Сергей Бакшеев - Композитор Страница 14

Директор стал общаться с журналистами, присутствовать на репетициях и даже позволял себе давать туманные советы прославленному дирижеру. Однажды Поварский не выдержал и выгнал Норкина с репетиции. Скандала Альберт Михайлович раздувать не стал, но смертельную обиду затаил. Он мог бы выжить дирижера из труппы и заменить другим, но неожиданное ранение обидчика предоставило новый шанс. Альберт Норкин убедил всех, что сам встанет за дирижерский пульт.

Энтузиазм первых дней репетиции прошел, и сейчас опытному музыкальному работнику стало ясно, что ответственное выступление будет провалено. Норкин выпил еще, глаза уперлись в выглаженный фрак, специально заказанный у лучшего портного для завтрашнего концерта. Он решительно поднялся, сдернул фрак с вешалки и швырнул его в угол на пыльный пол. Всё кончено. Его карьера завершена. Сейчас он извинится перед музыкантами, вынесет на сцену патефон и попросит их исполнить симфонию так, как на пластинке. А сам будет стоять в стороне и время от времени возвращать иглу для нового прослушивания. Ни на что другое он не способен. После концерта он с позором покинет большую музыку, уедет в провинцию, чтобы подвизаться простым музыкантом где-нибудь в ресторане или кинотеатре. Всё решено. Так он и сделает. Это будет честно по отношению к великому искусству.

Рука Норкина вновь потянулась к бутылке. Пальцы уже прикоснулись к холодному стеклу, как вдруг за спиной прозвучал требовательный голос:

– Подождите. Не надо больше пить!

Глава 11

Альберт Михайлович Норкин вздрогнул – его поймали за распитием алкоголя в рабочее время! Но какое теперь это имеет значение. Неудачливый дирижер равнодушно обернулся. Перед ним стоял долговязый подросток с искривленной шеей, в давно не стиранной заношенной одежде. Из-под неряшливых длинных черных волос торчали оттопыренные уши. Тусклые узко посаженные серые глаза и безразличное лицо явно контрастировали с только что прозвучавшим тревожным восклицанием.

Норкин удивился. Как оказался этот мальчишка в закрытом кабинете? Он совершенно не слышал шагов или звука открывающейся двери. Ах да! Это из-за музыки, которая продолжала звучать из патефона. Дирижер остановил пластинку, посмотрел на нее, словно решая, а не выкинуть ли диск в окно и не уйти ли сегодня куда глаза глядят, а там, будь что будет.

– Вы хотите, чтобы ваш оркестр звучал так же, как эта запись? – осторожно спросил подросток.

"Это невозможно", – пошевелил губами Норкин. К нему иногда заглядывали любопытные дети уборщиц в надежде получить леденец или конфету. Этот переросток уже великоват для детских сладостей, но, судя по его худобе и облезлой одежде, он никогда и не ел приличных конфет. Дирижер взял шоколадную конфету из маленькой вазочки рядом с бутылкой коньяка и протянул подростку.

– Возьми и оставь меня в покое.

– Мне не нужна конфета, я… Я хочу учиться.

– Чему? Здесь не школа.

– Музыке. Нет, музыку я знаю. Вот этим значкам, которыми записывают музыку, – Марк показал на раскрытый нотный альбом.

Дирижер усмехнулся. Этот паренек сумел его рассмешить. "Музыку я знаю!" Что за наглое заявление. Да чтобы разбираться в Ее Величестве Музыке, надо упорно учиться долгие годы, а потом посвятить ей всю жизнь. А за плечами этого оборванца от силы несколько классов музыкальной школы, и он еще смеет такое заявлять!

Норкин извлек из огромной коллекции пластинок на стеллаже диск и включил патефон. Как только зазвучали первые аккорды, он спросил:

– Кто написал эту оперу?

– Вы спрашиваете про автора?

– Да. Назови мне имя композитора.

– Я не знаю.

– Ха! А кто автор этой симфонии? – Норкин поставил новую пластинку.

– Я не запоминаю фамилии.

– А это произведение кто написал? – Норкин сдвинул головку с иглой.

Парень вновь не смог ответить. Дирижер злорадно гремел на весь кабинет:

– Ты не знаешь Верди, Бизе и Прокофьева! Как же ты можешь говорить, что знаешь музыку! Ты бестолочь, пустое место! Нечего строить из себя вундеркинда. Бери конфету и проваливай! Ты ведь за ней приходил?

Паренек с виноватым видом мялся на прежнем месте.

– Верди, Бизе и Прокофьев. Я запомню. Я слышал эту музыку и знаю ее. Только я не думал, что нужно запоминать авторов. Вот выключите патефон, а я продолжу. Выключите.

– Что ты продолжишь? – озадачился Норкин. – Если ты умеешь пиликать на скрипке, то это не значит, что я буду тебя слушать.

