Сергей Бакшеев - Композитор Страница 19

Однако в последнее время его волновало совсем другое. Бешеная слава, которую он приобрел как дирижер и композитор, покоилась лишь на том, что никто не знал о роли фиктивного племянника в этом успехе. Весь жизненный опыт Альберта Михайловича доказывал, что человеческое молчание – весьма зыбкий фундамент для благополучия. Хотя к любым формам публичной известности Ривун проявлял полное безразличие, в последние месяцы в его поведении что-то изменилось. Марк стал читать странные книги по медицине, порою исчезал куда-то, проявляя невиданную ранее самостоятельность. В эти часы дирижер не мог его контролировать. А что, если он случайно проговорится, напьется и разболтает о своей причастности к сочинению музыкальных произведений, под которыми стоит подпись Норкина? Или начнет бахвалиться перед понравившейся девушкой? Ведь это так свойственно молодым людям.

Порой Норкину страстно хотелось раз и навсегда избавиться от выросшего племянничка. Он уже прикидывал, что может оставить дирижерство, уйти со службы, объявив всем, что посвящает все свои силы сочинению музыки. Тех произведений, которые уже крутятся на пластинках, и тех, которые спрятаны в виде нотных записей в его загородном доме, с лихвой хватит на безбедную жизнь. За четыре года паренек написал столько, что карательные органы могли спокойно арестовать и отправить в лагеря лет на пятнадцать всех членов Союза композиторов. Музыкальная общественность их отсутствия и не заметила бы.

Норкин уже со страхом подумывал о радикальной мере, но в преддверии очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции его вызвали в ЦК партии и поручили подготовить праздничный концерт в Большом театре, на котором будет присутствовать сам товарищ Сталин. Пускать на самотек столь ответственное выступление было бы верхом безрассудства. Альберт Михайлович нуждался в очередном оглушительном успехе. Он выгреб из бездонных запасов патриотическую кантату и попросил Марка принять участие в ее подготовке.

Перед самым концертом взволнованный Альберт Михайлович попросил Марка спрятаться на сцене и помочь своим голосом "повысить градус патриотизма у слушателей". Марк согласился. Он, как бывало и раньше, затаился в глубине сцены под потолком на оборудовании для монтажа декораций. Из этой точки звуковые волны плавно и ненавязчиво распространялись над залом, незаметно сливались с основной музыкой и окутывали зрителей. Для усиления эффекта на этот раз он прихватил алюминиевый рупор. Марк прекрасно знал, в каких местах кантаты надо соединить свой голос с эмоциональной музыкой, чтобы в зале не осталось ни одного равнодушного зрителя.

Концерт начался с небольшим опозданием, после прибытия в театр задержавшегося Сталина. Офицеры МГБ, весь день тщательно проверявшие здание театра, усилили контроль зрительного зала и сцены. Два сотрудника в штатском появились за кулисами. Марк, устраиваясь поудобнее, задел рупором металлическую опору. Офицеры удивленно задрали вверх головы. Их взору предстал затаившийся под потолком террорист со странным оружием крупного калибра, направленным в зал. Высота, на которой находился преступник, позволяла ему держать под прицелом правительственную ложу. Один точный выстрел из столь грозного оружия мог обезглавить великую страну!

Разгадав коварный замысел, офицеры дружно выхватили пистолеты. Стрелять было нежелательно, поднимется паника. Лишний шум тоже ни к чему. Старший по званию вытянул руку и грозно просипел снизу вверх:

– Не двигаться! Плавно опускаем оружие, одно резкое движение, и я стреляю.

Визгливая интонация не скрыла от Марка внутреннее состояние людей с пистолетами. Оба агента были насмерть перепуганы увиденным и не знали, что предпринять. Несмотря на это, сдаться на их милость – крайне легкомысленное решение. Объясниться с ними вряд ли удастся. Раз, приняв его за врага, они не отступятся, это не в их правилах. Марк знал, что в подвалах МГБ могут сломать кого угодно. Бывая на Лубянке, он не раз слышал предсмертные стоны из огромного административного здания с двумя внутренними двориками, занимавшего целый квартал.

И он решил. Если они уже напуганы, то для доведения их состояния до животного ужаса, много усилий не потребуется. Марк наклонился.

