Рут Ренделл - Солнце для мертвых глаз Страница 2

Элейн не любила Джимми. Если бы она хоть раз задумалась над этим, то пришла бы к выводу, что он ей нравится. Он нравился ей больше, чем другие ее знакомые молодые люди, но других просто не было. Ни один мужчина не заходил в мастерскую, где она работала ассистенткой мисс Харви, хозяйки, и продавала пожилым дамам одежду, связанную двусторонней вязкой из мягчайшей двухниточной пряжи. Она познакомилась с Джимми, когда он со своим начальником прибыл, чтобы покрасить расположенную наверху квартиру мисс Харви и установить новую раковину. Это было пять лет назад.

Хотя Элейн была правшой, следующие несколько недель она обслуживала клиенток левой рукой, правую же все время держала у подбородка, чтобы было видно, как сверкает бриллиант. Они с Джимми, как и прежде, ходили в паб, Джимми, как и всегда, приходил к миссис Таутон на чай. Элейн отпраздновала свой тридцать пятый день рождения. Они несколько раз участвовали в различных мероприятиях, устраиваемых «Белой Розой и Львом», либо вдвоем либо брали с собой миссис Таутон и ее подругу Глэдис.

Иногда Элейн заговаривала о женитьбе, но Джимми всегда отвечал: «Мы же только что обручились!» или: «Куда нам спешить, подумаем над этим через годик или два». К тому же у них не было денег, чтобы купить или арендовать жилье. Элейн не хотела жить ни со своей матерью, ни с его. В их отношениях не было сексуальной составляющей. Хотя Джимми изредка целовал ее, но никогда не предлагал нечто большее, и Элейн убеждала себя, что никогда не согласилась бы на это, даже если б он и предложил. Она уважала его за то, что он ничего не предлагает. Куда спешить, можно вернуться к этому вопросу через годик или два.

А потом умерла мать Джимми. Она шла из магазина с тяжело нагруженной сумкой и упала замертво. Батоны, полуфунтовые пачки масла, упаковки с бисквитами, куски чедера, апельсины, бананы, бекон, две курицы, консервные банки с фасолью и со спагетти в томатном соусе – все это покатилось по тротуару или высыпалось в канаву. У Бетти Грекс случился тяжелейший инсульт.

Оба ее сына жили в доме с самого рождения, и ни один из них не желал съезжать. Теперь, когда некому было за ним ухаживать, Джимми решил жениться. В конце концов, он уже пять лет обручен. Кольцо, которое Элейн носила не снимая, напоминало ему об этом. Конечно, она вряд ли обрадовалась бы, если бы и свадебное кольцо нашла в дамском туалете, но, к счастью, у него осталось кольцо матери. Они поженились в Бюро записи актов на Бернт-Оак.

Грексы жили недалеко от Северной кольцевой, в Нисдене, в доме, соединенном общими стенами с соседними зданиями. Снаружи он был оштукатурен и покрашен желтой охрой, внутри имелась маленькая ванная и кухня. Так как дом стоял на углу, в сад можно было попасть с улицы, и здесь, на этом клочке земли, заполняя почти все пространство, Кейт Грекс держал свою машину. Вернее, машины, которые постоянно менял. На момент женитьбы брата у него был красно-серебристый «Студебекер» с «плавниками».

Кейт был младше Джимми и не женат. Равнодушный к женщинам и вообще к сексу, к чтению и спорту, он был практически индифферентен ко всему остальному, кроме выпивки и машин. Причем машины он любил не водить, а чинить. Кейт разбирал машины до винтика, а потом снова собирал их. Чистил, полировал и любовался ими. До «Студебекера» у него был «Понтиак», а еще раньше – «Додж».

Для разъездов Кейт использовал мотоцикл. Когда его машина пребывала в идеальном состоянии и выглядела наилучшим образом, он выводил ее на улицу и ехал по Северной кольцевой до Брент-кросс, потом по Хендон-уэй до Стейшен-роуд, а возвращался по Бродвею. Когда Клуб владельцев «Студебекеров» устраивал гонки, он со своей машиной всегда в них участвовал. Грядущее мероприятие означало, что двигатель машины будет разобран и снова собран. Работая, как и брат, в строительном бизнесе, Кейт на заднем дворе выложил бетонными плитками площадку для машины и мотоцикла, а под сад оставил крохотный прямоугольник с газоном, одуванчиками и чертополохом.

