Ник Тошес - Рукой Данте Страница 17

Как сказал однажды мой покойный друг, Сэл Скарпата, не доживший до сорока: «Помнишь тех жутковатых придурков, которым никак не удавалось снять девчонку, когда мы были пацанами? Ну так вот, теперь они с нами посчитаются».

Да, часто ошибающиеся, никогда не сомневающиеся, — эти големы пребывают в самодовольном заблуждении, полагая, что способны предсказывать потребительский спрос и манипулировать им: независимо от балансовых показателей, доказывающих их неправоту, невидимые бюрократы никогда не ставят под сомнение это заблуждение.

Те, кто когда-то носил титул издателя или редактора, а нередко и совмещал то и другое; те, кто когда-то стоял над големами, ныне обязаны служить им. Каждая книга, которую им хочется приобрести и опубликовать, должна соответствовать парадигме самообмана стоящего наверху голема.

Она должна быть представлена как продукт, природа которого соответствует проверенной, испытанной и признанной верной формуле «текущей маркетабильности».

Она может быть снабжена ярлыком «смелая», как зубная паста или чистящее средство снабжаются ярлыком «новая и улучшенная» или даже «революционная», но, подобно гигиеническим и моющим продуктам, независимо от ярлыка должна быть безопасной для потребителя и содержать только проверенные и одобренные искусственные ароматизаторы и красители.

Она может быть «шокирующей», «брутально откровенной», «оскорбительной», «скандальной» или «кошмарной», так как это общепринятые вкусовые добавки посредственности, но никогда не должна быть неприятной или отличной от обычного и общепринятого, никогда не должна пытаться выйти за установленную черту приемлемости.

Главное — она должна отвечать тем самым возвышенным и в высшей степени неопределенным идеалам посредственности, одобряемым упомянутой нами газетой, которая может распять не того еврея, но при этом твердо отвергает отвратительного, по ее мнению, Филиппа Рота и признает настоящими писателями Джона Гришэма и Стивена Кинга.

Если редактор хочет выжить, то у него не остается иного выбора, как служить голему, даже при том, что он занялся бизнесом, имея склонность к литературе, ценя ее и понимая, даже при том, что он, по крайней мере, на словах, воздает ей должное. Единственный для него способ подняться заключается в служении голему. Высокий дух, воображение, смелость, индивидуальность, моральная свобода — на всем этом ставится крест. Любовь к классике не возбраняется, но правда такова, что теперь такие книги либо не могут, либо не желают издавать. Да, классику печатают и все еще продают, хотя часто ее не читают, но только потому, что она входит в список обязательного чтения, и, следовательно, почти каждый, стремящийся получить диплом покупает ее вынужденно.

Продажа книг, как и чтение, уменьшается. Около поли вины всех продаж контролируется четырьмя крупными сетями магазинов. Шутка. Нет издателей. Нет магазинов. Не ничего.

Мой друг Бобби Тедеско, бывало, говаривал: «В мире есть два типа людей: итальянцы и те, кто хотел бы ими быть».

По аналогии можно сказать, что сейчас в мире только два типа книг: книги Опры и те, которые хотели бы ими быть.

Я только что издал новую книгу. Мне она не казалась чем-то уж очень значимым. Я и не намеревался делать шедевр. Мне хотелось срубить несколько сотен тысяч. Вот и все. Но то, что она не была чем-то особенным для меня вовсе не означает, что она не была великой книгой в сравнении с прочим выходящим из-под печатного станка. Критики, как обычно, отнеслись ко мне по-доброму, книга получила награду и даже попала в несколько списков бестселлеров, чего еще не удавалось ни одной из моих прежних.

В тот день, когда она появилась в списке бестселлеров «Лос-Анджелес тайме бук ревью», мой друг Джерри прислал мне копию этого списка. Она стояла почти в самом низу, но все-таки присутствовала там. В списке была еще одна книга моего издателя, в самом верху, и в ней содержались рецепты кулинарных блюд и советы по декорированию. Конечно, моя книга не могла соперничать с такого рода вещью, считавшейся «хорошей» книгой. Моя представляла собой попытку показать истинную душу одного человека — большого плохого черного парня по имени Сонни Листон, — которого история обрекла на муки ада. Я дал книге название «Ночной поезд» — так же называлась любимая песня Сонни, — потому что посчитал его, это название, прекрасной метафорой для того фатального короткого путешествия в край ночи, которым была жизнь Сонни. Однако мой издатель, зная, что я вынашивал название на протяжении нескольких лет, высказал опасение, что моя книга может оказаться как бы в тени другой, вышедшей совсем недавно книги Мартина Эмиса, озаглавленной точно так же. Я неохотно пошел на уступку, предоставив другой вариант: «Дьявол и Сонни Листон». (Странно, но хотя Мартин Эмис британец, мой британский издатель никаких сомнений не испытывал и выпустил книгу под первоначально задуманным мной названием. В результате мой «Ночной поезд» обошел «Ночной поезд» Эмиса, и с тех пор обе книги сосуществуют в Британии без проблем и путаницы.)

