Игорь Резун - Свидание на Аламуте Страница 16

Элизабет кивнула. Она сегодня первый раз была одета в босоножки коричневого цвета, открывавшие худые, костлявые и исчерченные синеватыми жилками безжизненные ступни, и в какую-то дешевую черную юбку. Женщина снова куталась в шаль, лежащую на худых плечах, обтянутых серым свитерком. Волосы были забраны в «конский хвост». Майбах проводил ее сожалеющим взглядом.

А когда снова вернулся к тексту, то вздрогнул: комната для посетителей! Небольшая комнатка в холле издательства. Сразу налево. За конторкой дежурит привратник, бывший ветеран Иностранного Легиона Жан Сольвэ. Сухонький старичок. Подслеповатый. Если сразу шагнуть в эту комнату, то можно остаться незамеченным для привратника, а потом нажать на кнопку вызова представителя издательства, и, дробно стуча каблуками по ковру, спустится Элизабет, чтобы принять от посетителя корреспонденцию, счета или очередной увесистый графоманский труд, любезно пообещав немедленно передать это господину редактору.

Майбах с чувством какого-то внутреннего стыда перевернул злополучную фотокарточку и, вынув из кармана мобильный телефон, набрал номер Аристида Неро…

…Через пятнадцать минут, в течение которых необъяснимое беспокойство не отпускало его, Майбах не вытерпел и подошел к окну. Элизабет уже ушла? В приемной было тихо, только жужжал кондиционер. Маленький белый «фиат» секретарши так и стоял на противоположной стороне авеню де Сюффрен — на белой крыше желтели несколько листиков. Осень в Париже всегда съедает часть лета! Издатель посмотрел на машину. Вернулся к столу, снял трубку внутренней линии.

— Жан!

— Да, патрон!

— Мадам Элизабет ушла?

— Да, патрон. Вышла минут десять назад. Что-то нужно, патрон?

— Да… принесите мне кофе.

Майбах рассеянно вернулся к окну, уставился в его зеленоватое стекло и понял, что изменилось за эти две минуты в пейзаже авеню де Сюффрен, над которой нависали мрачноватые громады Эколь Милитэр.

«Фиата» на испещренной желтыми полосами стоянке уже не было!

Погода испортилась. Крашенное гигантской малярной кистью, серое небо над Парижем обратилось в то, во что неминуемо должно было обратиться, — в кирпичи тяжелых туч, навалившихся на силуэт Эйфелевой башни и подмявших под себя башню Монпарнас. В окна издательства задувало сыростью, высокие рамы спешно закрывали, и большинство сотрудников потянулось в кафе напротив, следуя негласному разрешению Майбаха: если холодает, можно пропустить стаканчик арманьяка с кофе.

Элизабет, еще плотнее кутаясь в шаль и придерживая в руке черную простенькую сумочку, спустилась со ступенек подъезда. Надо перейти авеню де Сюффрен. Она уже достала из сумочки ключи зажигания с брелоком, но вспомнила, что забыла снять деньги со счета. Ближайший банкомат находился в каменной нише на перекрестке авеню де Шампобер и авеню де Сюффрен. Это пятнадцать шагов влево. Она повернула туда, с трудом застегивая заевший замок сумочки.

— Мадам?

Она подняла глаза. В ту же минуту на нее обрушились два коротких удара, нанесенных кожаной сосиской, заполненной плотным песком. Один — по затылку, по хвостику волос, второй — по ее голым коленкам. Боль проскочила через нее электрическим разрядом, погасив вскрик.

Два человека в одинаковых серых костюмах без галстуков и в плащах подхватили осевшую женщину на руки. Один аккуратно забрал из влажной худой ладони ключи от машины.

— Вам плохо, мадам? Одну минуту, мы вас проводим.

Но они повели ее не к белому «фиату», а к черному «мерседесу», дремавшему у тротуара. Грубо, как мешок, кинули внутрь. Тотчас к машине приблизился третий. Один из мужчин, с пышными усами, отдал ему ключи с брелоком.

— «Фиат» на той стороне, езжай за нами.

Начинающийся ветер зло сдувал с платанов парка Марсова поля ослабевшие, желтеющие листья.

«Мерседес» двинулся от авеню де Шампобер к мосту Бир-Хаким, углубился в квартал Шайо. Но и Булонский лес вряд ли интересовал пассажиров машины. Покрутившись по его густо обсаженным зеленью аллеям, автомобиль устремился в Виль д’Авр, где сохранились еще уродливые старые дома постройки двадцатых годов, с массивными дымоходами на крышах, напоминавшими башни разрушенной Бастилии. Здесь, у одного из таких приземистых четырехэтажных уродцев, машина остановилась.

