Джозеф Кэнон - Хороший немец Страница 2

Так или иначе, он знал их всех: эти лица, как булавки, размечали его карту войны. Лондон, где он в 42-м наконец ушел из «Коламбии», поскольку хотел увидеть войну во плоти. Северная Африка, где он ее увидел и схлопотал кусок шрапнели. Каир, где он выздоравливал и ночи напролет пил с Брайаном Стэнли. Сицилия. В Палермо он не попал, но умудрился невероятным образом подружиться с Паттоном, так что позже, после Франции, снова присоединился к нему в гонке на восток. Через Гессен и Тюрингию, все быстрее, дни прерывистого ожидания, когда же будет бой, наконец-то война чистого адреналина. Веймар. Затем Нордхаузен и лагерь Дора, где все вдруг замерло. Два дня он только смотрел, даже говорить не мог. Записывал цифры — по двести в день, — а затем и это бросил. Камера снимала штабеля тел, выпирающие кости и болтающиеся гениталии. Живые, бритые наголо, в полосатом рванье, пола не имели.

На второй день в одном из лагерных бараков Джейкову руку схватил и стал целовать скелет. Да так и не отпускал в порыве непристойной благодарности, что-то бормоча по-славянски — поляк? русский? — и Джейк, оторопев, старался не вдыхать запах, чувствуя, как в этой отчаянной хватке подается его рука.

— Я не солдат, — сказал он. Хотелось убежать, но невозможно вырвать руку, и так стыдно, и теперь он тоже в ловушке. Вот о чем им всем надо было писать — о руке, которую ты не можешь стряхнуть.

— На недельку в старые пенаты, верно, дружище? — прокричал Брайан, сложив ладони рупором, чтобы его услышали.

— Ты там уже бывал? — заинтересовалась Лиз.

— Он там жил. Один из парней Эда — а ты не знала, дорогая? — сказал Брайан. — Пока его не вышвырнули фрицы. Турнули они, конечно, всех. Вынуждены были. С учетом обстоятельств.

— Так ты говоришь по-немецки? — сказала Лиз. — Слава богу, хоть один нашелся.

— Шпрехает, как берлинец, — ответил за него Брайан, поддразнивая.

— Мне плевать, как он шпрехает, лишь бы шпрехал. — Она похлопала Джейка по коленям. — Держись меня, Джексон, — сказала она так, как говаривал Фил Хэррис[9] по радио. А потом: — И как тут было?

Ну как тут было? Как будто медленно сжимались тиски. Вначале званые вечера, жаркие дни на озерах, и ты зачарован событиями. Он приехал освещать Олимпиаду 1936 года. Его мать знала тех, кто знал супругов Додд,[10] так что коктейли в посольстве и специальное место в их ложе на стадионе были обеспечены. Геббельс устроил большой прием на острове Пфауенинзель: деревья унизаны тысячами лампочек в виде бабочек, пьяные от шампанского и собственной значимости офицеры важно вышагивают по тропинкам, блюют по кустам. Додды в шоке. Он остался. Нацисты обеспечивали газетными заголовками, и даже внештатник мог кормиться одними слухами, день за днем наблюдая приближение войны. К тому времени, как он подписал договор с «Коламбией», тиски сомкнулись, слухи стали — как судорожные глотки воздуха. Город вокруг него сжимался, в итоге — замкнутый круг: Клуб иностранных журналистов на Потсдамерплац, дважды в день по мрачной Вильгельмштрассе на брифинги в министерство, затем в отель «Адлон», где «Коламбиа» снимала номер для Ширера.[11] Они встречались за стойкой бара на возвышении, сравнивали заметки и наблюдали за эсэсовцами, что слонялись внизу у фонтана, ставили начищенные до блеска сапоги на парапет, а бронзовые лягушки пускали струи воды вверх, к застекленной крыше. Потом опять на выход и по Оси восток-запад к радиостанции на площади Адольфа Гитлера и бесконечным пререканиям с Няней Вендтом. Потом на такси домой — к телефону с прослушкой и под бдительный пригляд герра Лехтера, блокляйтера, который жил дальше по коридору в квартире, отобранной у каких-то несчастных евреев. Воздуха не было. Но это было в конце.

— Как в Чикаго, — ответил он. Грубый, наглый и самоуверенный новый город прикидывается старым. Неуклюжие дворцы эпохи кайзера Вильгельма, вечно похожие на банки, но еще рискованные анекдоты и запах пролитого пива. Едкий воздух Среднего Запада.

— Чикаго? Теперь это уже не Чикаго. — Это, как ни удивительно, влез в разговор тучный гражданский в деловом костюме, которого в аэропорту представили как конгрессмена от северной части штата Нью-Йорк.

— Точно, — сказал Брайан, не упуская случая схохмить. — Сейчас там все порушено. А где не порушено? Вся эта проклятая страна — одна большая площадка для бомбометания. Можно вопрос? Давно хочу узнать. Как обращаются к конгрессменам? Как вас называть — достопочтенный?