Впрочем, речь не о моей, возможно, не такой хорошей книге — то есть великой, — и не о книге Эмиса, которая, возможно, лучше. Речь о моей книге и книге с рецептами и советами по декорированию. Я полагал, что поскольку моя книга — которая, да, признаю, не содержит советов по декорированию — представляет собой серьезную попытку показать истинную душу человека миру, который при всей его лицемерной политической корректности по-прежнему, не сознаваясь в этом, в глубине души боится и презирает все большое, плохое, черное, и поскольку это, по крайней мере, настоящая книга — пусть и написанная не от чистейшего сердца «священного древа», а в не столь священном борделе на окраине, — то мой издатель должен быть доволен хотя бы тем, что благодаря мне его представительство в списке бестселлеров выглядит вполне достойно.

Этого не случилось, и только тогда я сделал открытие, что если не принимать в расчет публичное притворство, издателям, похоже, нет никакого дела до респектабельности и Достоинства, если они не подкреплены коммерческим успехом, а не только пустыми похвалами.

По словам моего издателя — он говорил не со мной, а моим агентом, — книга была не очень хорошо принята. Более того, она не оправдала «ожиданий по продаже». В общем, учитывая все, вместе взятое, для голема выпуск ее оказала неудачным предприятием.

Вот так и получилось, что мой первый бестселлер проиграл по всем статьям рецептам и советам по декорированию.

В тот год мне стало ясно — для меня этот бизнес закончился. Тридцать лет я боролся и брал верх. Но пока я одерживал победы, враг рос и крепчал. Теперь вопрос стоял так: либо опуститься на колени перед ним, несущим глазированный торт капитуляции и жертвоприношения, либо исчезнуть.

Я знал своего редактора семнадцать лет. Знал с того времени, когда он работал в прекрасном старом офисе, отделанном прекрасным старым деревом, в прекрасном старом издательстве «Скрибнер», по прекрасным старым скрипучим половицам которого расхаживал сам старик Скрибнер. Настоящие издательства еще держались, и мы сидели в прекрасном старом офисе, окнами выходившем на Пятую авеню, наслаждаясь воздухом этого места, хранившего душу и время, возвышенность устремлений и святость древнего «древа».

Вдохнув полной грудью воздух того «священного древа», я уже не хотел никакого другого.

Он был самый лучший из возможных редакторов в том смысле, что лишь изредка пытался меня редактировать, поскольку раз ни один писатель не может начать писать до тех пор, пока не поймет и не признает смиренно, что бессловесный ветер, о котором говорил Эзра Паунд, обладая поэтической силой, недоступной ни одному из пишущих, то и от редакторов требуется такое же понимание. Величайшие редакторы не редактируют. Они находят хороших писателей и вступают с ними в заговор, цель которого дать им свободу и деньги. Максвелл Перкинс, работавший у Скриинера с Хемингуэем, Ф. Скоттом Фицджеральдом, Томасом Вульфом и другими, носит сегодня титул «редактора гениев». Если бы Перкинс когда-либо наткнулся на гения, его работа свелась бы к тому, что он позволил бы этому человеку, способному конструировать свои собственные предложения, беспрепятственно делать свое дело и дальше. Разве мог Сакс Комминс, старший редактор «Рэндом хаус» во времена Беннета Серфа, навязать свою волю Уильяму Фолкнеру, У.Х. Одену или Уильяму Карлосу Уильямсу? Разве мог Марни Россет пытаться направлять Уильяма Берроуза и Хьюберта Селби-младшего? Разве мог Джеймс Лафлин улучшать Эзру Паунда или Пола Боулса? Никто ничего не мог. Потому что никто этого не желал. И в этом заключается настоящее редактирование.

Но голем, узурпировавший власть редакторов, сделал так, что заговор между писателями и редакторами стал почти невозможен. В старые времена в издательском деле, как и в те времена, когда еще существовали старые кварталы, где люди считались соседями, всех объединяло понятие общих ценностей, и осознание этого сплачивало тех, кто признавал данные ценности, против того, что угрожало им. Тогда, в те далекие времена, жило ощущение родства, ощущение преданности, ощущение того, что все мы живем и дышим вместе. Латинский префикс con-, выражающий совместное действие, соединение, партнерство, и латинский инфинитив spire, «дышать», дают вместе слово conspire, означающее «дышать вместе». Потом случилось пришествие голема, которому было неведомо понятие ценностей, независимо от того, объединяли ли эти ценности тех, кто занимался изданием сам по себе и не дышал вместе ни с кем.