Евгений Сухов - Таежная месть Страница 17

А вот и малинник, разросшийся по берегу реки. Держа карабин наготове, я направился в его сердцевину. Уже у самого малинника я почувствовал удушливый запах разложившейся плоти, а вскоре среди примятых листьев папоротника, изрядно пожелтевших, заприметил труп медведя. Подойдя к нему поближе, я тотчас узнал в нем своего старого знакомого – Лешего.

Наполовину изъеденный труп, лежавший на месте побоища, был придавлен стволом дерева, чтобы его не утащили в свое логово волки. По затоптанным листьям и примятым кустам я догадался, что сражение было беспощадным. Получив серьезную рану, Леший хотел уклониться от сражения и побежал через бурелом, пытаясь скрыться в высоких зарослях травы, но был настигнут более удачливым соперником и тотчас убит. Победитель незамедлительно отпраздновал победу, обглодав наполовину его труп. Оставшуюся часть предусмотрительно прикопал, чтобы вернуться к ней через несколько дней, когда мясо взопреет и от него пойдет едкий душок. Для медведя подобная пища самое лакомство.

Сомнений более не оставалось: теперь на этой территории новый хозяин – жестокий, умный, беспощадный – был Антошка. А еще он прекрасно знает людей, и с ним не удастся заключить пакт о ненападении, какой был у меня с Лешим, – встреча для одного из нас непременно закончится трагически.

Возвращаясь, я то и дело натыкался на развороченные муравейники, муравьиные куколки – одно из любимых лакомств Антошки (за Лешим подобных безобразий не наблюдалось). Еще одно подтверждение о смене власти.

Ночевать в этот раз в лесу было бы откровенным безумием. Вернувшись на заимку и осмотрев свое хозяйство, которое я нашел в полнейшем порядке, решил провести пару дней в поселке, где был родительский дом, но где я бывал нечастым гостем, вот разве что по особым праздникам. Погостив у отца с матерью сутки, я решил наведаться к Аркадию.

Тот по своему обыкновению не стал расспрашивать, что приключилось, понимая, что на душе у меня было тревожно. Вытащил чугунок вареной картошки, достал по случаю из холодильника бутылку водки, нарезал малосольной семги. Так что закусь получилась отменная.

После второй стопки горькой, малость разморившись, я рассказал приятелю про разорванного Лешего и явившегося Антошку. Аркадий признал:

– А знаешь, я еще тогда почувствовал, что из этого ничего хорошего не выйдет. Глаза у этого медведя были какие-то дурные… Не знаю, как это объяснить, но когда Антошка в мою сторону смотрел, так меня просто пот прошибал. Как будто бы соображал, с какого именно бока начать меня жрать!

– Тебе это только казалось. Обыкновенный был медвежонок, забавный, смешной.

– Это уж точно, а помнишь, как ты его брагой напоил, вот потеха была! К медвежатам приставал, все подраться хотел, потом по земле валялся и под конец уснул где-то в уголке.

Широко улыбнувшись, признал:

– Да, брагу Антошка обожал. Она ведь у меня сладкая получается, а для медведя большего и не нужно.

– От Машки ни на шаг не отходил, топал за ней, будто бы привязанный.

– Это верно, ни у кого из медведей такого не встречал.

Аркадий вновь разлил водку в стопки.

– Вот что значит бабья порода! Вроде бы зверь, медведь! А вертела она им, как хотела!

– Знаешь, хочу тебе откровенно сказать, – подцепив вилкой малосолку, подхватил я разговор, – никогда такого не встречал, чтобы пестун защищал медвежонка. Да еще в диком лесу! Это ведь медведи! Они все большие единоличники. Действуют всегда в одиночку и по-звериному. Ни сестер, ни братьев не признают, всех подряд жрут! Едва подрос, сил поднабрался, так сразу же обо всем родстве забыл.

– А этот Антошка другим оказался, и сам выжил, и Машке помог. И ведь не разбежались, когда подросли! Так и ходили до последнего дня парой, – согласился Аркадий. Ухватив картошку, оказавшуюся горячей, он перебрасывал ее с ладони на ладонь, остужая. – Только я тебе вот что хочу сказать, помнишь их матуху? – наконец, откусил он горячую картошку, дыхнув паром.

– А то как же!

– Помнишь, как она у Афанасия мозги выела? – Заметив, как изменилось мое лицо, продолжил: – Медведь – зверь умный. Как и человек, подвержен страстям и привычкам. Вот однажды научила их матуха выедать мозг, они так и поступают. Помнишь, в прошлом году три охотника пропали?

– Конечно.

