Томас Харрис - Ганнибал: Восхождение Страница 14

Граф был высок и худощав, похож на большую птицу. На крыше, в ярком свете солнца, кожа его казалась серовато-бледной. Руки на перилах галереи были очень худыми, но очень похожими на руки отца Ганнибала.

— Наша семья, Ганнибал, — сказал Роберт Лектер, — это не совсем обычные люди. Мы рано начинаем это понимать. Думаю, ты уже и сам это понял. С течением времени ты к этому привыкнешь, если сейчас тебя это беспокоит. Ты потерял родителей, у тебя отняли дом, но у тебя есть я, и у тебя есть Сава. Ну разве она не восхитительна? Ее отец привел ее на мою выставку в музей Метрополитен в Токио двадцать лет тому назад. Я в жизни не видел такой прелестной девочки. Через пятнадцать лет, когда он стал японским послом во Франции, она приехала с ним. Я просто не поверил своему счастью, тотчас же явился в посольство и объявил о своем намерении принять синтоизм. Он сказал, что забота о моей вере не входит в число его приоритетов. Он не особенно меня любил, но ему нравились мои картины. Ах да, картины! Пойдем-ка. Вот моя мастерская.

Это была большая беленая комната на верхнем этаже замка. Полотна, над которыми художник работал, стояли на мольбертах, другие — их было гораздо больше — были прислонены к стенам. На низкой платформе Ганнибал увидел кушетку-шезлонг, рядом с платформой на стоячей вешалке висело кимоно. Перед платформой, на мольберте, стояла укрытая тканью картина.

Они прошли в смежную комнату, где находился большой мольберт с пачкой чистой газетной бумаги на нем, лежал угольный карандаш и несколько тюбиков с красками.

— Я тут освободил для тебя место, это теперь твоя собственная мастерская, — сказал граф. — Здесь ты сможешь снимать напряжение, Ганнибал. Когда ты почувствуешь, что вот-вот взорвешься, — рисуй! Пиши красками! Широкие движения руки, много краски, много цвета. Не пытайся ставить себе цель, не добивайся утонченности, когда рисуешь. Хватит и той утонченности, что дает тебе Сава. — Он взглянул в окно, за деревья — на реку. — Увидимся за ленчем. Попроси мадам Бриджит найти тебе шляпу. Попозже днем, когда закончишь уроки, пойдем на веслах.

Граф оставил его одного, но Ганнибал не сразу подошел к своему мольберту; он побродил по мастерской, разглядывая те картины графа, над которыми он еще работал. Он положил ладонь на кушетку, коснулся висевшего на вешалке кимоно. Остановился перед занавешенной картиной и поднял ткань. Граф писал леди Мурасаки обнаженной, на кушетке. Широко раскрытые глаза мальчика вобрали в себя портрет, в зрачках Ганнибала кружились искорки света, во тьме его ночи зажглись светлячки.

Приближалась осень, и леди Мурасаки стала устраивать ужины на лужайке, где они могли наблюдать полнолуние, ближайшее ко дню осеннего равноденствия, и слушать пение осенних насекомых. Они ждали восхода луны, а когда на время смолкало пение сверчков, Чио в темноте играла на лютне.

Ганнибалу было достаточно слышать шелест шелка и знакомый аромат, чтобы знать, где в каждый момент находится леди Мурасаки.

Французские сверчки не идут ни в какое сравнение с японским сверчком судзумуши, объяснил Ганнибалу граф Лектер, но они все же лучше, чем ничего. Еще до войны граф несколько раз посылал в Японию, пытаясь достать судзумуши для леди Мурасаки, но ни один сверчок не перенес путешествия, и граф ничего не сказал об этом жене.

В тихие вечера, когда воздух становился влажным после дождя, они устраивали игру в узнавание ароматов: Ганнибал поджигал разные кусочки коры и благовоний на пластинке слюды, чтобы Чио назвала запах. В такие вечера на кото играла леди Мурасаки, чтобы Чио было легче сконцентрироваться, а ее наставница порой давала ей музыкальные подсказки из репертуара, с которым Ганнибал не был знаком.

Он стал слушать уроки в сельской школе, где вызвал всеобщее любопытство тем, что не мог читать вслух. На второй день какой-то оболтус-старшеклассник плюнул на макушку первоклашке; Ганнибал расквасил обидчику нос и сломал копчик. Его отправили домой. Выражение его лица во время всех этих событий оставалось неизменным.

Вместо школы он стал посещать уроки, которые дома брала Чио. Чио уже много лет была помолвлена с сыном некоего японского дипломата, и теперь, когда ей исполнилось тринадцать лет, леди Мурасаки обучала ее умениям, которые понадобятся ей в будущем.

Преподавание весьма отличалось от того, что делал учитель Яков, но в сюжетах тоже крылась своеобразная красота, как в математике учителя Якова, и Ганнибал считал эти уроки увлекательными.

