Рут Ренделл - Солнце для мертвых глаз Страница 17

Соседи говорили, что он не захотел жить после смерти жены. Кейт зарегистрировал смерть, вызвал людей из похоронного агентства, устроил похороны и после кремации пригласил домой горстку избранных на пиво, виски и чипсы. Тедди тоже присутствовал, хотя практически все время молчал, оглядывая дом, который теперь принадлежал ему. Хоть он и считал дом плохоньким, но все равно был рад иметь недвижимость, любую.

Когда все разошлись, Тедди сказал Кейту:

– Только не думай, я не выгоняю тебя. Я знаю, что ты прожил в этом доме всю жизнь. Но я хотел бы, чтобы ты обдумал идею о том, чтобы съехать, скажем, до Рождества.

Был октябрь. У Тедди начался последний курс в университете Исткота. Они сидели в гостиной, среди загромождавшей все пространство массивной мебели с разбросанной по ней разноцветными вязаными изделиями: покрывалом, салфеткой на спинке кресла, шалью на пуфике. Принесенный кем-то венок из лилий лежал в пыли на журнальном столике. Кейт, почти усыпленный «Чивас Регал», быстро протрезвел и, вернув себе способность соображать здраво, одарил Тедди медленной улыбкой. Обвисшие щеки и длинные, теперь уже седые усы делали его похожим на ласкового моржа. Однако взгляд оставался острым, брови, как у Мефистофеля, сошлись на переносице.

– Этот дом принадлежит мне, – сказал Кейт. – Мне. Он мой. И не смотри на меня так. Хотя можешь, если хочешь. Он весь принадлежит мне. Мой отец оставил этот дом мне. У моей матери было право на пожизненное владение, а после ее смерти он возвратился ко мне. Это термин такой, «возвратился», ясно?

– Ты врешь, – сказал Тедди. Он не знал, что еще сказать.

– Позволь мне объяснить. Хотя, черт побери, не знаю зачем, но объясню. С радостью. Твой отец, да упокоит Господь его душу, твой бедняга отец, этот мерзавец, не был сыном моего отца. Моя мама была беременна, когда он познакомился с ней. Ну, а об остальном можешь догадаться. Он нормально к этому отнесся, но что касается дома, то тут тебе придется поставить точку.

– Я не верю тебе, – сказал Тедди.

– Жаль. Это твоя проблема. У меня есть все бумаги, они в банке, и это надежное доказательство. Можешь им не верить, однако… – Кейт повторил это слово: кажется, ему нравилось, как оно звучит: – Однако я не такой ублюдок, как ты. Сюрприз. И так как ты мой племянник, пусть и наполовину, у меня в этом нет никаких сомнений, я не вышвыриваю тебя, как ты собирался сделать со мной. Ты хотел бы выкинуть меня отсюда еще до Рождества; я же предлагаю тебе жить здесь, пока ты учишься в своем проклятом колледже. Как тебе это?

Кейт был готов продолжить объяснения. Отец рассказал ему о происхождении Джимми, когда тому было двадцать три, а ему – двадцать один. Старший Грекс был великодушным человеком и воспитал старшего сына как родного. Однако вопросы имущества и его наследования – совсем другое дело. Дом, на который он копил и за который долгие годы выплачивал ипотечный кредит, должен перейти к его настоящему, родному сыну.

– Может, я составлю завещание и передам его кому-то из родственников, – сказал Кейт. – Кажется, у меня где-то есть целая куча двоюродных братьев и сестер. А может, оставлю его тебе. Если будешь хорошо себя вести. Проявлять хоть каплю уважения. Убираться здесь, приносить мне утреннюю чашку чаю. – Он принялся хохотать над собственной шуткой.

– Почему мне никогда не рассказывали?

– А что тебе рассказывать? Я тебя умоляю. Твои мама с папой были живы, не забывай об этом. Я разрешал им жить здесь и сейчас разрешаю тебе. Тебе чертовски повезло, что ты не знал. Многие на моем месте заставили бы тебя платить за жилье.

Тедди вышел и хлопнул за собой дверью. Он прошел в столовую и сел на пол рядом с кучей дров. Он планировал – не сегодня, так завтра – приступить к расчистке столовой и родительской спальни. Может, вызвал бы кого-нибудь, чтобы освободить их, какого-нибудь торговца подержанной мебелью, который заплатил бы ему за спальный гарнитур и потертый диван. Теперь это невозможно и, вероятно, никогда не будет осуществимо.

Тедди чувствовал себя переполненным уродством. Все в доме было уродливым, кроме двух или трех предметов в его комнате, и все это, в том числе его собственные рисунки в светлых деревянных рамах, и ряды книг между подставками, которые он вырезал своими руками, сейчас казалось ему жалким. Его инструменты не уродливы – верстак, стоявший на месте буфета, два рубанка, набор пил, молотки и дрели, – были просто утилитарными. Запах стал более въедливым, чем раньше, и проник даже сюда. Дом – это отвратительная груда хлама, но Тедди считал его своим, и это было все, что он имел. Только теперь у него этого нет. А у Кейта есть, у Кейта, самой уродливой вещи во всем доме, того, кто при каждой встрече оскорбляет его видом своего обрюзгшего тела и отекшего лица, грязных рук и обломанных желтых зубов.

