Александр Бородыня - Зона поражения Страница 18

— С меня крестик сняли, — сказал он, показывая пальцем на свою голую грудь, одеяло, которое он взял с кровати, съехало на колени и прикрывало только ноги. — И колечко обручальное. Не соблаговолите вернуть?

— Вы мне не верите. Я могу показать вам результаты анализов, снимки. — Ночной гость вытащил из кармана маленький целлофановый пакетик и толкнул его по полировке. — Вот, пожалуйста, ваши вещи, возьмите. Родственникам мы еще не сообщили, ваша смерть зафиксирована только на бумаге, все это еще можно переменить. Но я надеюсь, вас заинтересует мое предложение. — Он сделал длинную паузу.

Максим Данилович разорвал пакетик, надел крестик на шею, надел на палец кольцо.

— В общем, я хочу предложить вам хорошо оплачиваемую работу, — после паузы сказал гость. — Вам, Максим Данилович, осталось, как я уже сказал, жизни около месяца. Принимая мое предложение, вы сможете обеспечить вашу семью на несколько лет вперед. Если вы откажетесь, то завтра мы оформим документы на выписку и вы будете в течение того же времени в страданиях умирать у себя дома. — Он снова налил коньяк, на этот раз, хоть и не чокнувшись, они выпили одновременно. — Есть и еще одно обстоятельство, способное заинтересовать вас.

— Ну? — не удержавшись, съехидничал Максим Данилович, все происходящее почему-то только веселило его. — И какое обстоятельство?

— Приняв мое предложение, вы получите шанс на излечение. Небольшой шанс, один из тысячи, но он все-таки у вас появится. Так что решайте.

— А чего решать-то, когда вы меня с кем-то перепутали! — Максим Данилович сам взял бутылку и опять разлил. — Кто я, вы знаете? Наверное, все-таки не знаете. Шоферюга, самый обыкновенный шоферюга, алконавт. Смену за рулем, полторы смены в отрубе. Сижу на кухне в обнимку с приемником, песни пою, дебил!

— Я наводил справки, — перебил гость. — У вас права первого класса, если не ошибаюсь?

— Первого!

— Незнакомую машину вести сможете?

— Любую, наверное, смогу.

— И «Кадиллак»?

— «Кадиллак»? Не знаю. Можно, наверное, попробовать. Вам что, водитель на «Кадиллак» нужен? Вообще что я должен буду делать? Что за работа такая, после смерти?

— Значит, вы согласны?

— Если все это правда, если вам нужен шофер и больше ничего, то предложение, конечно, заманчивое. Но я не понимаю, коли у меня рак желудка обнаружился, почему никакой боли нет? Разве мне можно кофе пить? — Он вопросительно посмотрел на доктора. — Я ведь только что бифштекс сожрал, — потер пальцами шрам на боку, — не болит ни хрена.

— Вам и коньяк также пить не следовало бы. — Доктор вытряхивал последние капли из бутылки в свою рюмочку. — Хотя если вы согласитесь на мои условия, то последний месяц вашей жизни окажется самым пьяным месяцем вашей жизни. И что же, совсем не болит?

— Чуточ-ку тя-нет!

— Боли не будет еще несколько дней, потом она за вас, конечно, примется, с этим ничего не поделаешь, и к этому вы должны быть готовы. Скажите, Максим Данилович, вы хорошо стреляете?

— Из автомата девяносто шесть из ста. Но это было тридцать лет назад. Сейчас не знаю, давно оружия в руках не держал. А что, нужно грохнуть кого-то?

— Нет, — врач поморщился, — для этой цели обычно приглашают совсем других людей. Вам никого не придется убивать. Ваше дело только вести машину. Ну, так вы согласны? — Он вынул из кармана халата сложенный вчетверо листок и, отодвинув пустые рюмки, расправил его на столе. — Если да, то вы должны это подписать.

— Сначала я должен узнать, в чем будет заключаться моя работа?

— Все очень просто, — сказал врач совершенно трезвым, но теплым голосом. — Несколько дней назад погиб наш водитель, ты должен его заменить. Туда ты едешь на «Лендровере», обратно приведешь машину с товаром. Ты справишься с большой машиной?

— Да фуры я в загранку водил, пока по пьяному делу не уволили, — сказал Максим Данилович. — Куда будет ездка?

— Товар, который ты доставишь, сейчас находится на складе в городе Припять.

— В зоне АЭСки, что ли? — Там!

— Что-нибудь серьезное или барахло?

— В основном барахло.

Ощутив легкое прикосновение боли, Максим Данилович решил свернуть затянувшийся разговор.

— Согласен! — сказал он, не глядя больше на собеседника. — Какая, к чертям, разница, по какой дороге машину гонять. Был бы асфальт в три слоя. И еще одно условие: достаньте мне еще таких папирос. Привык к ним. Мне друзья из Мурманска всегда присылали, а теперь, раз я умер, не пришлют больше.

