Роберт Кормер - Шоколадная война Страница 14

Все, что двигало им теперь – ее дыхание и ее образ. Пытаясь выручить хоть еще немного денег, он отдаленно понимал, что все это скоро придется возвращать школе. Но, черт возьми, волноваться об этом он будет потом. Правильно, теперь еще одна дверь, а затем еще одна. Ему нужны деньги. Рита любит его. Очевидно, завтра она позволит ему влезть к себе под свитер.

Он нажал кнопку звонка у двери дома на Стерн-Авеню, который выглядел богаче, чем соседние, заготовил множество невинных слов и сладкую улыбку на случай, если кто-нибудь вдруг откроет дверь.

Женские волосы были сырыми и взлохмаченными. Маленький ребенок, двух или трех лет от роду, притащился следом за ее юбкой.

- Шоколад? — спросила она, горько смеясь, словно Пол Консейво предложил ей что-нибудь самое абсурдное в мире:

- Не хотите ли вы приобрести у меня шоколад?

Ребенок кричал: «Мами… мами…». Он выглядел замученным и усталым. Его пеленки промокли. Другой ребенок вопил где-то в комнате.

- Это по удачной цене, — сказал Пол. — Школа «Тринити»!

В ноздри Пола ударил запах высохшей детской мочи, и он сморщился.

- Боже, — сказала женщина. – Шоколад…

«Мами… Мами…», — визжал ребенок.

Полу всегда было неловко перед старшими, когда он вторгался в их дома и усадьбы, когда у них на руках плакали дети, или дверь открывал инвалид, который не мог подняться с коляски, а он занимался какой-то там работой, делал домашнее задание. Он подумал о своих пожилых родителях, об их бесполезной жизни: его отец заваливался спать каждый вечер после ужина, а мать выглядела уставшей, все это время вяло перебиваясь из одной комнаты в другую. На кой черт они шевелились под этим солнцем? Он не мог дождаться того момента, когда куда-нибудь сможет удалиться подальше от дома. «Где ты ходишь все это время?», — спрашивала мать, а он с ненавистью думал о том, что он снова вернулся домой. Его родители были мертвы, но об этом не знали, и если бы не было телевизора, то это был бы не дом, а могила, семейный склеп. Он не мог сказать, за что на самом деле он их любил как никогда, и если бы дом оказался в огне посреди ночи, то обязательно бы кинулся их спасать. Он был готов пожертвовать своей собственной жизнью для них обоих. Но, наверное, самому господу было тоскливо наблюдать за их лишенным жизни домом, в котором кто-то жил непонятно зачем. Они были стары даже для постельных сцен, хотя Полу эта мысль показалась отвратительной. Он не мог поверить в то, что отец и мать когда-нибудь действительно…

- Прошу прощения, — сказала женщина, закрывая дверь перед его носом, продолжая качать головой и удивляясь его комевуаяжерской настойчивости.

Пол стоял у двери не зная, что делать дальше. В этот день удаче явно было не до него, он не продал ни единой коробки. Он ненавидел вообще какие-либо распродажи, хотя в них он находил неплохой повод лишний раз удалиться из дому. Но он действительно не мог к ним приложить никакого усердия и участвовал в них только лишь для того, чтобы не выделяться из толпы таких же серых зайчиков, как и он сам.

Стоя у ступенек подъезда многоквартирного дома, Пол подумал о своем выборе: постараться все-таки что-нибудь продать, несмотря на все неудачи этого дня, или плюнуть и уйти домой. Он перешел через улицу и стал нажимать кнопки в подъезде уже другого дома. Он нажал сразу на пять или шесть кнопок, несмотря на то, что здесь все выглядело так, что обязательно должно было пахнуть мочой или даже дерьмом.

Брайан Кочрейн был на должности казначея этой распродажи, конечно же, по «доброй воле». Брат Лайн, значительно обойдя всех находящихся в помещении своего класса влажными глазами, уткнул их в Брайана, отметив его пальцем, он произнес: «Voila»[6] - примерно так же, как и Брат Эмьё, ведущий уроки французского. Брайан не хотел быть казначеем, и он ненавидел это занятье, потому что он жил в страхе перед Братом Лайном, как и перед всем, что от него можно было ожидать. Брайан учился в последнем классе и, в присутствии Лайна, как и любого другого учителя, он чувствовал себя дискомфортно. Брат Лайн был непредсказуем и предсказуем в то же самое время. Здравый смысл Брайана иногда подводил его, потому что он иногда впадал в психологическое отчаяние и терял самоконтроль. А могло произойти все, что угодно: было известно, что Лайн всегда мог неожиданно что-нибудь предпринять. Он любил выкидывать всякие сюрпризы для проверки всех или кого-нибудь отдельно из сидящих в классе, или вдруг внезапно стать замечательным парнем, доверяющим всем и не проверяющим никого на протяжении нескольких недель или даже, проверив кого-нибудь, он мог не поставить оценку в журнал. Или же он мог устроить какую-нибудь коварную проверку (а этим он прославился уже не раз), после которой успеваемость проверяемых по его предмету заметно снижалась. А еще он был тихим человечком с указкой, но таким он был только для новичков, которые его еще не знали. И если он когда-либо мог в кого-нибудь нечаянно воткнуть свою указку, то, как говорил Картер: «… и заплати черту три доллара.» Но не каждый был Джоном Картером, президентом «Виджилса», немеркнущей звездой защиты на футбольном поле, и почетным членом Боксерского Клуба. Теперь Брайану Кочрейну хотелось быть таким же, как и Джон Картер, с мускулами вместо очков, с быстрой боксерской реакцией вместо подсчетов и финансовых сводок.

