Родриго Кортес - Фармацевт Страница 19

«Всемогущий Боже! – потрясённо подумал Ричард. – Сейчас они поднимутся сюда, увидят этот кошмар… Ведь всё поймут! Впрочем, разве такое скроешь… Мой отец сделался убийцей… Надо посылать кого-то в Фламборо-Хед, за полицией. Коронер из Йорка появится позже, разве что к вечеру. Надо срочно связаться с мистером Лайонеллом, если сейчас кто-то может нам помочь, то только он. Но почему, каким трижды проклятым чудом отец оказался в это утреннее время здесь, около комнат матери?! В эти часы он никогда не выходит из своих покоев, спальни или кабинета. И я знаю, почему! У отца начинается утренняя ломка, он колет себе очередную дозу наркотика и забывается на какое-то время, уходит в свой мир. Почему, провались я пропадом, дверь в комнату матери оказалась открытой настежь? Что делает здесь Питер? Прибежал на крик? Откуда взялся палаш?»

Впрочем, относительно палаша Ричард догадался сразу. Небольшая, но подобранная со вкусом и знанием дела коллекция холодного оружия занимала одну из стен гостиной. Сабли и палаши, шпаги, рапиры, кинжалы висели прямо под родовым гербом Стэнфордов – вставшей на дыбы белой лошадью в красном поле. А гостиная располагалась по другую сторону коридора, чуть наискось от покоев леди Стэнфорд.

Мышление Ричарда вновь демонстрировало свои уникальные качества. Дик был потрясён до глубины души, сердце стучало с перебоями, сбиваясь с обычного ритма, ощутимо кружилась голова, поташнивало, но какая-то часть его мозга, даже в обстановке запредельного кровавого кошмара, сохраняла способность к холодному и точному анализу. А секунды всё продолжали двигаться медленно, как осенние мухи, словно предоставляя Ричарду возможность предварительного осмысления произошедшей трагедии.

«Итак, – думал Ричард, пытаясь мысленно реконструировать случившееся, – отец каким-то образом застал Платтера и мать в такой ситуации, что ему сразу всё стало ясно. Затем на отца накатил приступ лютого бешенства, он впал во что-то, подобное боевому безумию берсерка. Отец бросился в гостиную, сорвал со стены первое попавшееся оружие… Одно странно: обычно он не может передвигаться достаточно быстро, мешает больная нога. Значит, может… Мало ли на что способен человек в состоянии сильнейшего душевного волнения!»

В этом своём рассуждении Ричард Стэнфорд был совершенно прав. В то время такие понятия, как «стресс» и «аффект», ещё не стали привычными, они только-только появились в психологии. Но уже тридцатью годами позже, после Первой мировой войны, стало известно и общепризнано: силы человека в момент мощного стресса возрастают многократно.

«А Ральф, по всей вероятности, струсил, – продолжал свою реконструкцию Ричард, – потерял от страха способность соображать. Платтер бросил мать, кинулся к двери, желая спастись бегством. Он ведь даже одеться не успел! Нет бы ему или матери использовать тот десяток секунд, когда отец бросился в гостиную за оружием, и запереть дверь на задвижку… Нет, отец, конечно, всё равно взломал бы дверь. Но самый страшный гнев, самый пик ярости у отца, скорее всего, успел бы притупиться, и, может быть, всё закончилось бы без крови. А так перепуганный Ральф выскочил прямо под удары взбешённого отца, у Платтера не было никаких шансов уцелеть. Какое несчастье, что я гулял по саду! Будь я в своей комнате, я бы услышал шум, кинулся бы сюда пятью минутами раньше, я бы успел остановить отца, помешать ему. Но… Питер?! Почему не остановил отца он? Когда брат появился здесь, у комнат матери, уже после развязки? Или он был рядом с отцом с самого начала?»

Почти помимо воли у Дика возникла мысль: «С отцом что-то не так, и дело здесь не в том, что он только что убил человека. Есть что-то ещё, я чувствую это. Что? Он же должен быть в состоянии наркотического транса, если, как обычно, укололся с утра морфием. Значит, не укололся? Тогда это могло добавить звериной ярости в его гнев. Такое уже случалось, даже самые невинные мелочи бесили его до исступления, а тут такое… Понятно, почему он кинулся в гостиную за палашом. Но что могло помешать ему уколоться своей обычной дозой? Или… кто мог помешать?»

Почему-то Ричарду почудилось, что он знает ответ. Но откуда вообще такие вопросы?

Все эти мысли промелькнули в голове у Ричарда за какие-то несколько секунд, но тут события вновь понеслись, как пришпоренная лошадь, и Дику стало не до размышлений.

Он подхватил едва держащегося на ногах отца за плечо, и тот обернулся к нему, посмотрел в глаза сына. Этот взгляд и прикосновение Ричарда словно бы вернули графа Уильяма в реальность. Лорд Стэнфорд резко дёрнулся, судорожным рывком повернул голову, вновь посмотрел вниз, себе под ноги. На этот раз он увидел! И не только увидел, граф понял, что произошло.

