Франк Тилье - Переломы Страница 16

Он прикрывает глаза.

— А вы считаете, что это сделала Алиса?

Доротея снова щелкает пальцами.

— Ну, может быть, Берди. Тот самый, которого ты вытащил из ее головы во время тестирования. Я же тебя предупреждала — он может напасть.

Люк внимательно смотрит на нее:

— Я не могу найти ни диск с записью тестирования, ни фотографии — ваши, Алисы, других больных… Вечером после тестирования кто-то проник в дом.

— И что это значит? Ты меня считаешь воровкой? А почему меня, а не Алису?

— Она не знает, где я живу. А вот вы — я знаю, вы за мной следите, ходите перед моим домом, часто бываете в моем саду. Хватит наблюдать за мной, Доротея. Это ни к чему не приведет.

Девушка подходит ближе и смотрит ему прямо в глаза:

— Неправда, это поможет узнать, что ты там вытворяешь с моей сестрой…

Люк Грэхем вздыхает:

— Я хочу только одного — вылечить ее.

Доротея ходит взад-вперед. Теперь она выглядит обеспокоенной.

— Знаешь, отец не хочет неприятностей с полицией и не хочет, чтобы кто-то заглядывал во внутренний мирок Алисы. Поэтому он ничего не скажет. Но когда он выйдет из больницы, то может начать сводить счеты. Прежде всего с тобой. Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано.

Она мрачно смотрит на него:

— Отдай мне мой дневник. Я боюсь, что все это плохо кончится, я не хочу проблем. Я завяжу со всем, не буду больше прятаться. Мне это все осточертело.

Люк с силой трет лоб. Доротея, в отличие от Алисы, существо горячее, ее голыми руками не возьмешь.

— Сейчас вы не можете меня подвести, я должен дойти до конца. Ради вас и ради Алисы. Мы почти у цели, Доротея.

— Я сказала: мой дневник.

Люк подходит к ящику и протягивает ей стопку исписанных листов. Доротея стискивает зубы.

— Это… это ксерокс! Плевать я хотела на ксерокс! Отдай оригинал!

— Он не здесь, а на работе.

Он кладет руку ей на спину, подталкивает к двери.

— Послушайте, Доротея, я обещаю скоро заняться вами. Я придумал, как рассказать вашей сестре о том, что вы живы, не навредив ей еще больше. Но надо сделать то, о чем мы договорились, надо дойти до конца. А когда у Алисы восстановится память, все будет хорошо.

Она грозит ему пальцем:

— Только поосторожнее, ладно? Я не очень-то люблю Алису, но не могу видеть ее в таком состоянии, она же совершенно с катушек съехала. Это моя сестра.

И она уходит, такая же, как всегда: прямая, гордая. Ее машина резко трогается с места.

Оставшись один, Люк берет забытый ею сиреневый шерстяной шарф и утыкается в него носом. Можно сказать, что весь мир ополчился против него. Если Доротея и Мирабель испугаются, дорога к исцелению станет еще труднее. Год лечения может пойти насмарку.

«Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано». Люку становится не по себе. Он никогда не видел Клода Дехане, но много слышал о нем. И он знает, что этого человека все должны бояться.

18

Доротея, по-прежнему вне себя от злости, резко тормозит машину где-то за городом, отъезжает на обочину и смотрит на листки бумаги, лежащие на пассажирском сиденье. Ее личный дневник, описание трех лет ее жизни. Она сожалеет обо всем, она сожалеет о том, что встретилась с Люком Грэхемом, она сожалеет о том, что сказала об отце и своей жизни на ферме.

Она чувствует, что пропала. Ей не следовало доверять свой дневник Грэхему, не следовало так открываться перед ним. Если отцу каким-то образом станет известно о существовании этих записей и о том, какие тайны они скрывают, то…

Она вынимает из-под сиденья зажигалку, собирает листки в стопку, выходит из машины и отходит в сторону. Это тоже надо сжечь. Обязательно.

Она подносит огонек к бумаге, и та сразу вспыхивает. Наблюдая за тем, как обгоревшие листки разлетаются, словно бабочки, она думает о собственной жизни. Ей тоже хотелось бы улететь, снова увидеть городские огни. Ей кажется, что она пропустила все на свете.

Она зажигает последнюю сигарету, которую стрельнула у прохожего. Зрелище исчезающих страниц успокаивает, но это лишь копии, а оригиналы по-прежнему остаются в кабинете психиатра. Надо как можно скорее получить их. Она до сих пор боится отца. Даже когда он в больнице. Даже если его запрут в самую глухую темницу, ничего не изменится.

Она уходит, а огонь пожирает следы ее прошлого.

