Светлана Чехонадская - Амнезия Страница 2

– И давно вы консультировали Королеву?

– Да года три назад… – Иртеньев неуверенно посмотрел на жену, и она кивнула. – Да, три года назад. Тогда она была в коме год, кажется. – Иртеньева снова кивнула. – Через год действительно всякое бывает. Бывает, что и приходят в себя. У нас недавно случай был: мужчина год пролежал, потом очнулся. Полная амнезия, жену не узнает, детей не узнает. Но познакомился с этой своей женой, влюбился в нее и, знаете, еще раз на ней женился. Свадьбу сыграл! Говорит, что дико влюблен.

– Вчера об этом статья была в «Комсомольской правде», – добавила жена. – Называется «Амнезия от любви не спасает».

– А я ведь тоже пригласил вас по поводу Королевой, – сказал Иван Григорьевич.

– Она еще жива? – удивилась Иртеньева. – Она все еще здесь?

– У нее очень богатый отец, – вместо главврача ответил муж. – Он может себе позволить такое дорогое и бесполезное дело. Сергеев на это и надеялся. Я тогда ее отцу сказал: «Прошел уже год. Надежды практически не остается. Не рвите себе сердце, родите еще ребенка. Тем более, у вас такая молодая жена». Я всегда честно разговариваю и с родственниками и с пациентами.

– Королева пришла в себя, – сказал Иван Григорьевич.

– Что? – хором спросили они.

– Я думал, вы знаете… – Главврач открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет, потом покачал головой, кинул пачку обратно. – Бросаю курить, а тут такие дела, – пожаловался он. – Так вот, эта Королева пятнадцатого мая пришла в себя. Открыла глаза и заговорила. Самочувствие хорошее, аппетит прекрасный. Вот так… Только не помнит ничего. Как этот ваш, о котором в газете писали.

– Чего именно не помнит?

– Ничего из того, что было до покушения. Ретроградная амнезия…

Мужчина и женщина молчали.

– Имени своего не помнит, отца не помнит, никого из родственников не помнит. В остальном абсолютно нормальное сознание. И главное, ведь пока она болела, пока лежала в коме, столько всего произошло, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Впрочем, это вам вряд ли интересно. Я бы хотел, чтобы вы ее осмотрели, назначили какое-то лечение. У нас тут проблема: пропали все ее медицинские документы. Мне в фонде сказали, что вы ее осматривали несколько лет назад. Я хочу, чтобы вы и теперь посмотрели, что к чему. Разумеется, оплата за консультации будет достойной, вы, наверное, знаете, что у нас не скупятся.

В кабинете опять стало тихо. За окном хрустели ножницы садовника – чик-чик, хрум-хрум. Где-то недалеко стучал дятел. На подоконнике лежали квадраты солнечного света, от них, еле видный, поднимался пар.

– Как-то странно, – сказал Иртеньев. – Прошло пять лет, кажется?

Иван Григорьевич кивнул.

– Просто открыла глаза и заговорила? И аппетит прекрасный?

– Хороший материал для исследования, – предположила жена. – Это интересный случай.

– Вы знаете, – Иван Григорьевич смотрел на собственное отражение в полированной поверхности стола; казалось, он подбирает слова для того, чтобы не сказать больше, чем надо, – я ведь здесь человек новый. Работаю меньше месяца. Меня взяли, потому что я хороший специалист и много лет занимался научной работой в области нейрохирургии…

– А как ваша фамилия? – спросил Иртеньев. – Я вас тогда должен знать.

– Моя фамилия Турчанинов.

– Вы Турчанинов? Вы такой молодой, оказывается? Я думал, вы в Америке. Слушайте, извините, ради Бога, я вас, наверное, оскорбил. Какой же я дурак!

– Да перестаньте. Я не обиделся… Так вот, о Королевой. Я наблюдал ее пятнадцать дней, и мне-то показалось, что она вполне может очнуться. У меня даже было странное предположение, что она находится в коме вовсе не пять лет. Но вы говорите, что осматривали ее три года назад и уже тогда она больше года была в таком состоянии.

– Это вне всякого сомнения. Так и было.

– И вам показалось, что случай безнадежный?

– Иван Григорьевич… Вы представляете себе мою ответственность? Влиятельнейший человек спрашивает у меня прямо: «Есть ли надежда?» Он говорит, что если есть хоть один шанс, я должен попробовать сделать операцию. От меня не требуют гарантий успеха, я просто должен сделать все возможное, и мне за это заплатят тридцать тысяч долларов. Я отказался. Как вы считаете, я хорошо подумал, прежде чем сказать «нет»?

– А почему вы сказали «нет»? Неужели не было ни единого шанса?

– На выздоровление? Ни единого! Кроме того, окончательное решение принимал Королев. Конечно, бывают случаи, когда я не предоставляю родственникам права выбора. Но Королев – сильный мужчина, привыкший брать ответственность на себя. Если бы он был смертельно болен и ему оставалось три дня, я бы ему об этом немедленно сказал.