При жизни матери и раньше, при жизни отца, братья Грекс делили одну спальню. Там, по вечерам, пока Кейт трудился над своей машиной, Джимми удовлетворял собственные сексуальные потребности с помощью журнала «Пентхаус». Сейчас же, переезжая в комнату, в которой когда-то обитала Бетти Грекс, он понимал, что от привычки придется отказаться. Особо не размышляя над этим, Джимми считал, что все пройдет легко. Однако на это ушел почти год, и оказалось для него не столь приятным, как воображаемые соития с девицами на разворотах журнала. Что до Элейн, она просто смирилась. Так и должно быть. Ей не причиняют боль. Она не мерзнет, ее не тошнит. Тем же самым занимаются все семейные пары. Это так же естественно, как пылесосить дом, ходить в магазин или запирать заднюю дверь на ночь.

Естественно, как и иметь ребенка.

Элейн было сорок два. Ей даже в голову не приходило, что в таком возрасте можно забеременеть. Как и множество женщин, она решила, что это климакс. Кроме того, она почти ничего не знала о половой жизни и еще меньше – о репродуктивных процессах и руководствовалась причудливыми понятиями, почерпнутыми у матери и теток. Одно из таких понятий заключалось в следующем: чтобы забеременеть, эякуляция должна быть частой, обильной и кумулятивной. Другими словами, внутрь должно попасть много этой штуки, прежде чем будет какой-то результат. Это очень напоминало лосьон «Грециан 2000», которым Кейт смазывал свои седеющие волосы: эффект проявлялся только после повторного нанесения.

В их семейной жизни нанесения, вернее привнесения, были редкими и грозили стать еще реже. Поэтому Элейн не поверила, что беременна, даже когда у нее сильно увеличился вес и вырос большой живот. Джимми, естественно, ничего не замечал. А вот миссис Ченс, жившая по соседству, спросила, когда ей рожать. И мать Элейн сразу все поняла – они не виделись два месяца – и выразила мнение, что у ребенка наверняка будут «какие-то отклонения», учитывая возраст ее дочери. В те времена никто не заговаривал о синдроме Дауна, и Агнес Таутон сказала, что ребенок родится монголом.

Элейн никогда не ходила по врачам – никто из них не ходил – и не собиралась заниматься этим сейчас. Она придерживалась широко распространенного мнения, что если что-то игнорировать, то оно само пройдет. Вот она и игнорировала свою расплывшуюся фигуру и не ограничивала себя в еде. У нее развилась страсть к пончикам и рогаликам, которые только-только появились в магазинах, к тому же она курила как паровоз, сорок или пятьдесят сигарет в день.

В начале семидесятых стало модным выражение «наладить связь со своим телом». Элейн не имела никакой связи со своим телом, никогда не разглядывала его и не смотрела на свое отражение в зеркале. Все его ощущения, кроме острой боли, она не принимала во внимание. А вот боли были сильными, Элейн никогда не испытывала ничего подобного. Они продолжались и продолжались, усиливаясь с каждым приступом. Элейн не могла больше игнорировать свое тело. Естественно, у семейства Грексов телефона не было, им даже в голову не приходило провести в дом линию, поэтому за врачом, который мог бы помочь страдающей Элейн, командировали Кейта. Он поехал на своем «Студебекере» – машина случайно оказалась на ходу, так как готовилась к мероприятию, назначенному через две недели.

О том, чтобы за врачом отправился Джимми, и речи не было. Он сказал, что все это буря в стакане воды. Кроме того, он недавно купил первый цветной телевизор и смотрел Уимблдон. Приехал доктор, злой, не поверивший ни единому слову, и обнаружил Элейн в луже отошедших вод, курящую одну сигарету за другой. Прибыла акушерка. Семейство Грексов, в полном составе, подвергли суровому осуждению, а акушерка самолично выключила телевизор.

Ребенок, мальчик весом девять фунтов и девять унций[1], родился в десять вечера. Вопреки предсказаниям миссис Таутон, никаких отклонений у него не было. Вернее, таких, какие она имела в виду. Имевшиеся у него отклонения в те времена не поддавались никаким анализам, да и сейчас, по сути, не поддаются. В общем, все зависит от того, к кому себя относить: к тем, кто ставит во главу угла природу, или к тем, кто считает определяющими среду и воспитание. В семидесятые все, кто имел хоть какие-то знания, считали, что характер и темперамент человека формируются исключительно окружающей средой и обусловливанием[2] на раннем этапе жизни. В общем, правил Фрейд.

Это был красивый малыш. Пока он сидел в утробе, его мамаша питалась рогаликами с маслом, пончиками со взбитыми сливками, салями, жирным беконом, яичницей, шоколадными батончиками, сосисками и чипсами, которыми заедала все остальное. За этот период она выкурила около десяти тысяч восьмисот сигарет и выпила много галлонов «Гиннеса», яблочного, грушевого сидра и сладкого хереса. Но он все равно получился красивым ребенком с гладкой персиковой кожей, темно-каштановыми шелковистыми волосиками, с такими же ангельскими чертами, как на картинах великих художников, с крохотными, идеальной формы пальчиками на руках и на ногах.