Стоя в ярком свете, падавшем из окон ее гостиной, леди Мурасаки обучала их каллиграфии, пользуясь страницами ежедневной газеты. Ей удавалось добиться удивительно изящного письма, действуя большой кистью. Вот она начертала символ вечности — треугольное изображение, очень приятное глазу. Под этим изящным символом виднелся газетный заголовок: «Нюрнберг: приговор врачам-убийцам».

— Это упражнение называется «Вечность восемью взмахами кисти», — сказала леди Мурасаки. — Попробуйте сами.

В конце занятий леди Мурасаки и Чио сложили каждая по бумажному журавлику: потом они возложат их на алтарь на чердаке.

Ганнибал тоже взял листок бумаги, чтобы сделать журавлика. Вопросительный взгляд, брошенный Чио на наставницу, на миг заставил его почувствовать себя здесь чужим. Но леди Мурасаки вручила ему пару ножниц. (Несколько позже она сделает замечание Чио за промах, недопустимый в дипломатической среде.)

— У Чио в Хиросиме есть кузина, ее зовут Садако, — объяснила леди Мурасаки Ганнибалу. — Она умирает от радиационной интоксикации. Садако верит, что если она сложит тысячу бумажных журавликов, она не умрет. Сил у нее мало, и мы помогаем ей, каждый день складывая журавликов. Есть ли у этих журавлей лечебная сила, или нет, но, когда мы их делаем, Садако живет в наших мыслях вместе со всеми другими, в других местах, со всеми, кто был отравлен войной. Ты будешь складывать журавликов для нас, Ганнибал, а мы станем складывать их для тебя. Давай делать их вместе для Садако.

19

По четвергам в деревне открывался большой рынок. Он располагался под зонтами вокруг фонтана и статуи маршала Фоша[17]. Ветер разносил пряный уксусный аромат от товаров продавца маринадов, а рыба и устрицы, разложенные на подстилке из морских водорослей, принесли с собой запах океана.

Мелодии, доносившиеся из нескольких радиоприемников, соревновались между собой. Шарманщик с обезьянкой, отпущенные после завтрака из тюрьмы, гостеприимством которой они злоупотребляли довольно часто, безжалостно извлекал из своего инструмента хриплые звуки «Sous les Ponts de Paris»[18], пока кто-то не подал ему стакан вина и ореховый леденец обезьянке. Шарманщик залпом выпил вино и конфисковал половину леденца в свою пользу. Взгляд маленьких мудрых глаз обезьянки тут же приметил, в какой карман хозяин опустил леденец. Двое полицейских сделали музыканту обычное бесполезное предупреждение и подошли к прилавку с печеньем и пирожными.

Леди Мурасаки направлялась к палатке под вывеской «Legume Bulot»[19] — она хотела купить у главного поставщика свежих овощей молодые побеги папоротника-орляка. Граф очень любил эти побеги, а они распродавались моментально. Ганнибал плелся за леди Мурасаки с корзиной. Он остановился посмотреть, как торговец сыром смазывает маслом отрезок фортепьянной струны и разрезает ею огромный круг сыра. Торговец дал ему кусочек попробовать и попросил рекомендовать сыр мадам.

Леди Мурасаки не увидела орляка на прилавке, но прежде чем она успела спросить о папоротнике, господин Бюло сам вытащил из-под прилавка корзину свернувшихся, словно улитки, побегов.

— Мадам, они так превосходны, что я ни за что не мог позволить солнцу их коснуться. Ожидая вашего прихода, я накрыл их тряпицей, смоченной не водой, а настоящей садовой росой!

Через проход от зеленщика мясник Поль Момун, в запачканном кровью фартуке, сидел за столом-колодой для разделки мяса и чистил дичь, швыряя потроха в ведро и складывая птичьи желудки в одну миску, а печенки — в другую. Мясник был здоровенный, мясистый, на предплечье у него красовалась татуировка: вишня с надписью «Voici la Mienne, ou est la Tienne?»[20]. Красный цвет вишни казался более тусклым, чем кровь на его руках. Брат мясника Поля, человек приятный и лучше его умеющий общаться с покупателями, работал у прилавка под вывеской «Поль Момун: Прекрасное мясо».

Брат Поля принес ему гуся — ощипать и выпотрошить. Поль отхлебнул яблочной водки из бутылки, стоявшей рядом с ним, и отер лицо мокрой от крови рукой, оставив на щеках перья и следы крови.

— Полегче, Поль, у нас еще весь день впереди, — сказал ему брат.

— А чего бы тебе самому эту стебаную птицу не ощипать? Думаю, тебе больше под силу щипать, чем стебать, — ответил мясник Поль. Собственная шутка его явно весьма позабавила.