Говоря о подсчетах, Брайан Кочрейн произвел двойную глобальную проверку всей этой распродажи. Как всегда, были расхождения между количеством шоколада, объявленным проданным, и реально вырученными деньгами. В большинстве своем каждый учащийся мог присвоить себе какую-то сумму и удерживать ее до последней минуты. Обычно, никто на это не обращал никакого внимания – трудно было пойти против человеческой натуры. Многие из них, продавая шоколад, тут же расходовали деньги на больших тусовках и дискотеках. Тогда потом недостающие деньги приходилось где-нибудь отрабатывать. Но на этот раз Брат Лайн вел себя так, будто каждый доллар был важнее жизни или смерти. Факт, что все это загоняло Брайана Кочрейна на стенку.

Должность казначея вынуждала Брайана в конце дня проверять каждую комнату и записывать выручку на тот конкретный момент. Каждый раз проверялось количество проданных коробок и общая сумма, вырученная за них. Затем сидя в кабинете у Брата Лайна он подводил подсчеты, а потом сам Лайн ходил и проверял сводки Брайана. Что-то совпадало, а что-то и нет. И так было каждый день. И каждый день в списках, вывешенных в вестибюле, появлялись новые отметки, поправки, и каждый день результаты распродажи были во главе событий. Брайан никогда еще не видел Лайна таким раздраженным и нервным. Тот все подозревал и всего опасался. С него лился пот, словно внутри него специальный насос безостановочно продолжал качать и качать эту вонючую влагу. Когда он входил в кабинет и снимал свой черный пиджак, а устав школы требовал от него в любое время быть в смокинге, пот пропитывал насквозь рукава его рубашки, и запах в классе стоял такой, словно Брат Лайн сделал не один десяток кругов вокруг поля на стадионе. Он не мог усидеть на месте, все время суетился, по нескольку раз проверяя подсчеты Брайана, жуя карандаш и расхаживая по полу.

Сегодня Брайан был удивлен еще больше. Лайн перелистал все рапорта и прошелся по всем кабинетам, записывая общую распродажу, так далекую от объявленных 4582 коробок. Которая была неверна. Парни продали ровно 3961 коробку, а вернули за 2871. Как и в прошлый год, распродажа определенно шла с задержкой выручки. Он не мог понять, почему Лайн выдал ему ложный рапорт. Может, он думал, что он мог бы подбодрить всех своей крикливой рекламой?

Брайан пожимал плечами, пересчитывая все заново, чтобы убедиться в том, что Брат Лайн обвиняет его не просто так. Ему не хотелось быть врагом Лайна, который по понятной причине без колебаний выбрал его казначеем. Брайан был членом математического кружка, и ему не хотелось дать какой-либо повод Лайну для дополнительной домашней работы или для внезапных и необъяснимых F на экзаменах.

Ещё раз просмотрев суммарный подсчет, Брайан увидел нуль напротив инициалов Джерома Рено. Он усмехнулся: «Новичок, отказавшийся продавать шоколад», — Брайан качнул головой. — «Кому было нужно противостоять системе - черт подбери, Брату Лайну? Наверное, в голове у этого парня что-то не в порядке».

- ЛеБланк?

- Шесть.

- Маллорен?

- Три.

Пауза. Задержка дыхания. Снова быть той же игре: по списку – пленяющее затишье в классе Брата Лайна. Губер ничего не мог с этим сделать. Возрастающее напряжение давило на него, и он начинал чувствовать боль в животе. Губеру было свойственно миролюбие. Стеснение и соперничество угнетали его. Он хотел жить со всеми в мире. Но этим утром и речи не могло быть ни о каком мире в классе у Брата Лайна, когда тот зачитывал список и заносил отметки о том, кто и как справляется с распродажей шоколада. Губер, сидя за своим столом, оставался в напряжении. Мокрые глаза сверкали в утреннем свете. В это время Джерри Рено сидел, как обычно, без эмоций, в полном безразличии, локти были сложены на панели стола.