Роберт Харрис - Призрак Страница 18

— Почему бы нам не сделать вашу книгу непохожей на другие мемуары? Почему бы вам не рассказать людям правду?

Он рассмеялся.

— Тогда это действительно будет сделано впервые.

— Вот именно. Расскажите людям, на что похожа жизнь премьер-министра. Оставим политическую кухню в покое. О ней может написать любой скучный пожилой человек.

Я едва не процитировал Макэру, но в последнее мгновение мне удалось удержаться от этого.

— Сделайте акцент на материале, который никто не ожидает услышать от вас, — на повседневном опыте управления великой страной. Что вы чувствовали по утрам? Что вас напрягало? На что похожа эта изоляция от обычной жизни? Каково быть объектом обожания и ненависти?

— Нет уж, спасибо.

— Людей очаровывает не политика. Кого вообще волнует политика? Нас очаровывают люди — подробности из личной жизни высокопоставленных персон. Вы считаете такие детали естественными для себя. Они обычны для вас. Поэтому вы не можете выделить те факты, о которых хочет знать читатель. Их нужно вытянуть из вас. Для этого я, собственно, и здесь. Вместе мы можем сделать книгу не для политических обозревателей, а для простых смертных.

— Мемуары для обывателей, — сухо заметила Амелия, но я проигнорировал ее, и, что более важно, так же поступил мой собеседник.

Теперь он смотрел на меня по-другому. Глаза Лэнга засияли интересом, как будто в его черепе включилась лампочка.

— Многие прежние лидеры не справились с этой задачей, — продолжил я. — Они были слишком неповоротливыми. Слишком неловкими. Слишком старыми. Если бы они сняли жакет и галстук, а затем переоделись…

Я жестом указал на его одежду.

— …в спортивный костюм, например, то это выглядело бы фальшиво. Но вы другой. Вот почему вам нужно написать совершенно особые мемуары для молодого поколения.

Лэнг не сводил с меня пристального взгляда.

— Что ты думаешь, Амелия?

— Мне кажется, вы созданы друг для друга. Я начинаю чувствовать себя третьей лишней.

— Вы не против, если мы начнем записывать? — спросил я. — В разговоре может промелькнуть что-то полезное. Не волнуйтесь. Диски будут вашей собственностью.

Лэнг пожал плечами и жестом указал на мой «Уокмен». Когда я нажал на кнопку записи, Амелия вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

— Знаете, что потрясло меня больше всего? — сказал я, передвигая кресло, чтобы сесть лицом к нему. — Вы, в традиционном смысле слова, не были политиком. Хотя вашу карьеру можно назвать невероятно успешной.

Это был вид жесткого опроса, на котором я специализировался.

— Я имею в виду, что ваша юность выглядит довольно обычной. Никто не ожидал, что вы станете политиком, верно?

— Господи! — воскликнул Лэнг. — Действительно, никто не ожидал. Я абсолютно не интересовался политикой — ни в детстве, ни в юности. Люди, одержимые политикой, казались мне странными психами. Честно говоря, я и сейчас так думаю. Мне нравилось играть в футбол. Нравились фильмы и театр. Позже я стал ухлестывать за девушками. Но я никогда не думал, что стану политиком. Даже в студенческие годы я относился ко многим общественным деятелям как к законченным придуркам.

Бинго, подумал я. Мы общались только две минуты, а у меня уже было потенциальное начало книги: «Я абсолютно не интересовался политикой — ни в детстве, ни в юности. Люди, одержимые политикой, казались мне странными психами. Честно говоря, я и сейчас так думаю…»

— А что изменилось? Что втянуло вас в политику?

— Вот именно, втянуло, — со смехом сказал Лэнг. — Уехав из Кембриджа, я почти год мотался без дела, надеясь, что спектакль с моим участием поможет мне устроиться в один из лондонских театров. Но этого не произошло, и я начал работать в банке. В ту пору мне приходилось жить в мрачной полуподвальной квартире в районе Лэмбет. Я оплакивал свою судьбу, потому что все мои друзья из Кембриджа уже работали на Би-би-си или вели свои программы на радио. Однажды — я помню, это было воскресенье, дождливый день, когда не хочется вставать с постели, — кто-то постучал в мою дверь…

Историю о том дождливом воскресенье он рассказывал, наверное, в тысячный раз, но вы не догадались бы об этом, глядя на него сейчас. Он сидел в кресле, улыбался своим воспоминаниям и произносил те же самые слова, что и всегда, используя старые отрепетированные жесты. Вот Лэнг изобразил жестом стук в его дверь. А я изумлялся, каким прожженным артистом он был — настоящим профи, который делал хорошее шоу независимо от того, состояла ли его аудитория из одного человека или из миллиона зрителей.