Бумага чернеет, но на двух страницах, которые вот-вот прекратят свое существование, еще можно прочесть:

7 июля 1995 года

Дорогой дневник!

Ого! Я увидела, что последний раз сделала запись в начале мая! Неужели меня не было так долго? Не волнуйся, я все наверстаю. Когда тебе почти тринадцать, у тебя есть много чего рассказать, но совсем нет на это времени.

Папа все время ходит по участку, что-то считает, рассчитывает, записывает. Я немного порылась и нашла в кармане его охотничьей куртки чертеж. Он собирается купить на рынке двух коров и построить для них коровник. Боюсь, что наш дом превратится в настоящую ферму. Да, сейчас папа все время что-то покупает. Новенький морозильник, новый телевизор и один из самых современных телефонов, с кнопками, просто гениальный! Он объяснил, что после несчастья с мамой мы получим какие-то деньги, ну и тем лучше для всех нас, может быть, у меня будет новый велосипед.

Ну а теперь про маму. Папа часто ездит в реабилитационный центр в Берк-сюр-Мер, это очень далеко. Уже почти три года… Я бывала там очень редко, потому что я не могу. Мне слишком жалко маму. Видел бы ты ее глаза, милый мой дневник! Они напоминают глаза крокодила, который подстерегает добычу, причем даже не настоящего крокодила, а чучело. Да, именно так. Мама превратилась в живое чучело. Там говорят, что она «замурована заживо». Я очень испугалась. Один раз она как-то страшно двигала глазами. Доктор говорит, что иногда движения могут быть ненормальными, но у нее глаза прямо выпрыгивали из орбит, как мячики для пинг-понга. Брр…

Скоро мама сможет приезжать на выходные домой, это круто. Когда я ездила в центр, я спросила, рада ли она, что скоро приедет к нам. Она моргнула два раза, с большим трудом, с большим перерывом. Насколько я понимаю, два раза значит «нет». Папа говорит, что два — это «да». Да, да. Он объяснил мне, что, когда мама упала, она утратила какие-то способности, он назвал это «изменением способности выносить суждения». Кстати, мама так и не может наладить общение с логопедом, кажется, у нее проблемы с мышцами век. И потом, судя по всему, она совершенно не понимает их азбуку. Это еще не самое страшное, не самое, что уж… Мама теперь не в себе, так все говорят… И тем лучше для нее, так она меньше страдает. Иногда люди с синдромом «запертого внутри» остаются в таких клиниках на всю жизнь. Но врачи считают, что папа может за ней ухаживать. Он ездит туда почти каждый день. По необходимости, врачи это понимают.

Знаешь, я ненавижу место, где ее держат, я ненавижу, когда ей в горло суют всякие трубки, потому что она плохо глотает, я ненавижу всех этих больных, и я ненавижу папу, потому что он орет на меня каждый раз, когда я говорю, что хочу быть журналисткой, как он раньше. Я нашла статьи, которые он прячет в сарае, под старым одеялом. Папа ездил в Америку, в Африку, в Польшу и еще в кучу других стран, где очень много узнал про людей и их традиции. Я нашла и его старые фотоаппараты, и вроде бы они до сих пор здорово работают! По-моему, папа хранит все, как какая-то мышь.

Да, я очень хочу быть журналисткой. Я хочу путешествовать. Но посмотри на мои руки, они же все в волдырях! Чтобы наказать меня за то, что я хочу заниматься тем, чем занимался он сам, он все время заставляет меня чистить картошку. Хорошо еще, что обычно Алиса приходит на помощь и доделывает это за меня. Когда она так поступает, я ее очень люблю. Я защищаю ее в школе, когда к ней пристают, а она защищает меня от папы. Такой обмен меня устраивает.

Ну хватит на сегодня, дорогой мой дневник! Не знаю, когда вернусь к тебе. Ты же понимаешь, я не всегда все успеваю…

И второй листок тоже вот-вот превратится в черную бабочку… Доротее уже немного больше тринадцати…

5 ноября 1995 года

Поговорим про Мирабель, соседку, которая живет довольно далеко от нас (два или три километра через грязное поле). Она вовсе не красивая, но зато умная. Внешне она похожа на пластилинового человечка из тех, которых лепит Алиса, ну, ты понимаешь, уродина. Круглая голова с толстыми щеками, а тело крепкое как камень, как будто и не гнется. Про одежду я и не говорю — деревенщина. Дон Диего очень любит эту Мирабель, вечно к ней ласкается. Но вообще этот Дон Диего любит всех на свете, тоже мне сторожевой пес! По утрам папа его так выматывает, что потом этот блохастый целый день спит. Меня, честно говоря, Мирабель не раздражает. Она всегда всем довольна. Папе это очень нравится, он часто с ней смеется. Мирабель Брё, вот ее полное имя.