— Ты должен это подписать! — напомнил Александр Алексеевич, подвигая листок.

— А что это?

Вероятно, он очень ослаб, и теперь после коньяка, строчки, напечатанные на машинке, разъезжались перед глазами, не ухватить смысла.

— Эта бумага позволит без особых сложностей перечислить заработанные вами деньги на счет вашей семьи. Не бойтесь, никакого другого договора между нами не будет.

— Я и не боюсь… Кто сказал, что я боюсь?.. Я в Чехословакии, между прочим, воевал. Ранение имею… — Приняв из руки доктора авторучку, Максим Данилович подмахнул листок, так и не сумев его прочесть.

Подмахнув, он с трудом выпрямился у стола. Голова кружилась. Наверное, он пьяно улыбался.

— Мне надо прилечь!.. Спать хочу. Помнишь, как в той мультяшке: «Поели, теперь можно поспать».

6

В головах постели радио играло. Негромко звенел клавесин, потом нежные женские голоса. Очень долго, проснувшись, он лежал на спине совершенно неподвижный, не открывая глаз. Он помнил все, происшедшее накануне. Во рту даже сохранялся вкус вчерашнего коньяка. Темная этикетка — золотые горы, латинские буквы.

«Я умру скоро, — подумал он. — Мне предложили хорошую работу? Кажется, я согласился? Точно, я согласился, я что-то подписал. Деньги достанутся Ольге. То, что я подписал, было, наверное, доверенностью. Бред какой! Но лучше такой бред, чем такая жизнь. — Покопавшись немного в себе, он не без удовольствия отметил, что вовсе не испытывает страха, не боится этой самой смерти. Всегда ее боялся, а теперь почему-то перестал. Пахло розами и пролитым кофе. Слух обволакивали нежные голоса. — Если все это не шутка, то я, конечно, согласен. Почему я должен отказать себе в последнем удовольствии. Потребую, конечно, пусть покажет результаты анализов, снимки, если правда- опухоль на верхней стенке, я с ним и на брудершафт выпью. Золотые горы были ничего, крепкие, и голова после коньяка не болит».

Он открыл глаза. Музыка стихла. Передавали последние известия. Дверь открылась. С подносом в руках вошла знакомая медсестра. Он припомнил: доктор говорил, сестру зовут Алевтина. С подушки трудно было разглядеть, что там, на подносе, но большой желтый бок апельсина ни с чем не перепутаешь, и, судя по запаху, на этот раз все будет съедено, прежде чем успеет остыть.

— Я смотрю, завтрак у нас похлеще вчерашнего, — дергая за рычаг кровати и приподнимаясь, весело сообщил он. — Хотя и вчера было неплохо. Вы каждый день меня так кормить собираетесь?

— Это опять ужин, — сказала Алевтина, опуская поднос на стол. — Поешьте и одевайтесь. Я вернусь через пятнадцать минут, вы должны быть готовы.

— К чему готов?

Но дверь уже затворилась, знакомо щелкнул ключ. На стуле рядом с кроватью лежала аккуратно сложенная синяя пижама. Максим Данилович выбрался из-под одеяла, облачился. Пижама была не совсем его размера, но зато она была теплой, и штаны не падали, широкая резинка туго охватила живот. За окном ночь. Шоссе освещено, но окна в новостройке не горят. Он опять проспал, похоже, целые сутки.

Он еще не успел закончить свой ужин (бифштекс на этот раз оказался вполне приличным, а кофе просто раскаленным и крепким), когда опять появилась Алевтина.

— Покойников не боитесь? — спросила она.

— Нет, а почему я должен их бояться?

— Если не боитесь, тогда пошли. Предстоит большая работа, а у нас с вами всего три часа времени.

— Какая работа будет? — послушно следуя за ней по полутемному высокому коридору, спрашивал он. — Нет, я согласен на любую. Просто хотелось бы знать, что за работа.

— Натурщиком! — Она надавила кнопку. Бесшумные, как и их собственные шаги, растворились двери скоростного лифта. — Устраивает?

В лифте оказалось прохладно и в сравнении с коридором очень светло. Прямо перед Максимом Даниловичем было большое зеркало, и, пока продолжался спуск, он имел возможность изучить свое отражение. Оказывается, он сильно похудел, щеки бледные, запали, скулы вылезли уродливо вперед. Сопутствовавшая все последние годы его собственному изображению пьяная опухлость начисто отсутствовала, только губы дрожали так же, как и всегда с похмелюги.

Желтый квадратик скользил по узкому световому табло над дверью, лифт двигался вниз. На цифре «один» включила что-то на щитке, и кабина пошла дальше.