Серенький волчок - Виталий Левченко Страница 19

Я соединил растяжку со спусковым механизмом снаряда, вставил в него капсюля, механизм прикрепил к гильзе и опустил ее в кленовое дупло. Сел на березовый пенек и нажал ногой на ямку. Проволока натянулась. В пне хлопнули капсюля. Все работало.

Но тут я понял, что не продумал очень важную вещь: когда ставить механизм на боевой взвод? Сделать сейчас или после того, как выманю сюда Плетнева? Если заранее – то может случиться, что какой-нибудь дачник начнет здесь копаться. Или кому-то придет в голову пикник устроить, как нам с Варенькой. Не дай бог, пострадают невинные люди. Такого греха на душу брать я не хотел. Не говоря уже о полном провале дела.

Если минировать перед приходом Плетнева – то нужно сделать все быстро и аккуратно. У сержанта хватит хитрости явиться заранее – проверить обстановку. Тогда время будет иметь решающее значение для нас обоих.

Но я решил, что лучше подготовить снаряд сейчас, а установленную растяжку разрезать посередине на две части, и сделать на каждом конце крючок. Тогда мне останется только соединить два куска проволоки. А это можно сделать за минуту.

Я думал: все приготовления займут целый день, но оказалось гораздо легче и быстрее. Помогла армейская выучка. Я поменял капсюля, засыпал порох, шарики, расплавил на спиртовке парафин и залил запыжеванный войлоком снаряд – а время подошло только к обеду.

Крышка из снятой древесины легла на кленовый пень плотно и крепко. Поверхность пня я тщательно затер землей и опилками. Растяжку под дерном утрамбовал, а перед этим разрезал ее посередине. В месте разреза вдавил в землю для отметки маленький камешек.

Я осмотрел поляну. Следов приготовлений практически не виделось. А трава за пару дней должна была расправиться.

Кстати, насчет следов. На встречу с Плетневым я решил надеть кеды двумя размерами больше. Надеялся: это собьет с толку криминалистов.

Домой я возвращался с другой станции. Пока топал до нее, появилась мысль, из-за которой я чуть не отменил задуманное: а если Плетнев приедет на встречу со своим скуластым дружком? Допустим, уничтожу я Плетнева. А скуластый убьет меня. Спрячется заранее в кустах, а потом пальнет. Не такой Плетнев дурак, он наверняка позаботится о подстраховке.

Я повернул назад, чтобы убрать заряд. Я мог придумать что-то еще. Но потом остановился, решил не убирать. Про скуластого следовало поспрашивать на Павелецком вокзале. Возможно, они с Плетневым уже и не работали на пару.

Среди недели я отпросился с работы пораньше и поехал на вокзал. В моем кармане лежал запечатанный конверт с запиской. Накануне дома я со всеми предосторожностями приклеил к бумажному листу вырезанные из старых журналов и газет слова. Текст получился вполне ясный: «Помнишь девушку и парня в лесу на поляне три года назад? Ты и твой дружок убили мою невесту. Приезжай на поляну один 17 июля ровно в полдень».

Мне нужна была вокзальная уборщица. Я планировал передать конверт Плетневу через нее, после того, как разузнаю о скуластом.

Ту женщину с метлой я увидел издалека. Она, как и в прошлый раз, убиралась у входа. Я надвинул козырек кепки пониже, походил возле здания вокзала, зашел внутрь. Сержанта нигде не было. Я сделал залихватский вид, подошел к уборщице и сказал:

– Бог помощь!

Она махнула метлой в сторону дверей.

– Справочная там!

Я рассмеялся.

– Да какая справочная, гражданочка. Друга ищу, сто лет не виделись, уезжаю скоро, а найти не могу. Мне сказали: он здесь бывает, может, вы его знаете?

Я очень надеялся разговорить ее.

Она перестала мести. Подошла ближе, вроде заинтересовалась.

– Может, знаю – может, нет. А друга звать-то как?

– Да Плетнев, сержант. Мы до армии с ним не разлей вода были, хоть он и постарше. А потом потерялись.

Женщина заулыбалась.

– Так вы друг Евгения Петровича! Ну как же, конечно, знаю. Только он теперь старший сержант.

– Ну так точно, Евгения Петровича! Я Женькин друг, – заверил я.

– Ой, да его сегодня не будет, – сказала уборщица. – На похороны поехал, напарника его бандиты убили, Ренатика Саитова, хороший был паренек, царствие ему небесное. Да вы, наверное, знали его, коли с Евгением Петровичем в друзьях.

Она вздохнула и закрестилась.

Какое-то наитие нахлынуло на меня тогда. Я достал записную книжку и открыл страницу с портретом скуластого.

– Он самый, он самый, – сказала уборщица, – жалко-то как, молодой такой, жить да жить еще.

«Вот тебе и раз!» – подумалось мне. Какая ирония! Хотел наказать гада, а судьба опередила. Я не зря оставил заряд в пне и подготовил записку Плетневу.

– Да, жалко Рената. Мы особо не общались с ним, а вот для Женьки, это, конечно, удар, – сказал я.

– Где живет Евгений Петрович, я не подскажу, а здесь он бывает два раза в неделю. Но вы бы зашли в привокзальное отделение милиции, там его хорошо знают, – посоветовала уборщица.

Я достал конверт.

– А вы можете Женьке… Евгению Петровичу письмо передать? Дело в том, что я уезжаю, и, боюсь, в этот раз мы не увидимся.

Женщина взяла конверт.

– Передам, даже не беспокойтесь! У меня надежней, чем в камере хранения. Как только Евгений Петрович появится, так сразу и передам. А от кого письмо, вас как звать-величать?

– Алексей, – соврал я.

Потом я быстро ушел. Пока ехал домой – все размышлял о скуластом. Вот ведь как получилось. Одной тварью меньше. Уборщица, конечно, нипочем не решится из любопытства вскрыть конверт. Потому что он адресован самому Евгению Петровичу Плетневу, старшему сержанту милиции, уважаемому человеку, который на самом деле мразь, оскверняющая землю. Но запомнила она меня наверняка. А это плохо. В случае чего и описать сможет. До семнадцатого июля оставалось девять дней. Назад пути не было.

На работе мастер взъелся на меня, едва я опять заикнулся об отгуле, на пятницу семнадцатого. Все ходили злые и дерганные. Последнюю партии мебели уже приготовили к отгрузке, но потом признали брак. Не по нашей вине. Мы предупреждали. Древесину поставили на фабрику плохую, а в отделе это проморгали. Накрылись премиальные.

Я подумал тогда: «Плевать. Все равно после пятницы на фабрику я не вернусь».

Пока шло время, я представлял, как Плетнев читает мое послание. Помнить тот вечер он должен хорошо. Пусть помучается от злобы и страха.

Я не боялся, что кто-нибудь потом обнаружит мою записку. Сержант наверняка уничтожит ее. Оставлять такую улику против себя он не станет. Дружка его больше нет. Деваться ему некуда, и на встречу он обязательно приедет.