Роберт Стоун - Перейти грань Страница 18

Прихлебывая пиво, Стрикланд наблюдал за Памелой. На ее вытянутом и заостренном лице с огромными зелеными глазами все явственнее проступало выражение обреченности. И страха. Страха перед неизвестностью, усмешкой сумасшедшего, неожиданным одиночеством. Настороженный взгляд выдавал в ней натуру слабую, надломленную и несчастную. В одинаковой степени она могла быть и величайшей преступницей, и жертвой величайшего преступления. Заглядывая в будущее, Стрикланд представлял себе кровавое убийство, вырывающееся из окон пламя, Тауэр…

"Малонаселенный Вавилон" продолжал усердствовать. Танцоры заламывали руки и извивались, как могли. Это был канун уик-энда, и на площадке толпилось довольно много народу: несколько негров, знающих толк в танцах; несколько похожих на Херси студентов и группа белых — выходцев из Англии, явно пребывающих "на дне". Эти выставляли в танце свою похоть и порочность. Стрикланд отметил, что они почему-то всегда были лучшими танцорами на площадках. Отблески света плясали на их угловатых лицах.

Улучив момент, Стрикланд щелкнул камерой. Как и другие белые в этом заведении, Памела считала, что ее уловки никому не заметны. "Но я-то вижу", — думал Стрикланд. И он действительно видел, но находил в этом мало утешения для себя.

"Что из того, — спрашивал он себя, вглядываясь в лица через объектив, — что я вижу и понимаю так много? Что моя камера никогда не лжет? Если я такой проницательный, то почему я не становлюсь богаче, талантливее, мудрее?"

Мало что было ему неведомо о роде человеческом, его болячках и жалких помыслах. Но он не умел и не хотел наслаждаться этим. "Надо уметь получать удовольствие от своего понимания, — думал он. — А без этого твое понимание превращается в твою же пытку".

Происходившее во «Франс» этой ночью напоминало светопреставление, разыгранное дьяволом на обломках людских судеб. Он вскинул камеру и снова поймал объективом танцующих. "Ужасное приспособление, — крутилось в мозгу, — оно никогда не лжет".

И тут вдруг кто-то вырвал камеру из его рук. Повернувшись, он увидел перед собой костлявого вышибалу с обритой наголо головой. В ухе у него болталась серьга.

— Мы не собираемся никого предупреждать, — объяснил громила.

— Не прикасайся своими грязными пальцами к линзам, — предупредил Стрикланд.

К вышибале поспешил присоединиться лохматый бармен.

— Никаких снимков здесь, сеньор.

Стрикланд отступил назад и выставил вперед раскрытые ладони, словно находился под прицелом пистолета. Эту позу он принимал в любом уголке земли, когда ему что-то угрожало.

Из-за плеча вышибалы он увидел, как к ним бросилась хозяйка клуба Билли Байлисс. Билли была небольшого роста, а цвет ее лица напоминал лимонную норку — результат неумеренного употребления грима. Одетая в красный охотничий жилет и длинную узкую юбку, она приближалась мелкими злыми шажками.

— Ой! — закричала Билли, тяжело дыша и хлопая опухшими глазами. В своей суетливости она была похожа на толстую наставницу, вырядившуюся для участия в скучной комедии на школьной сцене. Левая рука у нее была на перевязи.

— Люди реагируют на камеру, как быки на красную тряпку, дорогой, — обратилась она к Стрикланду.

Стрикланд впервые заметил у нее шрам, который проходил по щеке, исчезал в складках двойного подбородка и вновь появлялся на шее. Вспышки фонарей над танцевальной площадкой время от времени выхватывали его из темноты.

— Как насчет того, чтобы твои ребята вернули мне камеру? — Стрикланд кивнул в сторону вышибал.

— А ты не делай этого, паршивый ублюдок, — выкрикнул юнец, державший его "олимпус".

— Не принимай близко к сердцу, ладно, Рон? — сказала ему Билли. — Эти парнишки слишком молоды, чтобы знать, кто ты такой.

Стрикланд познакомился с Билли Байлисс несколько лет назад, когда делал "Изнанку жизни". При виде него с камерой в руках Билли, должно быть, вспомнила свои лучшие времена, и у нее испортилось настроение. Лучшие времена для нее и ее заведения давно уже канули в лету.

— Они не хотят смотреть музейные фильмы. — Она была полна иронии.

— Так скажи им, чтобы отдали мою к… к… — Стрикланд запнулся, а Билли Байлисс с удовольствием наблюдала за его отчаянными попытками закончить фразу. Ее толстое лицо расплывалось в ехидной улыбке.

— Верни ему камеру, Леон. — Она повернулась к вышибале.

Тут Памела наконец заметила стычку и как тигрица ринулась к месту событий.

— Как ты смеешь называть его ублюдком? — выкрикнула она. — Когда он всего-навсего величайший создатель фильмов нашего времени.

— Конечно, величайший, — проворковала улыбающаяся Билли.

Леон сунул камеру в руки Стрикланду.

