Брайан Форбс - Порочные игры Страница 14

— Не мешает нам всем остаться нормальными, — скаламбурил я, хотя мне было не до шуток. — Ладно, большое спасибо, Алберт, и приятного вечера.

— Это его четвертый поход туда, — сказал Алберт. — Умел бы он ездить на роликах — сам бы меня свозил.

В привычном покое своего дома я впервые после московского приключения стал приходить в себя. Разобрал почту (интересно, сколько леса уходит на издание «Ридерз дайджест»?), принял душ, открыл бутылку кларета, сунул замороженную пиццу в микроволновую печь и включил компьютер, чтобы вспомнить, на каком месте остановился. Я всегда считал, что работа — панацея от любых бед, и теперь надеялся избавиться от всего этого ужаса с помощью сочинительства.

Собираясь с мыслями, я запустил свой процессор, но вместо обычного меню на экране появилось сообщение: «Если вы не лишены здравого смысла, то поняли, что случившееся в Москве — не ваше дело. Теперь вы знаете, что происходит с теми, кто путается под ногами. Не забывайте об этом. Вашего друга больше нет».

Я не мог оторвать глаз от экрана; новая волна ужаса захлестнула меня, и стакан задрожал в руке. При всей скудости моего технического образования я знал, что любой компьютер может быть заражен вирусами, но произошедшее не могло быть случайностью — оно касалось лично меня. Я был готов к разгрому квартиры, но такое насилие не оставляло никаких следов, это было настоящее произведение искусства, демонстрация изощренной силы. У меня хватило сообразительности распечатать сообщение, прежде чем его стереть; потом я проверил содержимое своей директории — не стерлось ли что-нибудь важное. Все документы были на месте.

К прежним тревожным мыслям прибавились новые; пицца так и осталась несъеденной.

Глава 8

НАСТОЯЩЕЕ

Дневное время в Лондоне превратилось в сплошной час пик. Пробираясь через весь город в Челси — впервые за несколько месяцев — на отсроченную встречу с Албертом, я поразился тому, как быстро превращается Лондон в город заброшенных контор, в некое подобие бетонной декорации для давно отснятого фильма. Я потерял счет исчезнувшим ориентирам и несколько раз сбивался с дороги, потому что знакомые когда-то улицы совершенно изменили свой облик. Двигаясь вниз по Стрэнду к Трафальгарской площади, я видел в дверях магазинов покупателей, которые старательно обходили барахольщиц и всякое человеческое отребье, проведшее ночь на старых газетах. Только ровное красноватое покрытие Мэлл восстановило ощущение постоянства, а парк по обеим ее сторонам показался иным миром по сравнению с загаженными магистралями, оставшимися позади. Через Гайд-парк-корнер и Белгрейв-сквер я выехал на Уолтон-стрит, где по своему обыкновению священнодействовала целая армия регулировщиков, а потом через боковые улицы попал на Кингз-роуд. Там в большинстве магазинов торговали американскими вещами впятеро дороже их настоящей цены.

Мне удалось найти свободный метр стоянки около новой больницы (казалось, в ней лечатся исключительно арабы, все с угрюмыми лицами, причем целыми племенами), и я направился к назначенному месту встречи в Нилз-Ярде. День выдался холодный, ветреный, но несгибаемым бойцам на это было наплевать: они пили кофе с морковными пирогами прямо на улице, имитируя жизнь парижских кафе. Уж что-что, а изводить себя англичане умеют.

Алберт прибыл раньше меня и благоразумно расположился внутри. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи он осунулся. Даже ясновидец не смог бы угадать его профессию. В элегантном костюме в «елочку» и белой рубашке он больше походил на управляющего банком. Его трудно было представить подходящим к подозрительному автомобилю, который каждую секунду мог взорваться.

— Я пришел первым. Ну, как дела? — спросил он.

— Отлично.

Я огляделся по сторонам. За двумя или тремя столиками сидели матроны со своими питер-джонсовскими хозяйственными сумками и судачили о местных событиях.

— Я закажу вам кофе. Есть будете?

— Нет, спасибо, только кофе, — ответил я.

— Итак, что же с вами случилось? — спросил Алберт, когда мы уселись.

Посматривая вполглаза на соседние столики, я рассказал ему все, что произошло, начиная с предположительной встречи с Генри в аэропорту Венеции и моего вынужденного отъезда из Москвы и кончая посланием на компьютере. Он слушал, не прерывая меня.

— Похоже, с вами обошлись по вашим же собственным рецептам. Расскажите-ка мне поподробнее о вашем друге Генри. Кстати, я с ним однажды встречался. После той схватки с ИРА, когда убили Эйри Нива[20], — я проводил брифинг в парламенте, и он, помню, очень волновался: как вести разговоры по телефону, если он прослушивается.