– Я не умею на скрипке. Я еще не пробовал.

Дирижер рассмеялся.

– Он не пробовал. Еще не пробовал! Скажите, пожалуйста! Да что я тебя все слушаю. Не хочешь конфету – иди, иди. Не отвлекай. А то прикажу выгнать!

Норкин отключил патефон, потянул за фантик с двух сторон и бросил в рот большую конфету. Зубы увязли в мягком шоколаде. Альберт Михайлович хмуро смотрел на подростка и развязно жевал. Неожиданно в кабинете заиграла труба. Звук был четким и ясным. Норкин недоуменно покосился на отключенный патефон. Именно эта партия должна была продолжить прерванную симфонию Прокофьева. Но патефон молчал.

Источником звука оказался невзрачный гость дирижера. Альберт Норкин, раскрыв рот с недожеванной конфетой, смотрел на подрагивающий кадык и вытянутые губы подростка. Он поймал себя на мысли, что если закрыть глаза, то создается полное ощущение присутствия в комнате профессионального трубача.

Тем временем напряженная шея Марка расслабилась. Он опустил голову и произнес:

– А дальше там солирует скрипка.

И в кабинете нервно задрожали струны. Живое звучание обволакивало и ласкало потрясенного дирижера. Когда мелодия стихла, он долго молчал, затем прокашлялся и сделал замечание:

– Это не скрипка, это альт.

– Я запомню, – вежливо пообещал необычный мальчик.

Норкин, уже не таясь, выпил рюмку коньяка и задумался. У мальчика талант к подражанию. Это несомненно. Из него, наверное, получится хороший пародист или имитатор, но появился он совершенно некстати. В былое время Норкин, возможно, и придумал бы, как использовать этот дар, у него были связи в эстрадных кругах, но сейчас, когда будущий концерт почти провален, и надо подготовиться к позорному отъезду, а то и аресту, совсем не до мальчишки. Он сгреб остатки конфет и протянул их неухоженному подростку.

– Это тебе. Возьми и ступай. Я ничем не смогу тебе помочь.

И тут Марк заговорил. Он стряхнул неуверенность, придал голосу убедительность и нотки очарования.

– Сможете. Но сначала я помогу вам. Потом вы научите меня читать и записывать музыку, а еще управлять мелодией.

– Как ты поможешь мне!?

– Вы хотите, чтобы ваши музыканты играли так же, как на этой пластинке. Это легко осуществить. Я слышал и то и другое и знаю, кто из них и где ошибается. Включайте, и я расскажу.

Оторопевший дирижер не смог пошевелиться. Марк сам опустил пластинку, подкрутил ручку завода патефона и плавно опустил иглу в первую бороздку.

– Слушайте. Вот здесь третий справа во втором ряду поздно дергал самую толстую струну. А здесь три скрипача, сидящие за его спиной, вступали одновременно, а надо, чтобы второй и третий двигали смычком каждый с полусекундной задержкой. Тогда мелодия приобретет объем. В этом эпизоде ваш солист просто прижимал струны, а надо вибрировать пальцами. А здесь, слышите, ваш музыкант с самой длинной трубой звучит не так. Надо глуше и протяжнее. А в этом моменте металлические тарелки после удара надо закрывать ладонями. Слышите, большая скрипка, которая опирается на пол, как звучит? А на вашей струна дребезжит, ее надо подтянуть. Скажите это женщине, которая на ней играет. Вот здесь пока все совпадает, а с этого момента опять…

Он говорил и говорил, живо комментируя каждый эпизод. Норкин слушал с двойственным чувством. Порой ему казалось, что мальчик достаточно тонко чувствует музыку и дает верные советы. Его голос звучал твердо и убедительно, как у опытного преподавателя. Однако то, что уверенный подросток совершенно не знал названий музыкальных инструментов, говорило о чудовищном шарлатанстве. Для него все инструменты со струнами – были скрипкой, а все духовые он называл трубой.

– Подожди! – резко остановил поток слов дирижер и снял головку с иглой с пластинки. Он потряс растопыренными ладонями, словно отгораживаясь от наваждения, и выпалил: – Ты учился в музыкальной школе? Сколько классов хотя бы ты закончил?

Марк, по выработавшейся за годы скитания привычке, хотел соврать самым убедительным и невинным голосом, но в последний момент воздержался.

– Нет, в музыкальную школу я не ходил, – сипло ответил он.

Норкин чуть не задохнулся от возмущения.

– Да как же ты можешь давать мне советы! Мне – музыканту и дирижеру! Ты несешь такую тарабарщину, что я буду последним дураком, если тебя послушаюсь. Тебя невозможно понять. Ты говоришь, как деревенская бабка, впервые попавшая в город. Ты путаешь скрипку и альт, не имеешь понятия о виолончели, а такие слова, как валторна и тромбон, ты хотя бы слышал?