Серенький волчок - Виталий Левченко Страница 13

– Ради всего святого, что случилось? Это ты стреляла?

Лена кивнула и показала в кабинет. Антон шагнул туда и не поверил увиденному: на паркете лежало нечто. Человек с волчьей башкой. Оборотень. Глаза его тускло светились, но взгляд был мертвым. «Этого не может быть! Не может быть!» – повторял кто-то в разуме Куприна, пока он оцепенело смотрел на оборотня. Стоял так не меньше минуты. Потом поднял фонарик и карабин. Подошел к зверю.

«Неужели Леночка права? Серый волчок действительно существует? И этот зверь убил Алешу? А теперь пришел снова… Но ведь монстры живут только в сказках. Или нет? Как отрицать то, что я вижу?» – Антон чувствовал: еще немного – и мозг не выдержит. Он осторожно ткнул волчка стволом оружия.

Зверь глухо застонал.

Часть вторая

Исповедь

Дочь Вавилона, опустошительница!

Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!

Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!

Ветхий Завет (Пс.136:8,9)

– Мы жили в Архангельской области. Семья самая обыкновенная, по деревенским меркам. Отец работал слесарем, сильно пил. Мать была у него на побегушках, боялась слово лишнее сказать, чтобы не получить кулаком.

Когда мне исполнилось десять лет, я как-то попытался вступиться за маму. Пьяный папаша сильно врезал мне. Я неделю ходил с синяками. В школе говорил, что подрался с соседскими мальчишками. Подробностей не помню, но чувство ненависти к отцу становилось все сильней. Нет, это не совсем точно. Высокопарно это звучит – ненавидеть папашу. Он не был достоин ненависти. То было отвращение и брезгливость – словно тебе показали раздавленную жабу. А потом подсовывали под нос все ближе и ближе.

Тогда же, в десять лет, я начал учиться плотничать. После пьяных выходок папани я убегал на другой край деревни, к знакомым мастерам. Работа с деревом успокаивала меня. Запахи смолы, звук рубанка и шуршание ароматной стружки – словно лекарство для больной души. Я забывал о домашних страхах, и мне хотелось остаться там навсегда. Все было дружелюбным и понятным. И зависело только от моего умения и смекалки.

У нас, в деревне, жил знаменитый краснодеревщик, народный умелец Андрей Муштаков. Его мебель можно найти в домах артистов, бизнесменов и чиновников. Сам он жил скромно, спокойно, религиозностью не отличался, но душой был чище многих верующих, любил пофилософствовать.

Я продолжил учиться у него. После уроков бежал туда. Он наливал мне кружку терпкого чая и угощал медом. Такой вот неизменный ритуал. А потом мы шли в мастерскую.

Я быстро осваивал ремесло. Вскоре мог делать простенькую мебель самостоятельно. А вот с художественной резьбой по дереву пришлось попотеть. Но в том-то и была основная особенность мебели Муштакова. Он делал не просто прикладные вещи, а настоящие произведения искусства.

Муштаков говорил, что невежественный мастер сродни слепому художнику и что нужно развивать кругозор, если я хочу достичь подлинного творчества в работе. Он приучил меня к книгам, и я читал много хорошей литературы. Одно время я даже пробовал сочинять, но вскоре понял, что это не для меня.

Папаше мои занятия у мастера были не по душе. Когда я возвращался домой, он начинал материть Муштакова на все лады. Мол, отбивает у отца родного сына, выгоду ищет, и прочий пьяный бред. Вряд ли это была отеческая ревность, скорее чувство собственничества. Он привык думать, что мать и я принадлежим ему, как вещи. А тут посторонний человек вмешивается.

Один раз пьяный папаня завалился домой к Муштакову. Наверное, он следил за мной, потому что пришел сразу после меня. Ему нужно было застать меня у мастера. Решил поиграть в отцовские права.

Мастер спокойно слушал его, не перебивал. Это спокойствие и разозлило папашу. Он стал набирать обороты, махал руками, кричал, матерился, что не позволит какому-то плотнику настраивать ребенка против отца.

Муштаков что-то тихо ответил, я не расслышал – был от них далековато. Затем он крепко взял папаню за локоть и повел к калитке. Там они стояли пару минут. Мастер продолжал говорить. Отец слушал молча, потом плюнул и отправился восвояси. Я не решился спросить у Муштакова, что он такое сказал.

С той поры папаша придирался ко мне меньше, хоть было видно: зубы у него скрепят от желания мне врезать. Всю накопленную ко мне злость он стал выплескивать на мать. Она терпела все его выходки и побои, а когда я пытался поговорить с ней об этом, она обреченно махала рукой и вроде даже защищала отца. Этого я понять не мог. Меня бесила абсурдная, покорная логика жертвы: терпеть и креститься – вот так считала мама правильным. Но только не я.

Я быстро пришел к выводу, что добро должно быть с кулаками: если кто-то сознательно совершил плохой поступок – оставлять это без наказания нельзя. И пусть кара будет ужаснее, чем само преступление. Так даже справедливее.

Мне исполнилось тринадцать, когда родилась Катенька. Отец с горя надрался до поросячьего визга. Он шатался по деревне и рассказывал всем встречным – поперечным, что должен был родиться пацан, обещал устроить жене веселую жизнь, когда она вернется из роддома – за то, что обманула

Мы с мамой этого не видели. Добрые соседи потом доложили. А роддом был в районном центре, я тоже поехал туда. Жил в эти дни у травницы тети Клавы, маминой приятельницы.

Я приносил маме в палату продукты. Деньги у меня к тому времени водились. Муштаков хорошо платил – как своему подмастерью.

Мама протягивала мне подержать сестричку. Никаких особых чувств я не испытывал. Помню только, что подумал: и так забот хватает, и вот теперь еще добавится.

Маму выписали из роддома, но мы не поехали домой сразу, а еще несколько дней жили у тети Клавы. Она все поила маму какими-то отварами, и они охали возле новорожденной: дело в том, что у Катюши обнаружилось косоглазие. Мама причитала, что это все из-за отцовской пьянки, что это божье наказание. Спрашивала у тети Клавы, останется ли порок на всю жизнь. Наверное, тетя Клава не хотела расстраивать маму, поэтому заверяла, что все может исправиться, на все, мол, воля божья.

Потом мы поехали домой. Папаня был мертвецки пьян. Наверное, это и спасло мать от побоев. Он ползал с бутылкой по огороду и даже не заметил нашего приезда.

Я не ожидал, что привяжусь к Катюше. Принято считать, что братья и сестры не очень-то дружат между собой. Но