Уильям Таппли - Жертва (в сокращении) Страница 2

— Эви уехала в Калифорнию, чтобы ухаживать за отцом, — сказал я. — Живет в его плавучем доме в Сосалито. Он умирает от рака поджелудочной железы. И я хорошо ее понимаю. Дело вовсе не в том, что она меня бросила.

— И все же она уехала.

— Да, — сказал я. — Она уехала.

С минуту Алекс молча смотрела на меня, потом сказала:

— Я совершила ошибку. Ладно, пойду запишусь у Джули на прием, — и повернулась к двери.

— Насчет выпить я говорил серьезно, — сказал я. — Я с удовольствием выслушаю тебя. И Генри тебе понравится.

Алекс снова повернулась ко мне:

— Я пришла не для того, чтобы затащить тебя в постель. Честно. И для протокола: отставки я тебе не давала.

— Ну в конечном счете дала. Полагаю, впрочем, что все было не так просто. — Я пожал плечами. — Мне легче думать именно так, вот и все. И кстати, я тебя простил.

Взгляд ее стал гневным:

— Ах ты меня простил?

— Шучу, шучу, — выставил я перед собой ладони.

— Это ведь ты целовался с той бабенкой, не так ли, Брейди Койн?

— Будешь бередить старые раны, — спросил я, — или познакомишься с моим псом, выпьешь приличного виски и расскажешь, зачем тебе понадобился адвокат?

Она снова с минуту глядела на меня в молчании, потом кивнула:

— Выпивка и пес — это меня устроит. А старые раны мы оставим на потом. — Алекс улыбнулась. — Ты всегда умел вывести меня из себя.

— И наоборот, — ответил я. — Что и составляло надежную основу наших отношений.

Алекс оставила свою машину у станции монорельсовой дороги в Эйлвайфе, а я пришел в офис на своих двоих и, поскольку вечер был приятный, теплый, мы решили пройтись от Копли-сквер, где находился офис, до моего дома на Маунт-Вернон-стрит пешком. Нас не покидала неловкость, естественным образом возникающая между двумя людьми, которые были в прошлом очень близки, но не разговаривали вот уже семь лет. Когда-то мы любили друг друга. А теперь превратились в людей почти чужих, в людей, которым приходится знакомиться заново.

И потому, шагая по Ньюбери-стрит, мы обменялись кое-какими фактами своих биографий. Алекс по-прежнему жила в своем домике, стоявшем на проселочной дороге под городком Гаррисон, штат Мэн. Когда-то я каждый уик-энд ездил с ней туда из Бостона. Через пару лет после нашего разрыва она вышла замуж за портлендского застройщика, а еще через пару лет они развелись, сохранив, впрочем, дружеские отношения.

Она закончила книгу, над которой работала, когда мы были вместе, — сборник судебных дел, связанных с домашним насилием. Книга попала в несколько списков бестселлеров, занимая в них, впрочем, одно из последних мест, а Алекс получила приглашения на несколько ток-шоу. Потом она напечатала роман, в основу которого легло одно из этих дел. Роман приняли хорошо, и издатель уговорил ее написать еще один. Над ним она теперь и трудилась.

Я рассказал о том, как купил таун-хаус у родных моего клиента, ставшего жертвой убийцы, как получил вместе с домом пса, как Эви, Генри и я прожили в этом доме последние несколько лет и как в прошлом июне Эви купила билет в один конец — в Калифорнию.

О том, почему Алекс приехала из Гаррисона в Бостон, зачем ей понадобился адвокат и почему она решила, что адвокатом этим должен стать я, она ничего пока не рассказала, а я и не спрашивал.

Мы сидели в деревянных креслах посреди маленького, обнесенного высокой оградой садика, разбитого позади моего дома. На раскладном столике стояла бутылка «Ребел Йелл», а рядом с ней блюдо с клинышками острого вермонтского чеддера и крекерами. Мы пили виски со льдом из стаканов толстого стекла. Алекс уже успела скормить Генри изрядное количество сыра и завоевать его любовь на всю жизнь.

— А у тебя здесь мило, — сказала она, глядя в темнеющее осеннее небо. — Совсем не то, что прежняя дыра в Льюис-Ворф.

— Там была не дыра, — ответил я. — Просто у ее хозяина голова была дырявая.

Она замолчала на несколько минут. Мы выпили. Потом Алекс сказала:

— В общем, дело в моем брате, не во мне. Это я об адвокате. Адвокат нужен ему. Ты помнишь Гаса?

— Мы не были знакомы, — ответил я. — Но ты много о нем рассказывала. О своем старшем брате — Огастине. Он ведь фотограф, так?

— Фотожурналист, — сказала она. — Художественной фотографией он не занимался и на свадьбах или выпускных вечерах не снимал. Делал репортажи.

Я кивнул.

— Так зачем я ему понадобился?