Некоторое время Тедди всерьез подумывал о том, чтоб уехать. Но куда ему идти? В университете можно было жить в одном из двух переполненных общежитий, но только не третьекурсникам. Денег на то, чтобы снять крохотную комнатушку, не было. Его стипендии не хватает даже на жизнь и проезд. Тедди вдруг отметил – так, исключительно как интересный факт, на самом деле его это не волновало, – что никогда сам не покупал себе новую одежду и никто не покупал ее для него. Тедди никогда не бывал за границей, ни в каком-либо лондонском театре, ни в ресторане чуть более высокого уровня, чем «Бургер-Кинг».

Его план, не выработанный, воспринимавшийся как само собой разумеющееся, состоял в том, чтобы продать дом. Вычистить, подремонтировать, покрасить снаружи и продать. Он стоил мало, столько же, сколько любой лондонский дом такого типа, постройки тридцатых годов, но его цена все равно исчислялась тысячами, возможно, она достигла бы сорока тысяч.

Однако дом принадлежал Кейту.

Тедди хранил кольцо в кармане своей единственной сменной куртки, той, что висела на крючке на внутренней стороне двери и имела карманы на «молниях». Он положил его на ладонь и стал разглядывать. Тедди все еще не оценил его. Если он попытается продать его, ювелир решит, что тот украл его. Можно попробовать сходить в ломбард. Тедди мало знал о ломбардах, однако они существовали, он видел их и предполагал, что там ему предложат за кольцо примерно половину его стоимости. Это тоже способ его оценить. А вот продавать Тедди его не будет.

Он никогда не продаст это кольцо. Деньги – не такая уж большая проблема. Тедди как-нибудь справится, всегда ведь справлялся. Если Кейт и дальше будет покупать в дом провизию, голод ему не грозит. Тедди сможет мастерить всякие вещи, учиться их делать, пока не закончит учебу и получит диплом.

Для диплома надо что-то придумать, какой-нибудь предмет, который станет образцом или демонстрацией его мастерства. Большинство представит журнальный столик или письменный стол, а один талантливый резчик по дереву будет делать, как было известно Тедди, русалку для носового украшения корабля. Его же талант заключался в инкрустировании, но он считал себя еще и художником по росписи мебели. Тедди изготовит зеркало. У него будет рама из светлой древесины, из сикоморы или более темного ореха, инкрустированная падубом и тисом, и расписанная голубым, серым и золотым.

Жаль только, что приходится оставаться здесь, в этом доме, где все, на что падает взгляд, страдает уродством или оскорбляет своей примитивностью. Даже стоящий снаружи «Эдсел» укрыт пленкой, а сверху его закрывает навес на четырех столбах с пластмассовой крышей. Мотоцикл Кейта укрыт двумя пластмассовыми мешками для мусора, один натянут на руль, другой – на сиденье. Этот дом – склад пластмассовых мешков, один даже медленно скользит по бетону, там, где сероватые стебли травы пытаются пробиться через трещину. А еще один зацепился за сетчатый забор, его углы торчат со стороны соседей, как будто тот стремится сбежать. Тедди задвинул шторы.

Кейт спал в гостиной. После смерти брата он стал больше пить, можно сказать, за двоих, то есть он выпивал свою порцию и порцию Джимми. Очень часто Кейт не шел в свою комнату: возвращаясь оттуда, где работал, он натягивал на мотоцикл мусорные мешки и прямиком отправлялся в гостиную с двумя пластмассовыми пакетами в руках. В одном лежали мелкие и разборные сантехнические инструменты, в другом – «Чивас Регал» и «Гиннес» на вечер. Тут же включался телевизор, Кейт откупоривал банку или бутылку и закуривал первую за долгие часы сигарету. Клиенты запрещали ему курить в их домах.

Увидев, что Тедди смотрит на него, тот пустился в объяснения:

– Я не собираюсь оставлять выпивку в доме, пока на работе. Я, черт побери, не могу доверить тебе свой «Чивас». Даже не приближайся к нему, иначе я вышвырну тебя.

Тедди ничего не ответил. А что он мог сказать? Он никогда не прикасался к алкоголю, и дядя знал это не хуже его. По какой-то причине Кейт, который всегда относился к нему лучше, чем родители, после их смерти стал жестким, грубым и постоянно сквернословил. Тедди было плевать на это. Он не строил догадки, почему это произошло: то ли Кейт действительно любил своего брата и тосковал по нему, то ли его раздражало, что теперь некому за ним ухаживать и не с кем поговорить. Тедди наблюдал за Кейтом, иногда стоя в дверном проеме, но не с интересом, сочувствием или жалостью, а со своего рода увлеченным отвращением, особенно после того, как виски и «Гиннес» делали свое дело.