Себастьян Фитцек - Дьявольская рулетка Страница 2

Он открыл дверь, но ответов на его вопросы не последовало. Вместо этого возник другой вопрос, поскольку мужчина, стоявший перед ним, был ему совершенно незнаком. Судя по внешнему виду, гость не испытывал большой склонности к посещению фитнес-клубов. Его живот оттягивал белую хлопчатобумажную рубашку так далеко вперед, что нельзя было определить, носит ли он ремень или потертые фланелевые брюки держатся на валиках жира.

— Извините за беспокойство, — начал тот, смущенно берясь при этом большим и указательным пальцами левой руки за виски, как будто пытаясь остановить приступ мигрени.

Позже он уже не мог вспомнить, представился ли неизвестный и предъявил ли удостоверение. Но уже первые его слова прозвучали так официально, что он сразу понял: этот человек вторгся в его мир по служебной необходимости. Он полицейский. И это было нехорошо. Совсем нехорошо.

— Мне очень жаль, но…

«О боже! Моя мать? Мой брат? Пожалуйста, пусть это будут не мои племянники!» — про себя он перечислил все вероятные жертвы.

— Вы знакомы с некой Леони Грегор?

Сотрудник уголовной полиции потер короткими толстыми пальцами свои кустистые брови, которые резко контрастировали с его почти лысой головой.

— Да.

Он был слишком растерян, чтобы осознать все нарастающий страх. Какое отношение имеет все это к его подруге? Он взглянул на телефонную трубку, дисплей которой показывал, что связь не прервана. Почему-то ему показалось, что телефон за последние секунды стал тяжелее.

— Я постарался прийти как можно быстрее, чтобы вы узнали об этом не из вечерних новостей.

— О чем же?

— Ваша спутница… короче, час назад она попала в серьезную автокатастрофу.

— Что, простите? — Его охватило невероятное облегчение, и он лишь сейчас заметил, сколько ужаса накопилось в нем. Так, должно быть, чувствует себя человек, которому позвонил врач, сообщая, что произошла ошибка и что все в порядке, просто перепутали анализы на СПИД. — Это, должно быть, шутка? — спросил он, почти смеясь.

Полицейский непонимающе взглянул на него.

Он поднес трубку к уху.

— Дорогая, тут кое-кто хочет с тобой поговорить, — сказал он. И все же, собираясь передать трубку полицейскому, он медлил. Что-то было не так. — Дорогая?

Никакого ответа. Раздражающее шипение вдруг стало таким же сильным, как и в начале разговора.

— Алло? Дорогая? — Он обернулся, пальцем свободной руки указал на свое левое ухо и быстрыми шагами пересек гостиную в направлении окна. — Здесь прием лучше, — объяснил он полицейскому, который медленно проследовал за ним.

Но и это оказалось ошибкой. Наоборот, теперь не было слышно вообще ничего. Ни дыхания. Ни бессмысленных звуков. Ни обрывков фраз. Никаких шумов. И в первый раз он постиг, что молчание может причинять боль, какую не способен вызвать даже самый сильный шум.

— Я очень, очень вам сочувствую.

Рука полицейского тяжело легла на его плечо. В отражении панорамного окна он видел, что этот человек приблизился к нему на расстояние нескольких сантиметров. Возможно, у него уже имелся опыт общения с людьми, получившими страшные новости. И поэтому он встал так близко, чтобы подхватить его в случае чего.

Но этого не случится.

Только не сегодня.

Не с ним.

— Послушайте, — начал он и обернулся, — через десять минут я ожидаю Леони к ужину. Я вот только что, прямо перед тем как вы постучались ко мне, разговаривал с ней по телефону. Вообще-то я и сейчас еще разговариваю с ней и…

Произнося последнюю фразу, он уже размышлял над тем, как это может прозвучать. Если его спросили, как незаинтересованного психолога, он сам бы поставил себе диагноз: шок. Но сегодня он не являлся таковым. В это мгновение он невольно оказался главным действующим лицом пьесы.

«Не верь тому, что они тебе скажут…»

— К моему величайшему сожалению, должен вам сообщить, что ваша подруга Леони Грегор по пути к вам час назад съехала с трассы. Она врезалась в светофор и стену дома. Мы еще ничего не знаем наверняка, но очевидно, машина загорелась сразу. Сочувствую. Врачи ничем не смогли ей помочь. Она скончалась на месте.

