Уоррен Мерфи - В руках врага Страница 14

Деня подтанцевал к капитану.

— Товарищ маршал, очень срочное сообщение, — сказал капитан.

Он вручил Дене запечатанный двумя сургучными печатями пакет. Чтобы открыть его, требовалось сломать маленький пластиковый щит. Он также передал маршалу ручку, которой тот должен был поставить свою подпись в журнале о получении пакета. Деня взял ручку и подбросил ее в воздух.

— Мне нужна ваша подпись, маршал!

— Анатолий, скажи этому идиоту, что никакая подпись не нужна.

— Вам не требуется подпись маршала Дени, капитан! — раздался крик в толпе. Это крикнул командир подразделения, где служил капитан.

Деня прочитал послание. Во всем теле он ощущал приятное тепло от выпитой водки, а от танца его кровь бурлила и весело неслась по жилам. Донесение гласило:

«Явные сложности подразделений „Трески“ южном фланге Европы. Тчк. Предлагаю немедленно прибыть на площадь Дзержинского для консультаций. Тчк. Немедленно».

Деня смял лист бумаги и сунул его в карман.

— Что-нибудь серьезное, Григорий? — спросил его один из генералов.

Деня передернул плечами.

— У нас всегда все серьезно. Центральный Комитет предлагает изменить цвет наших мундиров — и у министра текстильной промышленности возникает серьезная проблема. Когда министерство пропаганды узнает, что Солженицын произнес новую речь или написал новую книгу, у них сразу возникает серьезная проблема. Каждый день то тут, то там возникает масса серьезных проблем. Мы с вами пьем добрую водочку, имеем хорошие квартиры, и тем не менее все только и знают, что орут: скоро всему конец! скоро всему конец! сейчас небо упадет! Но небо, господа, по-прежнему над нами, оно там было задолго до того, как мы вышли из чрева матери и заплакали, вступив в первый серьезный конфликт с атмосферным воздухом. И оно будет на своем месте, когда могильщики присыплют нас землицей после нашего последнего серьезного конфликта со смертью. Товарищи, вот что я вам хочу сейчас сказать. На этом свете нет никаких серьезных проблем!

Его краткая речь была встречена бурными аплодисментами отчасти потому, что он был в чине маршала, но еще и потому, что все знали его как человека, способного и в трудную минуту сохранять самообладание. Такова была маршальская философия, и ее уважали.

А перед входом его ждал черный «Зил»-лимузин. Уличное движение на родине не представляло таких трудностей, как на поле сражения, где так много автомобилей.

Теперь маршал Деня уже не был столь беспечен, каким он казался в окружении боевых товарищей. Долгие годы службы выработали в нем тонкий нюх на ситуации, когда следовало тревожиться, а когда не следовало. Сейчас момент был тревожный.

В здании на площади Дзержинского располагалась Лубянская тюрьма. Во время правления Сталина многие из его друзей окончили там свои дни. Он был единственный из целого подразделения, кому удалось тогда уцелеть — это было политическое подразделение, которым командовал бывший университетский профессор, пришедший на работу еще в ЧК, потом переименованное в ОГПУ, потом — в НКВД, в МВД и, наконец, в КГБ. Все это были разные одежды для одного и того же тела.

Сталин однажды приказал, чтобы их подразделение в полном составе — сорок два человека — и при полном параде поужинало с ним за закрытыми дверями. На столе было всегда много водки.

Какой-то внутренний голос нашептал Дене в тот давний вечер в начале тридцатых не особенно усердствовать за столом. Наверное, отсутствие прохладительных напитков на длинных столах заронило в нем подозрение, что Сталин просто хотел всех напоить вусмерть.

Его командир, человек очень осторожный и воздержанный в еде и питье, предпочитавший чай с баранками, пил водку так, словно родился в седле казацкого скакуна. К середине трапезы командир уже громко разглагольствовал о том, что он является составной частью социалистического авангарда человечества. Сталин тихо улыбался в усы. Сам он не пил, а, раскурив большую белую трубку, только кивал да посмеивался, а молодой Деня тогда подумал: «Боже, ну и змея подколодная!»

Молодых офицеров всегда учили быть первыми в своем ревностном служении чистому делу коммунистической революции. Деня же держался незаметно. И вот Сталин указал на него.

— А ти что думаэшь, тихонья? — спросил Сталин.

— Я думаю, что все, что они тут говорят, очень мило, — ответил Деня.

— Только мило? — Все засмеялись. — Мило! — продолжал царственный тамада. — Этим словом можно аписать дэвушку, а не рэволюцию.

Деня смолчал.

— Ти не хочэшь измэнить слово?