— …И этот «кто-то» не уходил. Он стучал и стучал. Тук-тук-тук. Честно говоря, я немного выпил предыдущим вечером, и, как вы сами понимаете, у меня адски болела голова. Я накрылся подушкой. Но назойливый посетитель не унимался. Тук-тук-тук. Поэтому я постепенно выбрался из постели. Могу поклясться вам, что делал это частями: сначала ноги, потом руки и так далее. Натянув одежду, я открыл дверь и увидел на пороге девушку — прекрасную девушку. Она попала под дождь и промокла насквозь. Ее можно было выжимать, но она, казалось, не замечала ничего вокруг. Девушка начала рассказывать мне о местных выборах. Такая эксцентричная речь! Должен признаться, я даже не знал, что проходили какие-то выборы. Тем не менее мне хватило ума притвориться, что я очень заинтересован ее агитацией. Я пригласил девушку в дом, угостил ее чашкой чая и уговорил просушить промокшую одежду. Так получилось, что я влюбился в нее. И вскоре мне стало ясно, что если я хочу еще раз увидеть ее, то должен взять одну из листовок и прийти в следующий вторник на встречу активистов местной партии. Что, в общем, я и сделал.

— И это была Рут?

— Да, это была Рут.

— А если бы она состояла в другой политической партии?

— Я отправился бы следом за ней и присоединился к любой из партий.

Он взглянул на меня и быстро добавил:

— Я мог бы и не состоять в ее партии. Просто мне хочется сказать, что мое политическое пробуждение длилось очень долго — не так легко менять свои взгляды. Моя вера в будущее Англии имелась уже тогда, но в то время она как бы дремала. Нет, я не стал бы присоединяться к любой партии. Но моя судьба сложилась бы иначе, если бы в тот день Рут не постучала в мою дверь… и не продолжала бы стучать.

— И если бы не было дождя.

— Не будь дождя, я нашел бы другой предлог, чтобы пригласить ее внутрь, — с усмешкой сказал Лэнг. — Я хочу сказать… Поймите, мой друг, я был не настолько уж безнадежен.

Улыбнувшись в ответ и покачав головой, я быстро сделал запись в блокноте: «Начало??»

Мы работали все утро, позволяя себе лишь короткие паузы для замены мини-дисков. В такие моменты я торопливо спускался на первый этаж — в ту комнату, которую Амелия и секретарши использовали как свой кабинет. Отдав записанный диск для распечатки, я быстро поднимался наверх. Так происходило дважды, и каждый раз при моем возвращении Лэнг сидел в той же позе, в которой я оставлял его. Сначала я подумал, что это проявление силы его сосредоточенности. Но затем мне стало ясно, что ему просто было лень шевелиться.

Я филигранно провел его через ранние годы, фокусируя внимание не столько на фактах и датах (Макэра собрал их должным образом), сколько на впечатлениях и физических объектах его детства. Половина дома в лейчестерском поместье. Личности отца и матери (строитель и учительница). Мирные ценности английской провинции шестидесятых годов, где единственными звуками по воскресеньям были звон церковных колоколов и гудки рожков на фургончиках с мороженым. Слякотные утренние игры в футбол в местном парке по субботам и долгие летние вечера у реки на крикетной площадке. Большой отцовский велосипед «Остин-атлантик» и его собственный первый трехколесник от фирмы Рэлайс. Комиксы «Орел» и «Виктор», забавные радиопостановки «Простите, но я прочитал это снова» и «Морская шутка». Финал мирового кубка 1966 года, автогонки «Зеткарс» и эстафеты «Приготовиться, внимание, старт!». Фильмы «Пушки острова Наварон» и «Продолжайте, доктор» в местном кинотеатре ABC. Театральная пьеса «Мой парень — конфетка» в исполнении Милли и синглы «Битлз» на гибких сорока-пятках, которые он крутил на «Dansette Capri» его матери.

Здесь, в кабинете Райнхарта, подобные мелочи английской жизни пятидесятилетней давности казались такими же старомодными, как безделушки, выполненные в жанре викторианской trompe I'oeil[19] (и столь же уместными, как вы могли бы подумать). Но мой метод таил в себе хитрость. И Лэнг, с его талантом сопереживания, тут же ухватил основную идею, поскольку мы детализировали не просто его детство, а детство каждого, кто родился в Англии в середине прошлого века и чья молодость прошла в семидесятые годы.