Элизабет не издавала ни звука. Пришла она в себя уже тогда, когда «мерседес» пересекал Сену, и сразу же была умело лишена голоса. Один из сидящих, тот, что оказался слева, достал из кармана скотч телесного цвета и, грубо схватив женщину за макушку, обмотал ленту несколько раз вокруг ее лица — прямо по тонким губам и затылку. При этом он произнес:

— Дыши носом, малышка… и все будет тип-топ!

Второй только усмехался да курил вонючую сигарку. Пепел он стряхивал ей на юбку и на голые коленки, ничуть не стесняясь. Потом внес и свою лепту: снял с лица женщины очки, легко раздавил, как орех, в своих красных лапищах и выбросил их в окно.

Элизабет только водила глазами из стороны в сторону. В бледно-голубых зрачках, в уголках глаз набухали немые слезы.

У подъезда дома, под массивным старым козырьком, они вытащили ее из машины. Она попыталась было вырваться. Тогда спутник отработанным движением ударил ее в солнечное сплетение, и женщина с хрипом согнулась. Второй человек, усмехаясь, так же быстро и надежно стянул скотчем худые с веснушками запястья.

— Вот теперь пошли…

Они поволокли ее в подъезд: нечистый кафель, ободранные стены, тусклая лампа без плафона, пахнет кошачьим кормом и пометом. С ноги женщины слетела, жалобно хрустнув сломанным каблуком, одна из босоножек. Усатый наступил на нее, растоптав, и, чертыхнувшись, пнул прочь, в угол. Через несколько минут женщина оказалась в почти пустой комнате, в центре которой стоял лишь стул, а у окна какой-то старый письменный стол с могучими тумбами, с чем-то аккуратно разложенным под цветастой тряпкой. На эту тряпку усатый положил сумочку Элизабет. У этого же окна, отвернувшись, стоял длинный худой человек. Высокие сапоги и белая сорочка с закатанными рукавами. Френч бутылочного цвета повис на единственном крюке вешалки на стене.

Ее усадили, а точнее — бросили на стул. Женщина едва не потеряла равновесие, заскребла ногами по кафелю, каблук правой обутой ноги издал пронзительный скрип.

— Зафиксируйте, — не оборачиваясь, приказал высокий. — И освободите рот.

Мужчины ухмыльнулись. Усатый, перехватив скотч, наклонился, и липкая лента прошла по тонким щиколоткам, намертво притянув их к ножкам стула. Затем достал перочинный нож, разрезал моток ленты на безвольных руках и примотал их к стулу, заведя за спину женщины. Скотч чавкал, прилипая к дубовым перекладинам. Закончив эту процедуру, усатый, словно накладывая на картину последний эффектный мазок, взялся за край ленты на ее лице и рванул.

Глухой, скомканный крик боли вырвался у нее, когда липкая лента выдрала волосы на затылке и слетела с губ. На их бледной розовой кожице мгновенно налились алые точки — ранки на месте сорванных лоскутов. Только тогда высокий человек обернулся.

— Анри, займись машиной. Рошан, будь здесь, ты понадобишься.

Он приблизился, держа сигару на отлете. Элизабет с черными дорожками слез на худых щеках, с немым ужасом, чуть шевеля истерзанными губами, смотрела на своего мучителя. Тот наклонился к ней суровым, в жестких складках, немного землистым лицом.

— Меня зовут Аристид Неро, мадам, — проговорил он тихо и даже немного нехотя. — Я представляю следственный комитет МВД Франции. Дело, по которому вы задержаны, представляет собой вопрос государственной важности. Поэтому мы вынуждены действовать столь жестоко и быстро. Я вас уверяю, если вы будете четко отвечать на наши вопросы, с вами ничего не случится. Ну, а врача мы оплатим. Вы меня слышите?

Свет из окон, выходивших во внутренних двор, на унылую кирпичную стену, в безлюдье, окрашивал все в этой комнате серым цветом свинцового оттенка. Серые лица, руки, какие-то металлические голоса. Ватно-серые звуки внешнего мира… Усатый, ухмыляясь, встал у стены и выбросил в угол окурок сигары. Но Неро тут же метнул на него испепеляющий взгляд, и человек, побледнев, кинулся за окурком, подобрал, затушил в толстых пальцах, поплевав на них, и с извиняющейся гримасой спрятал его в карман.

— Мадам, вы меня слышите?

Она кивнула. Неро отошел к френчу, достал оттуда квадрат фото в пластике, вернулся и поднес его к глазам молодой женщины.

— Кто она? — свистящим шепотом спросил он.

Секретарша молчала. От скотча, только что стягивавшего ее голову и грубо сдернутого, «конский хвост» волос распался, дешевенькая резиночка лопнула. Несколько прядок упало на бледный с морщинкой лоб. Волосы не закрыли ее уши, и теперь их покрасневшие кончики жалко торчали в светло-русых ниточках.