– Я не двииигаюсь. Никто не двииигается. Все зааамерли. Тишинааа. Жуууткая тишинааа. Жуууткая…

Его голос целенаправленно нисходил в диапазон инфразвука. Отдельных слов уже было не разобрать, лишь неприятное шипение срывалось с узких почти неподвижных губ. Чтобы звуковой удар носил точечный характер и не причинил вреда музыкантам, Марк использовал рупор. Жерло, направленное на агентов, обрушивало на их головы невидимые волны, от которых дрожали руки, холодели внутренности, сердечная мышца дергалась невпопад, а сознание наливалось страхом. Марк медленно спускался вниз, инфразвуковое давление на агентов возрастало.

Младший из офицеров споткнулся и выронил пистолет. Он брякнулся на деревянный настил. Стук услышал начальник службы охраны генерал Бурмистров, обходивший посты. Он выглянул из-за высокой портьеры и застал финальную часть сцены. Оба офицера, крепкие проверенные мужики, как тюфяки шлепнулись на пол и корчились в судорогах. Над ними с рупором у рта согнулся худой напряженный юноша. Все происходило молча, лишь на сцене возвышенно и пронзительно звучал оркестр.

Генералу стало не по себе. Он почувствовал недомогание, но пересилил слабость и внезапный приступ страха. Опытный разведчик понимал, что неизвестный враг применил неведомое оружие, чтобы обезвредить двух опытных вооруженных офицеров. С этим предстояло разобраться. Профессиональное любопытство одолело осторожность. Генерал мог бы отдать приказ блокировать все выходы и устроить облаву на врага. Но опыт подсказывал, что зачастую внезапная атака была эффективнее тщательно разработанного плана.

Противник опустил рупор и прикрыл глаза, по его изможденному лицу скользили капельки пота. Сейчас или никогда, решил генерал. С юношеской легкостью он выскочил из укрытия и ударил молодого человека рукоятью пистолета в висок. Безвольное падение тела и звон откатившегося рупора заглушил бодрый ритм оркестра. Генерал был горд собой. Атака удалась на славу.

Очнулся Марк Ривун на железном полу автомобиля с кляпом во рту, руки сковывали за спиной жесткие наручники. Кляп воткнули арестанту из тех соображений, чтобы он не поднял лишнего шума при выносе из театра. Благодаря этой мере беспомощный Марк Ривун вскоре оказался в одиночной камере во внутренней тюрьме МГБ на Лубянке.

После благополучного завершения концерта генерал Иван Витальевич Бурмистров уединился в рабочем кабинете. Ему только что доложили из военного госпиталя, что один из офицеров скончался еще в театре от внезапной остановки сердца, а другой, хотя и пришел в сознание, но ведет себя неадекватно, словно после тяжелой контузии. Уколов и порезов на их телах не обнаружено, следы яда в крови и в легких погибшего отсутствуют.

Иван Витальевич задумчиво вертел перед собой помятый рупор и мелкие безделушки, найденные у арестованного. Он лично обыскивал Марка Ривуна, вывернул все карманы, прощупал швы, недоумевая, как тщедушный преступник разделался с двумя вооруженными офицерами, не успевшими оказать ему никакого сопротивления? Каким оружием он воспользовался?

Теперь, когда стали ясны трагические последствия нападения, эти вопросы волновали генерала еще больше. Возможно, преступник воспользовался отравляющим или парализующим газом. Но следов яда нет. К тому же в этом случае где-то должен быть баллончик, а тщательный осмотр сцены ничего не дал. Впрочем, Бурмистров и не надеялся на это. Ведь он сам был свидетелем схватки и ясно видел, что Марк Ривун не успел отбросить никакое тайное оружие. Он использовал только рупор и свое напряженное горло.

"А если это так, то мы имеем дело с новыми неизученными возможностями человека", – констатировал умудренный жизнью Иван Витальевич. Он заглянул внутрь рупора, поскреб ногтем. Эта железка, конечно, еще пройдет экспертизу, но и дураку понятно, что она предназначена для усиления голоса и придания звуку определенной направленности. Только и всего.

Допрос, как водится, провели сразу же, не дожидаясь рассвета. И тут Ивана Витальевича ждало новое удивление. Перед ним предстал на редкость обаятельный и милый молодой человек. Этакая случайная жертва глупого стечения обстоятельств.

– Когда дядюшка дирижирует, я часто присутствую на сцене. Вы не поверите, какое влияние на качество звука оказывает различный хлам за спиной оркестра. Фанерные конструкции вдоль стен, тряпичные декорации под потолком, – всё это мешает полету музыки, затеняет звучание, а дядюшка очень щепетилен в этих вопросах.

– Ваш дядя – Альберт Норкин?

– Ну конечно! А вы не знали? Он попросил меня присмотреть, чтобы сегодня ничего не мешало великолепному исполнению его нового произведения. Этим я и занимался.