Граф Уильям Стэнфорд, полковник британской тяжёлой кавалерии в отставке, убивал не раз. Но одно дело, когда от твоей руки погибает вооружённый враг, когда это происходит на войне, в бою. Совсем другое, когда под ногами лежит искромсанный труп человека, которого ты знал, с которым разговаривал, сидел за одним столом, к которому даже испытывал симпатию. И жертва твоей безумной ярости даже не защищалась! Да, ярость и порыв гнева, неудержимого, как ураган, в чём-то, пусть даже во многом, оправданны. Но… До чего же ужасны последствия! Во что твоя рука превратила живого человека! В безобразный, истекающий кровью труп…

Для нормальных людей, не маньяков, не садистов, не убийц по природе – а есть, к несчастью, такие выродки! – подобная ситуация и её осознание предельно мучительны, почти нестерпимы.

Граф Стэнфорд зашатался ещё сильнее, лицо его мертвенно побледнело, мгновенно осунулось. Он глубоко, со всхлипом вздохнул… И уже не смог выдохнуть. Зубы невидимого зверя впились графу куда-то за грудину, клыки терзали его внутренности, причиняя адскую боль. Затем огненная волна боли докатилась до левой лопатки и руки, поднялась к шее, сдавив её безжалостным кольцом. Грудную клетку точно наискось охватил сжимающийся раскалённый обруч.

Ричард уже не мог удержать отца; глаза графа Уильяма закатились, он судорожно дёрнул руками, широко развел их, точно желая кого-то обнять, и рухнул вниз лицом прямо на окровавленный труп Ральфа Платтера.

К этому моменту в залитом кровью коридоре около дверей Фатимы стало уже многолюдно: пять перепуганных и ошеломлённых человек из обслуги Стэнфорд-холла бестолково метались взад-вперёд, с трудом поднялся с четверенек Питер и теперь, пошатываясь, медленно брёл к лестнице; не переставая кричала Фатима. Психика леди Стэнфорд подвергалась сейчас чудовищному давлению, последние душевные скрепы хрустели и рушились. Словно бы кто-то грубым и резким движением содрал присохший бинт с ещё не зарубцевавшейся раны. Шок оказался слишком силён для несчастной женщины, Фатима уже не могла сколько-нибудь реально воспринимать окружающий мир, для неё он стремительно распадался, и лишь чувство жуткого отчаяния и непереносимого ужаса ещё как-то связывало её с действительностью. Её мозг, всё, что осталось от структуры её личности, словно бы выжигало изнутри, но и впасть в спасительное беспамятство она никак не могла. Так корабль, получивший смертельную пробоину в днище, некоторое время ещё держится на плаву, но через несколько неумолимых мгновений на поверхности моря остаётся лишь воронка гибельного водоворота да обломки со щепками.

И вновь единственным человеком, способным в этом безумном круговороте действовать сколько-нибудь осмысленно, оказался Ричард Стэнфорд. Он мгновенно понял: отец умирает.

Ричард опустился на колени, измазав свои домашние брюки кровью, стараясь не касаться ещё тёплого трупа Ральфа, подсунул под плечи отца обе руки, перевернул потерявшего сознание графа на спину. Затем приник ухом к груди отца, услышал частое и неровное, срывающееся в нитку биение сердца.

В этот страшный момент произошёл мгновенный качественный прорыв, неожиданный скачок таинственных способностей Ричарда на новый уровень. Мало того, что Дик абсолютно точно понял: счёт времени пошёл уже не на минуты, а на секунды, сердце графа Уильяма вот-вот остановится. Ричард вдруг мысленно увидел, как бы он мог сейчас помочь умирающему отцу, вытащить его из разверзшейся могилы. Перед его внутренним взором словно бы предстала невзрачная травка с крупными бледно-жёлтыми цветами, пронизанными буроватыми жилками и собранными в однобокую кисть. Такая травка росла и в их саду, считаясь сорняком, цвела в середине лета. И на вересковых пустошах в окрестностях Фламборо-Хед встретить её было самым обычным делом.

Наперстянка! Ах, если бы у Дика была сейчас под рукой спиртовая вытяжка из этого обычного и невзрачного сорняка, или настой, или отвар, да хоть бы порошок сушёных листьев! Ведь он бы мог спасти отца!

Ричард, конечно, не мог знать, что через полвека сердечные гликозиды, выделенные из наперстянки, прежде всего гитоксин и дигитоксин, совершат подлинную революцию в кардиологии, позволят вытаскивать с того света безнадёжных больных после тяжелейших инфарктов. Да ведь и слово «инфаркт» в викторианской Англии никто бы не понял, в те времена говорили куда образнее: «разрыв сердца». Как раз то, что происходило сейчас с лордом Уильямом Стэнфордом… Спазм коронарных сосудов, а затем всё отсюда непреложно вытекающее. Классическая клиническая картина, хоть в учебник вставляй.