убирают после ночного сна — ни прилечь, ни подремать. Так что после отбоя бухаешься в койку и спишь, как убитый. (Выражение Бабуленции.) Удивительное дело, но в тюрьме мне снились только хорошие сны. Наверное, так мозг защищается от негатива.

Сокамерницу раздражало моё «мельтешенье». Я вынуждена была значительную часть времени сидеть за столом. Зато когда её уводили к следователю… Я двигалась по кругу, воображая, что гуляю вокруг озера. Чего-чего, а воображением не обделена. И оно одаривало шелестом камыша, хлопаньем утиных крыльев, соловьиными серенадами.

Переносилась и в дом Дамировых. Картинки представлялись такими яркими, будто смотрела фильм. Ночью шёл его повтор. Но эту тему надо закрыть. Где — я, и где Дамировы!

Пора подумать о ночлеге. Бросаю последний взгляд на воду. А на ней отчётливо прорисовывается острый угол. Это по своим делам плывёт ондатра. Если она до сих пор живёт здесь… Значит ли это, что вода достаточно чистая?

Я разворачиваюсь и тут же спотыкаюсь о пластиковую бутылку. Волна ярости поднимается внутри. Гашу её глубоким вдохом и протяжённым выдохом. А ругательное слово, готовое сорваться с языка, выплёвываю. Потом нагибаюсь и поднимаю пластик. В память о Бабуленции.

Бесцельное брожение по улицам. В кошельке — ни копейки. Да и кошелька нет.

Ничего не остаётся как идти в общагу. И я присоединяю свои шаги к стотысячному топоту Мирного. Приблизительно столько людей, согласно индексу самоизоляции, находятся в этот момент вне своих домов.

Иду по мосту ФУБХУХО быстрым шагом. От долгого простоя мышцы радуются каждому движению. Но к «Голубятне» прокрадываюсь с тыла- со стороны мусорных контейнеров. Удача! Возле них маячит знакомая фигура. При виде её оживает Бабуленция:

— А вот и мистер Контейнер!

Так она прозвала дядю Колю. Из-за его привычки таскать из него всякий хлам.

— Синдром Плюшкина излечению не подлежит!

Бабуленция явно на взводе.

Давно её было не слыхать. Скорее всего, она или то, что от неё осталось, постепенно перемещается в какие-то отдалённые сферы. Отсюда и связь нерегулярная.

Дядя Коля блюдёт масочный режим. Но как всякому очкарику ему непросто: очки запотевают. И он протирает их костяшками пальцев.

Стоп-кран! У меня чувство, что меня сначала бережно взяли на руки, а потом уронили.

— Тикай! — вопит Бабуленция мне в ухо. Почему на украинском?

Так и не найдя ответа, даю дёру.

А вслед несётся голос дяди Коли:

— М-и-и-р-ра! Ты куда? Погоди!

Но я уже несусь во весь дух. По мосту ФУБХУХО. Потом по улице и без сил падаю на скамейку. Отдышавшись, бреду куда глаза глядят. «И куда ноги несут!» — уточняет Бабуленция.

Ноги приносят меня в самый центр Мирного. Глаза скользят по современному зданию — сплошь стекло. Его возвели то время, когда я была в «Божьей коровке». Но у меня ощущение, что оно мне знакомо. «Это называется дежавю!» — объясняю я себе и плетусь дальше. Снова усаживаюсь на скамейку. «Стекляшка» и отсюда хорошо просматривается, особенно крыльцо. К перилам привязан пёс. Очень породистый. Он благосклонно принимает восхищённые взгляды редких прохожих.

Дежавю не отстаёт. Я поднимаюсь и подхожу к собаке. Потом преодолев желание коснуться её лобастой головы, отхожу в сторону.

Неподалёку есть уютный дворик. Бабуленция любила там сидеть в тени каштана. Обычно это случалось после посещения рынка накануне Первого сентября, когда усталые от бесконечных примерок и торговли за каждый рубль, мы направлялись домой.

