Джонатан Келлерман - Доктор Смерть Страница 17

Майло молчал. Дорога была на удивление пустой, и мы быстро домчались до пересечения со 101-м шоссе. Майло повернул на восток, и движение стало чуть более оживленным. Оранжевые знаки у развилки сообщали о том, что в ближайшее время движение по дороге на полтора года будет ограничено вследствие реконструкции. Все держали скорость на пятнадцать миль в час выше максимально разрешенной, словно пытаясь урвать последние мгновения свободы.

— Судя по твоим словам, — наконец нарушил молчание Майло, — этот мистер Досс такой же, как все остальные, — горячий поклонник Мейта?

— Предоставляю ему самому высказать свою точку зрения по этому вопросу.

Майло снова улыбнулся. В его улыбке не было ничего хорошего.

— Он не любит Мейта.

— Я этого не говорил.

— Не говорил.

Он сбросил газ. Мы проехали мимо поворотов на Ван-Нуйз, Шерман-Оукс и Северный Голливуд, затем свернули на шоссе номер 134.

— В одном феминистском журнале я наткнулся на предположение, что Мейт ненавидел женщин. Восемьдесят процентов его путешественников были женщины, а его самого никогда не видели вместе с женщиной. Тебе известно что-либо о его личной жизни?

Довольно грубая смена темы. Майло понял, чего я хочу, но не стал возражать.

— Почти ничего. Мейт жил один, и его хозяйка утверждает, что никогда его ни с кем не видела. Пока что я еще не успел проверить брачные лицензии, но до сих пор никто не предъявил к оплате страховку.

— Любопытно, а такой человек как Мейт страховал свою жизнь? — спросил я.

— Почему бы и нет?

— Не думаю, чтобы жизнь представляла для него что-то ценное.

— Что ж, возможно, ты прав, потому что я не нашел у него дома никаких страховых полисов. С другой стороны, опять-таки, не исключается, что все бумаги Мейта находятся у его чертова поверенного Роя Хейзелдена, с которым до сих пор так и не удалось связаться. Возможно, нас сможет вывести на него мисс Зогби.

— Ты о ней больше ничего не узнал?

— Никаких неладов с законом у нее не было — даже ни разу не нарушала правил парковки. Похоже, она просто живет тем, что смотрит, как люди умирают. А этого у нас хоть отбавляй. Или мне только так кажется?

Поклонение культу смерти никак не проявлялось в устройстве садика, разбитого перед домом Алисы Зогби.

Она жила в кирпичном особняке в английском сельском стиле, расположенном на небольшом участке земли к северу от Глендейла. Домик был просто игрушечным. Красную черепичную крышу над входной башенкой венчал медный петух-флюгер. Узкие окна были завешены белоснежными шторами. Мощеная булыжником тропинка извивалась к крыльцу с коваными перилами, ведущему к резной дубовой двери. Дом окружали клумбы, причем растения в них были посажены по убыванию роста: сначала морщинистая листва и багряные цветы гвоздичника, затем пестрые пышные облака недотроги, и наконец, невысокая ограда каких-то вьющихся растений с белыми соцветиями.

На усыпанной гравием дорожке под сенью молодого аккуратно подстриженного деревца ногоплодника, все еще подвязанного к палке, стояла белая «Ауди». С другой стороны дорожки возвышался такой же обкорнанный явор, но только уже большой. Залитая солнечными лучами лужайка казалась столь неестественно зеленой, словно ее только что красили. Большое дерево уже начало сбрасывать листья, и ржаво-бурые крапинки на граве и камнях были единственным напоминанием о том, что не все в природе подвластно человеку.

Оставив машину на улице, мы с Майло прошли к крыльцу. Дверной молоток был сделан в виде большой бронзовой бараньей головы. Подняв верхнюю челюсть животного, отчего оно ехидно оскалилось, Майло отпустил ее, и массивный дуб содрогнулся. Не успел звук замереть, как дверь отворилась.

— Вы из полиции? — спросила вышедшая на крыльцо женщина. Метнувшаяся вперед рука, крепкое рукопожатие. — Пожалуйста, проходите!

Алисе Зогби действительно было около пятидесяти — на мой взгляд, пятьдесят с хвостиком. Но несмотря на смуглую от загара кожу и копну седых волос, она казалась скорее молодой, чем пожилой.

Высокая, стройная, с полной грудью и широкими сильными плечами, длинные ноги и руки, естественный загар человека, много бывающего на воздухе, большие голубые сапфиры-глаза. Алиса Зогби провела нас через небольшую круглую прихожую, устроенную в башенке, в маленькую изящную гостиную. У нее была походка профессиональной танцовщицы — быстрая, уверенная, все суставы хорошо смазаны, руки движутся, бедра покачиваются.

