Осколки - Том Пиккирилли Страница 18

и качая верхушки деревьев. Коричневые и красные листья кружились над парковкой, застревая в канализационных решетках. Дождь с ревом обрушился на мою мигрень, захлестал по крышам, густо заливая весь пролив Лонг-Айленд. Я постоял с минуту, чувствуя прилив жизненных сил от ледяных струй на лице. Туманный свет луны просачивался сквозь облака, и на миг мне показалось, что я вижу ночную радугу[7]. По спине пробежали мурашки — будто на меня смотрели глаза мертвых детей.

Глава 5

Пронзительный мощный ветер с проливным дождем все никак не давали мне уснуть. Вязы, растущие вдоль дома, царапались ветвями об окна, и Ахиллес скулил всякий раз, когда грохотал особенно звучный раскат грома. Наконец усталость настигла меня, груз событий последних трех дней обрушился сверху, подобно стене, и я провалился в сон без сновидений.

Я был в отключке тринадцать часов и проснулся с тяжестью на душе и с болью в мышцах, для снятия которой потребовалась пятимильная пробежка под дождем.

Моя спина кровоточила.

Когда я вернулся домой, Кэрри уже ждала меня на пороге, хлопая газетой, взятой из моего почтового ящика, по ноге; ее волосы казались влажными, безжизненными, торчали во все стороны, завиваясь на самых концах, как бывает в такие промозглые дни, как этот. Ее дыхание поднимало в воздух маленькие облачка пара, и, казалось, ей было так скучно, что она более не могла ясно видеть. Я был потрясен, обнаружив, что она поджидает меня здесь. Я знал, что она была лучшей подругой Линды.

Кэрри время от времени встречалась с Джеком с тех пор, как мы учились в старшей школе, но до прошлого года я никогда не считал ее своей подругой. На прошлое Рождество они с Джеком пригласили меня на ужин, и через десять минут после моего приезда Джек получил известие, что его напарник был ранен, после того как грабитель выпустил в него несколько пуль. С мрачной улыбкой Джек вручил мне подарок, изрек: «Счастливого Рождества» — и ушел, ни капельки не растеряв своего абсолютного спокойствия.

И вот что в итоге случилось: мы с Кэрри каким-то чудом завязали сносный разговор и вскоре, забившись в уголок дивана, стали целоваться. В какой-то момент та расплакалась, признавшись, как ей было бы страшно выйти замуж за полицейского; менее чем через час она проклинала Джека, задаваясь вопросом, предложит ли этот ублюдок хоть когда-нибудь узаконить их отношения. Мы выпили слишком много и добрались до кровати, а в полночь, когда мы лежали друг на друге, она заставила меня открыть мой подарок; это была книга о пятнадцати наиболее эффективных способах убить кого-либо.

— О боже, от тебя воняет так же сильно, как от вареной капусты, — сказала она.

— И тебе тоже прекрасного доброго утра.

Я отпер свою дверь, и собаки бросились на нее, виляя хвостами, вывалив языки.

— Убери от меня этих тварей! — скривилась она.

Я оттащил чихающего Ахиллеса и Улисса в сторонку, но они отказались уходить далеко и некоторое время еще кружили у ее ног, прежде чем улечься, довольно фыркая. Я завел ее в дом — собаки протрусили следом — и пошел искать полотенца для нас обоих.

— Долго ты меня ждала? — спросил я.

— Не особо. Думаю, меньше получаса. Я подумала, мы могли бы сходить пообедать к Беннигану.

— Звучит неплохо.

Кэрри бросила почту на диван и начала вытирать волосы теми особыми массажными движениями, которыми пользуются некоторые девушки, встряхивая свои длинные локоны и пропуская их через пальцы раз за разом.

— Но не раньше, чем ты примешь душ, — добавила она.

— Если с тобой за компанию — с радостью, — сказал я.

Кэрри рассмеялась и швырнула в меня полотенцем. Я попытался улыбнуться, но у меня ничего не вышло. Она ничего не заметила.

Я сел на скамью для жима. Мышцы ног оставались напряженными, закаменевшими, в то время как торс и руки все еще казались размякшими, лишенными всякой силы.

— Мне бы полчасика позаниматься, — сказал я, — иначе превращусь в Квазимодо.

— Правда, что Лон Чейни в «Горбуне из Нотр-Дама» носил такой дурацкий накладной горб, что уже через пятнадцать минут съемок у него жутко начинала болеть спина? — задала она неожиданный вопрос.

— Нет, — сказал я.

Она пожала плечами.

— Жаль.

Я лег на скамью, проскользнул под перекладину с осторожностью, чтобы не содрать корку с царапин на спине, и ухватился за штангу, рассчитывая продержаться три подхода по десять подъемов.

— С каких пор ты претендуешь на лавры Арни Шварценеггера?

— Просто делаю все, что в моих силах, чтобы сохранить Америку здоровой.

Кэрри издала звук, похожий на «гм», изящно обошла собак и запрыгнула на диван. Изучила все, что мне пришло, заметила:

— У тебя тут такие разношерстные адреса.

— Ну да, частенько отовсюду пишут, — выдохнул я. — Отказы от издательств.

— Редакторы возвращают твои рукописи? Ты, верно, тратишь на почтовые расходы больше, чем тебе могли бы заплатить, если бы твою писанину все-таки взяли в печать.

— Твоя правда, — сказал я.

— Я не понимаю, почему бы не устроиться преподавателем английского на стороне, чтобы заработать немного денег? Ты пишешь всего пару часов в день, а остальное время просто сидишь без дела.

— Остаток дня я сижу и думаю, что еще написать.

— Это все еще безделье.

— Не отрицаю. Ну, таков мой график.

— Хм.

Я стиснул зубы, подняв штангу в десятый раз, затем, опустив снаряд, расслабился немного, готовясь ко второму подходу.

— Почему ты такая бодрая сегодня? Есть особая причина?

Снова раздался полувыдох «хм-м-м», который при большей продолжительности и при свете полной луны мог бы сойти за горестный вздох.

— Насчет Линды… — начала она.

— Давай не будем об этом.

— Я вижу, ты и сам не прочь поговорить.

— Это не так.

— Отрицание никак не облегчит твою участь.

Я впился в перекладину штанги побелевшими пальцами.

— Я ничего не отрицаю, просто не хочу об этом говорить.

— Тебе станет гораздо легче, если расскажешь мне, что произошло, Натаниэль.

— Откуда такая уверенность, Кэрри?

— А что тебе еще остается? Может, хватит уже упрямиться? Я-то думала, ты придешь ко мне, поделишься своим взглядом на этот ваш разлад, покричишь немного, поноешь, ну и уйму стандартных вопросов задашь — мол, что она мне рассказала, и вернется ли она к тебе. И раз уж я пообещала ей ничего не рассказывать, мне придется возвести каменный фасад, который ты в конце концов пробьешь благодаря своему упрямству, и уж после всего я вывалю перед тобой все подробности, потребность в которых ты сейчас отрицаешь. Я — та самая нейтральная полоса,