— Что вы хотите о нем узнать?

— Ну, допустим, вы не ошиблись и в аэропорту был именно он. Случается, что люди имитируют самоубийство — например, когда запускают руки в чужую кассу или просто хотят бросить свою дражайшую половину и смыться с какой-нибудь куколкой. Попав в подобную ситуацию, он вполне мог решиться устроить Стоун-Хаус.[21] У него были какие-нибудь проблемы?

— Понятия не имею. Я его целую вечность не видел. Проблемы всегда могут возникнуть. Мне часто казалось, что он живет слишком шикарно для рядового члена парламента.

— Постараюсь что-нибудь раскопать. Скажу вам, что меня насторожило: убитый юноша в Венеции, которого вы приняли за девушку. Вы сказали, что они поцеловались, вернее, что Блэгден поцеловал юношу, — так?

Я кивнул.

— Он был «голубой»?

— Господи, не думаю. Хотя странности по части секса у него замечались, например, излишнее пуританство. Помню, когда мы в первый раз встретились с Софи, и она позировала обнаженная, он был шокирован. Впрочем, это не помешало ему на ней жениться.

— Конечно, он был когда-то вашим другом, но ведь на самом деле он вам не нравился?

— С чего вы взяли? — Я был озадачен.

— Что-то такое уловил в вашем рассказе…

— Когда-то мы были дружны, — проговорил я, — но люди меняются.

Алберт покачал головой.

— На самом деле нет, значит, дружба была неискренней. «Голубой», он и остается «голубым» и рано или поздно себя проявит. Попомните мои слова. Впрочем, пока оставим это. Допустим, вы не ошиблись, он имитировал свою смерть, и вам каким-то образом удалось это обнаружить. Тогда другим, завязанным в этом деле, ничего не остается, как сбить вас со следа.

— Это совершенно очевидно.

— Будь что-нибудь на свете совершенно очевидным, меня давно не было бы в живых. Вопрос в том, кто именно с этим связан и по какой причине? Вы полагаете, тот тип в аэропорту, который дал вам билет до Копенгагена, из Форин Офис?

— Уверен.

— Это наводит на мысль, что именно они занимались вскрытием и кремацией. Ненавижу этих узкожопых не меньше вас.

— Существуют ли какие-то типовые сценарии самоубийств? Как по-вашему?

— Одни заботятся о том, чтобы все было чисто, другие вышибают себе мозги в детской комнате. — Он поглядел мне в глаза. — Почему вы не рассказываете все до конца? Вы что-то скрываете? Я ведь не смогу вам помочь. Вы перебежали кому-то дорогу, и они — тройным убийством! — дали вам сигнал отступить. Если три, то почему не четыре? Они намекнули вам, что надо все забыть. Если вы правы и ваш друг где-то здесь, то скорее всего именно он дал вам отсрочку. Видимо, не представляло никакого труда убрать вас в Москве. Насколько я знаю, это отличное место для исчезновений.

— Это долго рассказывать, — сдался я наконец.

— О’кей, дайте-ка я узнаю, что там у меня на работе, и потом приступим. Разве не за этим я сюда пришел?

Он достал из кармана телефон, а я заказал еще кофе и сандвичи и стал думать, с чего начать.

— Повезло, — сказал Алберт, — на нашем фронте все спокойно.

В истории, которую я стал вспоминать, мне очень не повезло. Но вернуться к началу — в любом случае дело полезное.

Глава 9

ПРОШЛОЕ

В этой истории немало забавного. Вспомнить хотя бы то, что в первый раз мы встретили Софи вместе с Генри.

Случилось это летом 1967 года. Мы возвращались домой с уик-энда, проведенного в гостях в Хенли. Развлечения наши закончились несколько напряженно: увлекшись игрой, которую называл «дружеским покером», хозяин в пух и прах проигрался.

На исходе воскресного дня мы пробирались окольными путями, чтобы избежать пробок. Генри сидел за рулем своей «Эм-Джи».[22] Она уже давно пережила свои лучшие годы, но для Генри оставалась предметом гордости и главной отрадой в жизни. Он ухаживал за ней, как за любимой собачкой, ласково называл ее «старушка» и часто пускался в занудные разговоры о ней как о живом существе. Я назвал это ПНТ — «перерыв на тошниловку». Он отказывался от разных «гнусных» (по его выражению) предложений торговцев, но в конце концов все же вынужден был отправить свою драгоценность на свалку. В тот день в глазах его стояли слезы. И потом еще долгие годы он оплакивал свою любимицу.