– Я против этого, – сообщила Иртеньева. – Говорить правду – дурацкая западная мода, которую особенно полюбили хирурги. Вы даже не представляете себе скрытых возможностей самовнушения. Кроме того, бывают ошибки. Случается, человеку говорят: «Это неизлечимо», – и он умирает от одного страха. Сам себя съедает! А так бы жил и жил.

Иртеньев немного покраснел: видимо, хотел ответить. Но Иван Григорьевич решил вмешаться. Судя по всему, это старый семейный спор психиатра и хирурга, он может идти бесконечно. Сам Турчанинов был на стороне Иртеньева.

– Значит, решение принимал Королев? – спросил он.

– Да. Я объяснил ему, что если операцию не делать, она проживет еще несколько лет, скорее всего, года три. Если сделать, она умрет сразу же. Он спросил: «А за эти три года что-то может измениться?» Я ответил, что шансы убывают с каждым днем. Он принял решение оставить все как было. И я бы сделал так же на его месте. Чтобы потом не упрекать себя в том, что я специально ускорил ее смерть. С его возможностями можно было, ради собственного спокойствия, подождать естественного исхода событий… В общем, как видите, я очень перед ним виноват. Он ейчас здесь? Не хотелось бы с ним встречаться, пока он не отошел от первого шока. Пусть успокоится. Обычные люди, как правило, не понимают разницы между медицинской ошибкой и тем, что в данный момент медицине недоступно. Они судят слишком поверхностно и во всем подозревают злой умысел. А уж в нашей-то области…

– А вы не знаете? – удивился Турчанинов.

– Чего не знаю, простите?

– Королев погиб два года назад. Об этом даже в газетах писали.

– Погиб? Как погиб?

– Ну, там мутная история… – неохотно сказал Турчанинов. – Впрочем, не будем отвлекаться. Надо ее осмотреть… Теперь это, скорее, работа для вас? – он вопросительно глянул на Иртеньеву, и она согласно кивнула.

3

«Трусость – самый тяжкий порок», – написал Булгаков.

Книга, в которой сказаны эти слова, всегда считалась неоднозначной, у нее много поклонников, но и много противников.

Степан Сергеевич относился к поклонникам книги. Он любил цитировать фразы из нее: «Никого не трогаю, починяю примус», «Шизофрения, как и было сказано» и свою самую любимую, ту, в которой говорится о неотвратимости судьбы: «Потому что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила».

А вот слова про трусость казались Степану Сергеевичу не очень точными. У него был свой – совсем другой – список самых страшных грехов. Только с годами Степан Сергеевич догадался, что и эти слова можно применить к его жизни, надо лишь продлить фразу и дополнить смысл. Вот как должно получиться: «Трусость – самый тяжкий порок на пути к богатству. С ним ты никогда не заработаешь много денег».

И это совершенно верно.

Скажем, была такая группа «Ласковый май». Сколько денег заработал ее продюсер! Он говорил каждому встречному, что является племянником президента Горбачева, и под это дело везде получал зеленый свет. А ведь фамилия продюсера была Разин, и ему было бы логичнее называть себя внучатым племянником совсем другого героя. Но тот герой был бесполезен в смысле льгот и, вообще, был никакой не герой, ведь бросать в воду персидскую княжну – дело не геройское и, кроме того, нехорошее в смысле будущих отношений с Ираном. Так что продюсер Разин объявил себя племянником президента, и теперь он намного богаче своего липового дяди.

К чему этот пример? А вот к чему. Фамилия Степана Сергеевича была Горбачев, и это он должен был выдавать себя за родного брата легендарного отца перестройки, но ему казалось: как это так? ведь арестуют!

Уже много лет спустя, пытаясь проанализировать причины полного краха своей жизни, он вдруг подумал, что давно знает формулу этого краха, что она звучала денно и нощно в его ушах, что он сам произносил ее вместо «Отче наш» перед сном, а также после пробуждения, и делал это годами, десятилетиями!

«Как это так? – говорил он себе всю жизнь. – Ведь арестуют».

Он разгадал эту формулу в трезвом состоянии и даже решил, улыбаясь, что способен написать книгу об этом. Сейчас много продается таких книг: «Как заработать миллион», «Как превратить свои недостатки в достоинства», «Формула успеха» и «Как стать победителем». А он предложит рынку гораздо более интересную серию. «Как просрать миллион!» – и вот уже толпы читателей осаждают прилавки. «Как превратить свои достоинства в недостатки» – это второй том тиражом в сто тысяч экземпляров, сметенных за один день. «Формула неудачи» – и он раздает автографы в Доме книги на Новом Арбате, «Как стать проигравшим» – интервью с ним идет на телеканале «Культура»…