А ещё здесь есть групповая скульптура. Называется- «Памятник семье». Мужчина, молодой и прекрасно сложенный, держит на плечах малыша. По его правую руку — девочка-подросток. По левую — прелестная женщина с тонкой талией держит за руку непоседливого, можно сказать гиперактивного малыша. Судя по его позе он вот-вот вырвет ладошку из маминой руки и устремится вперёд к заинтересовавшему его предмету. Возможно, это детский автомобильчик, который сдают неподалёку на прокат. Или настоящий пони, на котором предлагают покататься весёлые тёти в жокейских шапочках. Этакая идиллия. В детстве я представляла, что девочка-подросток это я.

Рядом с этой увековеченной в бронзе ячейкой общества ощущение покоя и уюта. По крайней мере так было. В той- прошлой жизни.

Надо ли удивляться, что после бегства из «Голубятни» и дежавю перед «стекляшкой» я устремляюсь под сень знакомого каштана. Глаза перебегают от главы семейства к мамочке, затем к отпрыскам. После этого взгляд фокусируется на строении за их спинами. «Стекляшка». Много стекла- по серединке, а по бокам обычный шлакобетон. Но цвет исключительно приятный. И где-то я уже встречала это сочетание жёлто-зелёного. Вдобавок к переливающимся голубым витражи.

Стоп-кран! Тебе больше нечем занять свои мозги? Ты только что вышла из тюрьмы. У тебя новые проблемы с головой. Иначе как объяснить паническое бегство от дяди Коли?

Я резко поднимаюсь с лавочки, так что рюкзак со всем моим скарбом хлопает по лопаткам. Но тут тренькает мобильник. Я выуживаю его из рюкзака и читаю послание от Маринки.

«Приветик! Как ты? Мы сидим по палатам. Это правда, что от коровьего вируса можно помереть?»

Ну и дурила эта Маринка! Короновирус ей слышится как коровий.

Но на смену пренебрежению Маринкиной недалёкости приходит теплота. Не исключено, так маскируется ностальгия по тем дням, которые мы вместе провели под крышей «Божьей коровки». А не уподобиться ли мне блудной дочери, вернувшейся домой? Пусть даже как объект научного интереса доктора Шехтмана.

Переваривая эту мысль, я шагаю по периметру городской площади, а спустя некоторое время снова обнаруживаю себя у «стекляшки». Внутри сидят девушки с зелёно-жёлтыми косынками вокруг шеек.

Снова сигнал пришедшей эсэмэски. На этот раз от Фёдора.

«Рахат-лукум моего сердца! Когда мои гляделки узрят твоё новое тату? У нас тут все писают кипятком из-за неё».

Значит, Алька выслала мои фотки в «Божью коровку».

Я приземляюсь на первую попавшуюся скамью и отбиваю ответ:

«Не пройдёт и полгода, как желание сбудется!»

Чей-то взгляд свербит мне затылок. Оглянувшись, никого не обнаруживаю. Очередная паническая атака?

Глаза устремляются внутрь «стекляшки». У девушек в жёлто-зелёных косынках клиентов не так уж много. В основном — пожилые.

Из дверей выходит дама с надменным взглядом и гордой посадкой головы. Судя по всему хозяйка привязанной к перилам крыльца псины. У неё надсадно вопит телефон. Она копается в сумочке, встав прямо по середине выхода. Гаджет и не думает затыкаться. Наконец, она выуживает его.

Дама старательно приглушает голос, но мои уши различают:

— Да, сняла. Почти всё. И тебе рекомендую. Времена нынче такие, что глупо не подстраховаться.

Далее следует набор воздуха в лёгкие и продолжение:

— Неизвестно, чем это всё кончится.

Концовка разговора оказывается вне зоны слышимости, ибо коккер-спаниель утрачивает самообладание и тянет поводок в сторону кудлатой дворняжки, семенящей в развалочку по каким-то своим делам.

А откуда-то сверху и прямо в серёдку макушки спускается голос Бабуленции:

— Не дрейфь, девка!

Здесь меня отвлекает очередное зрелище. Прежде, до ковида, качели у фонтана всегда были оккупированы детворой. И вот воспользовавшись малолюдством, на них взгромождается старушка. Неужто Бабуленция? При её настырном характере выпросить у надмирных властей командировку в прежнее место обитания…