Комната была обустроена так же тщательно, как цветочные клумбы. Желтые стены с белой отделкой, обтянутая красным дамастом софа, стулья. Небольшие столики, тщательно расставленные, как было сразу заметно любому наблюдательному человеку. На стенах писаные маслом пейзажи Калифорнии, все в золоченых рамах. Ничего дорогого, но всё на своих местах.

Остановившись перед обитым синим гобеленом креслом, Алиса Зогби повела бедром, указывая нам на красную софу. После того, как мы сели, она уселась в кресло, закинув ногу на ногу и смахнув со лба белую челку. Мы утонули в низких мягких подушках. Грузный Майло, провалившись гораздо ниже меня, неуютно заерзал.

Алиса Зогби сплела пальцы на колене. Ее круглое лицо, гладкое вокруг рта, у уголков глаз было покрыто сетью морщин. На ней был просторный свитер из голубого кашемира, синие джинсы, белые носки и белые замшевые шлепанцы. В ушах сверкали большие жемчужины, обрамленные серебром, а на грудь, повторяя все ее изгибы, спадала золотая цепочка с разноцветными необработанными драгоценными камнями. Пальцы были без украшений. На инкрустированном столике между нами стояла японская ваза с леденцами. Золотые и зеленые самородки — апельсиновые и мятные.

— Угощайтесь, — предложила Зогби, указывая на леденцы.

Несмотря на мрачное выражение лица, ее голос прозвучал легкомысленно.

— Нет, спасибо, — сказал Майло. — Рад, что вы согласились встретиться с нами, мэм.

— Все это так ужасно. У вас уже есть предположения, кто принес в жертву Элдона?

— Принес в жертву?

— Ну разумеется, — подтвердила она. — Это дело рук какого-то сумасшедшего фанатика.

Стиснув руку в кулак, она посмотрела на нее, затем снова разжала пальцы.

— Мы с Элдоном говорили об этой опасности, — продолжала Алиса Зогби. — О том, что какой-то лунатик захочет таким образом попасть на первые полосы всех газет. Элдон уверял меня, что этого никогда не будет, и я ему верила, но ведь это все-таки произошло, правда?

— Значит, доктор Мейт ничего не боялся?

— Элдону был неведом страх. Он сам распоряжался своей судьбой. Знал, что определить свой путь в жизни можно только не обращая внимания на обстоятельства. И Элдон был предан своему делу — он жил этим. Он собирался еще долго продолжать его.

Майло снова подвинул свою тушу, словно пытаясь остаться на плаву в море красного шелка. Однако при этом он лишь еще глубже погрузился в подушки и вынужден был пересесть на самый край.

— Но вы с ним все же говорили об опасности?

— Речь об этом завела я. В общих выражениях, так что я не могу указать вам на какого-то безумца. Вполне вероятно, это дело рук одного из тех калек, что окрысились на Элдона.

— "Продолжаем жить", — подсказал я.

— Точно, они.

— Вы говорили в общих выражениях, мэм, — уточнил Майло. — Но были ли у вас какие-то конкретные причины для беспокойства?

— Нет, просто я хотела, чтобы Элдон вел себя более осторожно. Но он не хотел и слышать об этом. Он просто не верил, что кто-то может замыслить против него недоброе.

— И о каких мерах предосторожности вы говорили?

— О самых простых. Вы были у него дома?

— Да, мэм.

— Тогда вы сами все видели. Это же черт знает что, туда мог зайти любой посторонний с улицы. И дело не в том, что Элдон был таким беспечным. Просто он не обращал внимания на окружающую обстановку. Таковы почти все гениальные люди. Вспомните Эйнштейна. Какой-то фонд прислал ему чек на десять тысяч долларов, а он его так и не обналичил.

— Доктор Мейт был гений? — спросил Майло.

Алиса Зогби изумленно уставилась на него.

— Доктор Мейт был одним из величайших мыслителей нашего времени!

Поверить в это было как-то трудно после медицинского колледжа в Мексике, практики в забытой богом клинике и последующей работы исключительно с бумагами. Словно прочтя мои мысли, Алиса Зогби повернулась ко мне и сказала:

— Эйнштейну пришлось работать канцелярским клерком, пока мир не раскрыл его талант. Люди были слишком глупы, чтобы понять его. Разум Элдона никогда не переставал работать. Он прекрасно разбирался во всем — в естественных науках, в истории, в чем угодно. И в отличие от большинства людей, его не ослепляли условности личной жизни.

— Потому что он жил один? — предположил я.

— Нет-нет, я имею в виду совсем другое. Элдон не отвлекался на второстепенное. Готова поспорить, вы уверены, что его родители умерли в мучениях, и именно поэтому он решил посвятить свою жизнь борьбе за облегчение боли. — Она начертила в воздухе крест. — Вы ошибаетесь. И отец, и мать Элдона дожили до почтенных лет и спокойно отошли в мир иной.