— Если хочешь бывать здесь, — сладко улыбаясь, произнесла Билли, — милости просим, приходи. Но не приноси сюда камеру, милый. — Она махнула рукой в сторону Памелы, не удостоив ее взглядом. — И не приводи с собой ее, ладно?

В такси Стрикланд сказал Памеле, что собирается в Финляндию. Эта новость, похоже, расстроила ее. Когда они поднялись в студию, она все еще продолжала дуться. Наконец она сказала:

— Ох, Ронни, я так хочу поехать в Финляндию.

— Не называй меня Ронни.

— Стрикланд, — быстро поправилась она. — Мы могли бы чертовски весело провести там время.

Она растянулась на его кровати. Стрикланд в другой комнате составлял список аппаратуры, которую необходимо было взять с собой.

— Тебе не понравится в Финляндии, Памела.

— Ну уж нет, обязательно понравится, — ответила она. — Я обожаю эту страну.

— Чепуха, — отмахнулся он.

Вернувшись в спальню, он увидел, что глаза ее полны слез, а губы гневно поджаты.

— Не глупи. Тебе нечего делать в такой стране, как Финляндия, — втолковывал он ей. — Ты будешь чувствовать себя там… неловко.

— Не буду, — упорствовала она.

— Ладно. — Он присел рядом. — Ты хочешь съездить на острова, не так ли? Мауи? Аруба? Ты хочешь услышать шум моря и ощутить солнце на своих золотых волосах, верно? Поэтому забудь о Финляндии.

— Пожалуйста, — канючила она, — пожалуйста, ну пожалуйста.

— О'кей, — остановил ее Стрикланд. — Только если ты сумеешь поехать даром.

Предложение ее нисколько не обрадовало.

— Ты же знаешь, что я не могу позволить себе этого, — произнесла она с горечью. — Как я могу разъезжать даром?

— Памела. — Терпение Стрикланда было на исходе. — Я не могу посадить тебя на свою кредитную карточку, чтобы ты тикала на ней, как какой-нибудь сумасшедший счетчик в такси. Тем более что на самом деле тебе не хочется в Финляндию.

— Нет, хочется, — не отступала она. — И ты можешь оплатить все расходы. Если ты собираешься делать фильм обо мне, почему бы не начать его с Финляндии?

Стрикланд пожалел, что эта ее хорошо сыгранная ярость не попадет на пленку. Он вдруг развеселился и сделался снисходительным.

— Послушай, крошка: — Он сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку. — Тебе же не хочется ехать в Финляндию. Это страна белых ночей. Там стаями бродят волки. Люди сходят с ума от холода и темноты.

Она зажмурила глаза и сжала руки в кулаки.

— Я буду просто в восторге от нее! — выкрикнула она. — Потому что там все так дико и интересно!

— Об этом не может быть речи! — Момент его снисходительности прошел.

Памела разразилась плачем. Спустив ноги с постели, она медленно сползла на пол и, свернувшись калачиком, рыдала так, как будто у нее вот-вот разорвется сердце. Стрикланд лег на живот, дотянулся до нее и стал гладить по голове. Но смотрел он при этом в окно, туда, где горели огни ночного города.

— Ну хватит, хватит, — нежно приговаривал он. — Ты же понимаешь, что Финляндия здесь ни при чем.

Памела жалобно застонала.

— Это твоя жизнь, Памела. Она у тебя в полном беспорядке. В ней нет стержня.

— Я знаю, — прошептала она.

— Когда ты заглядываешь в глубь своей души, что ты видишь там?

— Я не знаю.

Вдумавшись в то, что она сказала, он содрогнулся.

— Вглядись, Памела. Что там?

"Детское неприятие, — подумал он. — Третий мир ума, переполненный пресмыкающимися и лихорадкой". С теми, кто знал, как смотреть, ему почти удавалось зафиксировать этот мир на пленке.

— Там нет ничего, — упорствовала она. — Только я. Когда она перестала плакать, он позволил ей втянуть «дорожку» порошка и посадил в такси. Отъезжая, она повернула к нему свое бледное миловидное лицо и смотрела через заднее стекло автомобиля. Пока он был рядом, она ничего не сказала водителю, так что он понятия не имел, куда она направляется.

Поднявшись к себе, Стрикланд сел за «стинбек» и уставился в его темный монитор. Он безо всяких сожалений остался в одиночестве. Только так он и мог делать дело, а когда он был занят им, никакого одиночества не существовало. Он погружался в тишину, где только и могло разыграться его воображение Толпа, птицы, смятение — все это оставалось во внешнем мире, где у него не было серьезных привязанностей. В том отравленном воздухе слова были для него камнями преткновения, здесь же они вытанцовывались с необычайной легкостью. Там были те, кто доверял ему по причине его заикания, словно считая это гарантией честности, а были и поглупее первых, относившиеся к нему снисходительно, как к недоумку. Его дефект, похоже, поощрял в людях хвастовство и нескромность. Он обратил на это внимание еще в детстве.