— Нет, — ответил Деня.

Его командир сразу же почувствовал себя не в своей тарелке и завел диалектическую дискуссию о слабых революционерах, переметнувшихся на сторону буржуазной контрреволюции.

— А ти что думаэшь об этом, маладой чзловек? — спросил Сталин.

Молодой Деня встал, ибо понял, что речь теперь идет о жизни и смерти, а он хотел встретить свою судьбу стоя. Для них для всех речь теперь шла о жизни и смерти.

— То, что говорит мой командир, вероятно, правильно. Я не знаю. Я же не профессор и не семи пядей во лбу. Я только знаю, что России нужна твердая рука. До революции правители управляли страной для своего блага. То были тяжелые времена. Сейчас появилась возможность построить лучшую жизнь. И это хорошо. Но это будет непросто. У нас большая, огромная страна. Мы все еще отсталые. Я русский. И я знаю, что впереди много кровавой работы. И я знаю, что после каждого достижения будет много разговоров о возможных путях более успешного достижения этих целей. Но я же русский. И я целиком доверяю партии. Это дело партии — решать. Но в лице Григория Дени у партии всегда будет верный помощник.

Тогда его командир раскритиковал эту позицию за то, что она призывает быть преданным в равной мере царю и прочим феодальным правителям и — коммунистической партии. И он спросил, почему Деня вступил в партию.

— Потому что за каждого выдвиженца в члены партии из нашей семьи давали по три картофелины.

— И за три картофалины ти пажэртвовал сваею жизнью? — спросил Сталин.

— Мы голодали, товарищ председатель.

Никто из присутствующих в зале не заметил, как слегка сузились глаза у Сталина, как и не уловили столь же легкого кивка его головы. Григорию же его начальник приказал немедленно уйти. Явившись на следующее утро во временный штаб, располагавшийся в здании бывшей баптистской церкви, он никого там не застал и даже подумал, что штаб переехал. Но штаб не переехал. Теперь он стал командиром — в свои двадцать с небольшим лет. Остальных же он больше никогда не видел и не спрашивал о них.

С того вечера он только еще раз видел Сталина — это было в первые дни великой войны, когда гитлеровские дивизии беспрепятственно двигались маршем по западным землям Советской страны.

Примерно сто офицеров в том же звании, что и он, призывались в действующую армию. Он должен был организовать партизанское движение в тылу врага. Сталин обходил строй офицеров, и ему представляли каждого.

Подойдя к Дене, Сталин улыбнулся.

— А, три картофэлины!

— Три, — подтвердил полковник Деня.

Штабной генерал склонился к Сталину и стал рассказывать о недавних подвигах Дени. Сталин оборвал его легким взмахом руки.

— Знаю, знаю! — сказал он. — Самый атважный баец на свэте — руский с трэмя картофэлинами в живате.

Это была наиболее жестокая война с тех пор, как орды варваров уничтожали целые области в Западной Европе. Зрелище побоищ, учиненных нацистами, было невыносимо даже для видавших виды работников НКВД. Ну а потом, разумеется, началась затяжная рискованная война с Западом. И Деня понимал, что она продлится еще очень долго.

«Три картофелины», вспоминал он, пока «Зил»-лимузин скользил по туннелю в подземный гараж здания на площади Дзержинского. Он вошел в крохотный лифт, рассчитанный только на одного пассажира, и поднялся в шифровальный отдел, где его встретил полковник, отвечавший за одно, генерал, отвечавший за другое, и полдюжины капитанов, отвечавших еще за что-то. По стенам были развешаны карты и графики. Лица людей, собравшихся в этой комнате, были серьезны. Поприветствовав вошедшего, они продолжали вполголоса отдавать приказы о том-то и том-то.

— Простите, товарищи, мне надо сходить по малой нужде, — сказал Деня. — Продолжайте совещание. — Он оставил дверь открытой, чтобы слышать каждое слово. Кто-то опустил глаза. «Сопляки, — подумал он. — Бабы! Могучий КГБ превратился в сборище кисейных барышень».

Он вернулся к столу.

— Так. Я выслушал двадцать доводов о том, почему каждый из вас представляет особую ценность для государства. Но пока что не поделился неприятной информацией. Я сообщу вам два неприятных известия, потом дам пять минут на размышление, а потом мы все это обсудим по новой. Первое. Мое подразделение «Треска» разворачивает наступление по всей линии фронта на плечах поверженного врага. Посему все происходит отнюдь не в соответствии с полученными вами ранее инструкциями. Мы не имеем связи с нашими людьми неделями! Но это не страшно. Второе. Что говорит Василивич? Он единственный паникер, которого я уважаю.