— Он разводится.

— Минутку, — сказал я. — Ты воспользовалась глаголами в прошлом времени. Сказала, что Гас делал репортажи. Это означает…

— Тут довольно длинная история.

— Я готов поспорить, история эта как-то связана с причиной, по которой он хочет, чтобы его представлял я.

— Разумеется, связана, — согласилась Алекс. — Все со всем связано. Однако основная причина тут во мне. Это я хочу, чтобы его представлял ты.

— Ну так считай, что уже представляю, — сказал я. — Нет проблем. Пусть он просто позвонит мне, и все.

Я помолчал, колеблясь, потом прибавил:

— Мне очень приятно снова видеть тебя. Однако, если честно, я постоянно занимаюсь разводами, так что вряд ли отказал бы ему. Тебе не было никакой нужды…

— Как я уже говорила, — прервала меня Алекс, — это длинная история, Брейди. — И она положила ладонь мне на запястье. — Так ты возьмешься за его дело?

— Если он разводится в штате Массачусетс, где мне разрешено заниматься юридической практикой, то, разумеется, возьмусь.

— Сейчас он снимает квартиру в Конкорде. Работает в фотомагазине. А его жена живет с детьми в Бедфорде.

— Давно они разошлись?

— Чуть больше полугода назад. Это… Не понимаю, почему я тебе сразу не рассказала.

Я откинулся на спинку кресла:

— Продолжай.

— Чуть больше года назад Гас вернулся из Ирака, — сказала она. — Что там произошло, он не рассказывает. Но он потерял кисть правой руки. А Гас правша — вернее, был правшой. Поэтому фотографию он забросил. Говорит, что не может работать с камерой одной рукой. — Она отпила глоток виски. — У него две маленькие дочери. Мои племянницы. Клеа и Джуно. Его жена, Клодия, женщина очень милая — Гасси ведь объездил весь свет, а женился все-таки на девушке, с которой познакомился на выпускном вечере. Ну так вот, этой весной Клодия попросила его покинуть их дом, а теперь наняла адвоката и хочет развестись с ним, Гас же просто-напросто ничего не предпринимает.

— Да, адвокат ему понадобится, — сказал я.

— Я знаю, — согласилась Алекс. — Потому к тебе и приехала. Ты сможешь представлять интересы человека, который не хочет, чтобы их вообще кто-нибудь представлял, говорит, что ему на все наплевать?

— Если он не попросит меня об этом, не смогу, — ответил я. — У него, я так понимаю, депрессия.

— Конечно, у него депрессия — еще с тех пор, как он вернулся, — если это можно назвать просто депрессией.

— Посттравматическое стрессовое расстройство, так? — сказал я. — Он потерял кисть. И скорее всего, нагляделся всяких ужасов.

Она кивнула:

— Думаю, да. Он же за этим туда и ездил. Ужасы снимать.

— Он на кого-то работал?

Алекс покачала головой:

— Только не Гас. Он был независимым журналистом и гордился этим. Считал, что работать на кого-то — значит находиться под контролем. Терпеть цензуру. Он поехал в Ирак сам по себе и за свой счет. Всегда так делал. Всегда отправлялся куда-нибудь в поисках истории, о которой можно снять репортаж. Такую карьеру он себе выбрал. Искать истории, о которых никто еще не рассказывал, секреты и факты, которые, как он полагал, следует обнародовать. Гас считал, что это важно.

— А что он искал в Ираке?

— Этого я не знаю, — пожала плечами Алекс. — Он провел там больше года, а потом вернулся без правой кисти и никому ничего рассказывать не стал.

— Лечение он проходил? — спросил я. — От ПСР?

— Он состоит в какой-то группе взаимной поддержки. Или состоял. Посещает ли он ее сейчас, я не знаю. Зато знаю, что он принимает лекарства. — Алекс снова покачала головой. — Мне известно лишь немногое. Клодия позвонила мне, сказала, что разводится с моим братом, что брать адвоката он не желает, что она не может больше с ним жить, не хочет, чтобы он находился рядом с детьми, но беспокоится за него и думает, что адвокат ему все же понадобится. А я позвонила Гасу, сказала, что еду к нему. Думала провести у него несколько дней, попытаться настроить его нужным образом.

— И подрядить для него адвоката, — добавил я.

— Да, — сказала Алекс. — В идеале — тебя. Вообще выяснить, как он живет, могу ли я чем-то помочь ему.

Она вздохнула.

— В детстве Гас был моим героем. Я называла его Гасси. Его все любили, во всяком случае, так мне казалось. Он был очень хорошим спортсменом, сильным, красивым, и все время смеялся. И меня смешил. Был очень добр со мной. Я была его своевольной четырехглазой сестричкой. Но он не дразнил меня, не выводил из себя, не игнорировал, хоть и был на восемь лет старше. Он читал мне на ночь, учил играть в шашки…