– У всех троих черепа были разгрызены, а мозг подчистую вылизан. Мы тогда двух медведей подстрелили… Теперь я уверен, что это были не они, а Антошка с Машкой. Так что эта парочка уже давно свирепствует. А потом еще двух грибников нашли в соседнем районе. Медведи у них тоже весь мозг сожрали! Может, еще по одной?

– Наливай.

– Давай за то, чтобы поскорее все это закончилось, – продолжал Аркадий.

Тост был незамысловатый, но понравился обоим, поэтому стопки опорожнили быстренько, закусив малосольной семгой.

На улице был вечер. Смеркалось. Через небольшое деревенское оконце, выходившее в яблоневый сад, казавшийся безмятежным, было видно ясное небо, покрывшееся мириадами звезд. На душе сделалось тоскливо, возвращаться в пустую избу не хотелось. И именно сейчас, в тихой теплой избе, я вдруг отчетливо осознал, что стал тяготиться одиночеством.

Видно, почувствовав мое настроение, Аркадий предложил:

– Может, поживешь у меня некоторое время? Чего тебе торопиться в свою берлогу? – Широко улыбнувшись, добавил: – Зарплата все равно капает.

– Хм, не без того… А твои где?

– Жена мать решила навестить, детишек с собой забрала.

Всего-то на какой-то год меня старше, а уже имеет троих детей. Не ведая того, Аркадий разворошил мою давнюю рану. Ведь я же не всегда был один, со мной рядом была девушка, которую я очень любил. Умница, красавица, отличница, аспирантка биологического факультета. Наобещав ей когда-то золотые горы, я забрал ее с собой в тайгу, где буквально за околицей можно было увидеть все прелести животного мира. Странно, но у такой милой и нежной девушки, каковой являлась Надежда, была большая привязанность к медведям, чему она и посвятила свою научную работу.

Родом она была из небольшого городка Йошкар-Ола, затерявшегося среди марийской тайги на Средней Волге. Первая ее курсовая работа была о популяции медведей в марийской тайге. По лежкам и меткам, что обнаруживались в наиболее недоступных частях тайги, ей удалось выяснить, что их там немногим более десяти. А потому сибирская тайга представлялась для нее кладом для научной работы. Вот только к чему Надежда была не готова, так это к тому, что сибирские медведи, в отличие от марийских, боящихся всякого шороха, были совершенно иные. Это настоящие великаны, грозные хищники, настоящие хозяева тайги, которые не всегда уступают дорогу даже человеку с ружьем. Их популяция насчитывала не полтора десятка особей, а многие тысячи! И гибель охотников от медведя-людоеда в тайге далеко не редкость.

Многие месяцы она шастала со мной по тайге: зимой наблюдала за берлогами, летом следила за лежками, позабыв о брезгливости, ковырялась в медвежьем помете. Ее можно было бы назвать одержимой медведями, во всяком случае человека, столь любившего этого опасного и коварного зверя, мне встречать еще не доводилось. Предоставь ей возможность, так она просто кормила бы их с ладоней и жила бы с ними в одной берлоге. Надежда всерьез считала, что большая часть медведей едва ли не вегетарианцы.

Все поменялось в одночасье, когда она однажды увидела, как крупный медведь с легкостью догнал длинноногого лося и ударом могучей лапы переломил ему хребет, а потом, не особенно утруждая себя деликатностью, принялся пожирать его еще живого.

После того случая она как-то немного ушла в себя, озороватый огонек в ее глазах, что так освещал ее юное красивое лицо, делая его еще более привлекательным, разом вдруг померк. Даже научная работа, к которой Надежда всегда испытывала интерес, уже не вызывала в ней потребности. Часами она могла смотреть в пустоту, думая о чем-то своем. Поэтому я не удивился, когда однажды она вдруг произнесла:

– Тимофей, мне нужно в город… Навестить маму… Это ненадолго.

Стараясь справиться с комом, что вдруг болезненно сдавил мне горло, отвечал, как можно бодрее:

– Конечно, я все понимаю.

Каждый из нас знал, что это расставание надолго, если не навсегда. Просто опасались порвать натянутые отношения, что продолжали еще держать нас вместе и называться семьей.

Надежду я провожал до железнодорожной станции в первый выпавший снег. На прощание утер ее слезы, так некстати скатившиеся по розовым щекам, а потом долго возвращался по ее следам в свой дом, мгновенно остывший без женского тепла. Возможно, именно поэтому я окончательно перебрался в тайгу, чтобы в одиночестве переживать горе расставания. Официально мы с Надей не развелись, и почтальон иногда приносил от жены короткие весточки, на которые я так же скупо отвечал. Единственное, что от нее осталось, так это фотография, что стояла на моем столе.