— Формально — да. Так пишут на конвертах, во всяком случае. Но мы обычно говорим просто конгрессмен или мистер.

— Мистер. Очень демократично.

— Верно, — без тени юмора ответил конгрессмен.

— Вы на конференцию или просто так приехали? — спросил Брайан, продолжая развлекаться.

— Нет, я в конференции не участвую.

— Значит, явились осмотреть владения.

— Не понял?

— О, без обид. Хотя очень похоже, правда? Военная администрация. Натуральные «пукка-сахибы».

— Не понимаю, о чем вы.

— Я сам зачастую не понимаю, что говорю, — любезно сказал Брайан. — Меня немного заносит. Не обращайте внимания. Вот, пропустите стаканчик, — сказал он, опрокидывая в себя другой; лоб блестел от пота.

Конгрессмен проигнорировал его и повернулся к молодому военному, притулившемуся рядом. Тот прибыл в последнюю минуту, без вещмешка. Курьер, наверно. В сапогах для верховой езды. Парень сидел, вцепившись в скамейку, как в поводья. На побледневшем лице россыпь веснушек.

— Первый раз в Берлине? — спросил конгрессмен.

Военный кивнул, еще крепче ухватившись за сиденье, когда самолет тряхнуло.

— Зовут как, сынок? — Попытка завязать разговор.

— Лейтенант Талли, — ответил тот и, прикрыв рот, поспешно сглотнул.

— Ты в порядке? — спросила его Лиз.

Лейтенант снял пилотку. Его рыжие волосы взмокли.

— Вот, держи на всякий случай, — сказала она, протягивая ему бумажный пакет.

— Сколько еще лететь? — спросил он, почти простонал, одной рукой прижимая пакет к груди.

Конгрессмен взглянул на него и непроизвольно поджал ногу — подальше от опасной траектории, слегка развернувшись так, что опять оказался лицом к лицу с Брайаном.

— Так вы из Нью-Йорка, да?

— Ютика, Нью-Йорк.

— Ютика, — повторил Брайан, делая вид, будто старается вспомнить, где это. — Пивоварни, да? — Джейк улыбнулся. Вообще-то Брайан знал Штаты хорошо. — Там полно немцев, если не ошибаюсь.

Конгрессмен посмотрел на него неприязненно:

— Мой округ — американский на все сто.

Но Брайан уже утомился.

— Надо думать, — сказал он, отворачиваясь.

— А как вы попали на этот самолет? Насколько я знаю, он для американской прессы.

— Вот тебе и союзник, — сказал Брайан Джейку.

Самолет слегка провалился — не больше, чем в дорожную яму, — но лейтенанту хватило и этого. Он застонал.

— Меня сейчас вырвет, — сказал он, едва успев открыть пакет.

— Осторожно, — сказал конгрессмен, не зная, куда деться.

— Срыгни, — посоветовала лейтенанту Лиз тоном старшей сестры. — Вот так. Теперь будет легче.

— Извините, — полузадушенно сказал тот, явно смущенный, внезапно превратившись в мальчишку.

Лиз отвернулась от парня.

— Ты когда-нибудь встречался с Гитлером? — спросила она Джейка. Вопрос привлек внимание остальных — она как бы задернула шторку, спрятав лейтенанта.

— Встречать не встречал. Но видел, — сказал Джейк. — Много раз.

— Я имею в виду — близко.

— Один раз, — ответил он.

Душным ранним вечером возвращался из пресс-клуба. Улица почти в тени, но последние лучи солнца еще освещали новое здание Канцелярии. Прусский модерн, широкие ступени спускаются к ожидающему авто. Рядом только адъютант и два телохранителя, поразительная незащищенность. Видимо, собирался в Шпортпаласт, толкать очередную речугу против коварных поляков. На секунду остановился внизу и глянул вдоль пустой улицы на Джейка. Сунуть руку в карман, подумал Джейк. Один выстрел — и всему этому конец, проще некуда. И почему этого никто не сделал? Тут, словно почуяв эту мысль, Гитлер вскинул голову, настороженно, точно жертва, принюхался и опять глянул на Джейка. Один выстрел. Он на секунду, оценивающе, задержал взгляд, потом, чуть дернув усиками, улыбнулся, лениво отмахнул хайль и направился к автомобилю. Злорадствуя. Пистолета-то нет, а у него дела.

— Говорят, у него был гипнотический взгляд, — сказала Лиз.

— He знаю. Я так близко не подходил, — ответил Джейк. Прикрыл глаза — и все исчезли.

Осталось недолго. Сначала он отправится на Паризерштрассе. Он представил себе дверь. Над входом кариатиды из плотного песчаника держат балкон. Что она скажет? Четыре года. А может, она переехала. Нет, она там. Еще несколько часов. Пропустить стаканчик в кафе дальше по улице, на Оливаерплац, наверстать упущенное, столько историй накопилось за эти годы. Если не сидят по домам.