Позже, когда успокоительное медленно начало терять свою силу, в его сознание пробилось воспоминание об одной клиентке, которая однажды оставила детскую коляску перед дверью магазина. Она хотела заскочить туда, чтобы купить тюбик моментального клея. Поскольку было холодно, она, прежде чем войти в магазин, хорошенько укрыла пятимесячного Давида. Когда тремя минутами позже она вышла оттуда, коляска по-прежнему стояла у витрины, но… оказалась пуста. Давид исчез… и исчез навсегда.

Во время своих терапевтических бесед с душевно сломленной матерью он часто спрашивал себя, а что стало бы с ним в таком случае. Что ощутил бы он, откинув одеяльце в детской коляске, под которым было так удивительно тихо.

Он всегда считал, что ему никогда в жизни не удастся постичь боль этой женщины. С сегодняшнего дня он представлял ее лучше.

Часть I

Спустя восемь месяцев

Настоящее время

В игре мы раскрываем,

Детьми чьего духа мы являемся.

1

Ствол пистолета у нее во рту оказался неожиданно солоноватым на вкус.

«Забавно, — подумала она, — раньше мне никогда не приходило в голову совать себе в рот свое табельное оружие. Даже ради шутки».

После того как случилась вся эта история с Сарой, она часто раздумывала о том, чтобы во время боевой операции просто выбежать из-за укрытия. Однажды она вышла на буйного без бронежилета, совершенно незащищенная. Но никогда еще не совала свой револьвер себе в рот, держа при этом правый указательный палец на спусковом крючке.

Что ж, значит, сегодня премьера. Здесь и сейчас — в запущенной кухне-столовой ее квартиры на Катцбахштрассе. Все утро она застилала пол старыми газетами, как будто собиралась делать ремонт. Она по опыту знала, какой эффект может произвести пуля, раздробив кому-нибудь череп и разметав кости, кровь и мозг по пространству в сорок квадратных метров. Возможно даже, что собирать улики пришлют кого-нибудь из тех, кого она знала. Может быть, Тома Браунера или Мартина Марию Хелльвига, с которым она много лет назад училась в школе полиции. Неважно. На стены у Иры уже не осталось сил. Кроме того, газеты закончились, а целлофановой пленки у нее не оказалось. И вот теперь она сидела спиной к мойке, оседлав шаткий деревянный стул. Ламинированную стенку шкафа и металлическую мойку после фиксации следов можно будет легко отмыть из шланга. Да и фиксировать будет особо нечего. Любому из ее сотрудников хватило бы и трех пальцев на руке, чтобы сосчитать причины, по которым она сегодня решила поставить точку. Случай был однозначным. После всего того, что с ней произошло, никто всерьез не подумает, что здесь имело место преступление. Поэтому она даже не стала утруждать себя тем, чтобы написать прощальное письмо. К тому же и не знала никого, кому бы это было важно. Единственный человек, которого она еще любила, и так находился в курсе больше остальных и в прошлом году продемонстрировал это более чем ясно: молчанием. После разыгравшейся трагедии ее младшая дочь не желала ее ни видеть, ни слышать. Катарина игнорировала звонки Иры, возвращала письма и, пожалуй, встретив свою мать, перешла бы на другую сторону улицы.

«И я даже не посмела бы на нее обидеться, — подумала Ира, — после того, что я сделала».

Она открыла глаза и огляделась. Поскольку это была открытая кухня на американский манер, со своего места она сумела оглядеть всю гостиную. Если бы теплые лучи весеннего солнца не вспыхивали так невыразимо радостно на немытых окнах, то она могла бы даже еще раз посмотреть на балкон и лежащий за ним парк Виктория. «Гитлер», — выстрелило Ире Замин в голову, когда она остановила взгляд на маленькой книжной стенке в гостиной. Во время учебы в полиции Гамбурга она написала кандидатскую о диктаторе под названием «Психологическая манипуляция массами».

«Если этот помешанный и сделал что-то стоящее, — подумала она, — так это его самоубийство в бункере». Он тоже выстрелил себе в рот. Но, опасаясь ошибиться и искалеченным попасть в руки союзников, он перед смертельным выстрелом еще и принял яд.

«Может, и мне надо сделать так же?» — колебалась Ира. Но это не были колебания самоубийцы, которая просто посылает своему окружению крик о помощи. Совсем напротив. Ира хотела действовать наверняка. И достаточный запас ядовитых капсул находился под рукой — в морозилке ее холодильника: дигоксин высокой концентрации. Она подобрала пакет с ним во время самого важного в ее жизни задания и не стала сдавать его в комнату хранения вещественных доказательств. «С другой стороны, — Ира задвинула ствол пистолета в рот почти до предела, держа его точно по центру, — какова вероятность того, что я только разнесу челюсть и пуля пройдет мимо жизненно важных сосудов, через незначительные участки мозга?»