Джон Гришэм - Адвокат Страница 18

Я увидел лицо молодой женщины. Ошибки быть не могло, это была она, мать Онтарио, лежавшая в рубашке из простой белой ткани. Смерть никак не исказила ее черты, казалось, она просто спит. Я был не в силах отвести взгляд.

— Она, — сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.

Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание.

Детишки уместились под одной простыней.

Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.

Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его, привести домой, накормить. Дать все, чего он только не попросит.

Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.

— Не прикасайтесь к ним, — предупредил Билл.

— Они, — сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен допустить, чтобы это повторилось», — ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.

— Машина находится на городской стоянке, — сообщил Билл. — В ней полно всякого хлама.

— О ней позаботятся, — сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства Бертон и вышли.

— Что будем делать с вещами? — спросил я.

— Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

— Нет.

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаю священник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедам бродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.

Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей на Джорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти не было видно домов с забитыми окнами.

— Будет лучше, если ты подождешь в машине, — сказал Мордехай. — Это облегчит мне переговоры.

Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагался на его слово.

— Хорошо. — Я тоскливо оглянулся.

— Ничего с тобой не случится, — посулил Мордехай и направился к храму.

Я заперся. Через несколько минут напряжение спало, вернулась способность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовался интересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такой и с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Цена похорон сразу взлетит.

Я смотрел, как мимо машины, пряча лицо от порывов ледяного ветра, движутся люди. Вот прошла мать с двумя детьми, разодетыми в пух и прах и держащимися за руки.

Где были они прошлой ночью, когда Онтарио сидел в холодной машине, вдыхая ничем не пахнущую окись углерода? Где были все мы?

Мир вокруг меня рушился, терял смысл. Менее чем за неделю шесть трупов — к такому потрясению я оказался не готов. Я — молодой человек, белый, получивший прекрасное образование, обеспеченный. Впереди — блестящая карьера, богатство и все блага мира, которые оно несет. Да, брак у меня не сложился, ну и что! Разве мало я вижу красивых женщин? Никаких серьезных причин для беспокойства у меня нет.

Я проклинал Мистера, перевернувшего мне жизнь. Я проклинал Мордехая за навязанное чувство вины. И Онтарио — за тупую, ноющую боль в сердце.

Стук в окно заставил меня вздрогнуть. Нервы ни к черту.

Увидев Мордехая, я опустил стекло.

— Он сказал, все сделает. За пятерых — две тысячи.

— Не важно…

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он уже садился за руль.

— Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробы простые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы все как у людей. Сначала запросил три тысячи, но я намекнул, что подъедет пресса и он попадет на экраны телевизоров, в результате сошлись на двух. Недурственно.

— Спасибо, Мордехай.

— Ты в порядке?

— Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.

У младшего брата Клер, Джеймса, врачи нашли болезнь Ходжкина[9] — по данному поводу семья и объявила в Провиденсе большой сбор. Ко мне это не имело отношения. Я слушал рассказ Клер о поездке, о страхах родственников, слезах и молитвах, трогательных попытках успокоить Джеймса и его жену. Бурные проявления чувств в семействе Клер не считались дурным тоном. Я содрогнулся при мысли, что довелось бы мне испытать, попроси Клер поехать вместе с ней. Курс лечения начался, перспективы у больного, по словам врачей, неплохие.

Возвращение позволило Клер расслабиться, излить душу.

Мы сидели у камина с пледами на коленях и потягивали вино в атмосфере почти романтической. К сожалению, собственные переживания мешали мне воспринимать чужие. Тем не менее я старался казаться внимательным: вставлял время от времени подходящее словцо, выражал сочувствие по поводу несчастья, случившегося с бедняжкой Джеймсом.

Не такой я представлял нашу встречу, не к тому готовился.

Я ожидал выяснения отношений, может быть, ссоры. Давно созревший нарыв так или иначе должен был лопнуть, оставалось надеяться, что расстанемся мы как цивилизованные люди.

Клер несколько раз повторила: «Какой у тебя усталый вид». Я чуть было не поблагодарил ее за любезность.

Наконец она выговорилась, и беседа плавно поменяла русло. Я рассказал о походе в приют, об Онтарио и его матери, показал заметку в газете.

Клер была искренне тронута, хотя услышанное сбило ее с толку. За прошедшую неделю я стал другим человеком, и она пока не могла сообразить, лучше или хуже.

Не знал этого и я.

Глава 11

Как все молодые трудоголики, мы с Клер не нуждались в будильнике, тем более по понедельникам, в самом начале новых проблем.

По дороге в офис я преисполнился решимости установить определенную дистанцию между бродягами и собой.

Потерплю на похоронах. Выкрою время для безвозмездной помощи. Продолжу отношения с Мордехаем, даже, вероятно, стану регулярно посещать его офис. Буду заглядывать к мисс Долли, дабы помочь ей накормить голодных. Иногда подброшу им денег. Найду способ собрать средства на нужды приютов. В любом случае смогу принести гораздо больше пользы в качестве источника финансирования, нежели как еще один адвокат.

Проезжая по затемненным улицам, я понял: чтобы расставить все по местам, нужно на определенный срок удлинить свой рабочий день до восемнадцати часов. Меня уже достаточно отвлекли от работы, но ничего, напряженные будни позволят наверстать упущенное. Только дурак хочет спрыгнуть с поезда, который несет его в светлое будущее.

На этот раз я выбрал другой лифт. Мистер отодвинулся в прошлое, я вычеркнул его из памяти. Не повернув головы, прошел мимо конференц-зала в кабинет, бросил пальто и кейс на кресло и отправился за кофе. Перемолвиться с коллегой в холле, поприветствовать знакомого мелкого служащего, вернуться в кабинет, скинуть пиджак и закатать рукава — как приятно вернуться в родные стены!

Сначала я просмотрел «Уолл-стрит джорнэл» — там наверняка не встретишь душераздирающей статьи о смерти очередного бродяги. Потом взял «Вашингтон пост». Под рубрикой «Город» стояла небольшая статья о Лонти Бертон и ее детях, рядом фотография залитой слезами бабушки. Пробежав глазами заметку, я отложил газету. Мне было известно намного больше, чем репортеру, кроме того, я принял твердое решение ни на что не отвлекаться.

Под газетами лежала стандартного размера папка из плотного коричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее тысячи в день. Но на этой не было никаких пометок. Странно. Кто положил ее на стол, на самую середину?

Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из «Вашингтон пост», ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и ксерокопию документа, раскопанного кем-то в компьютерном файле «Дрейк энд Суини». Вверху документа значилось:

ВЫСЕЛЕНИЕ — КОРПОРАЦИЯ «РИВЕР ОУКС/ТАГ».

Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4 значился Девон Харди. А напротив 15-го я увидел: «Лонти Бертон и трое (четверо?) детей».

Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер ее на замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене и смотрел на ксерокопию. Подлинность информации не вызывала у меня сомнений. Да и кому взбредет в голову заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взял копию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил еле заметную карандашную надпись: «Выселение было юридически и морально неоправданным».