Роман Светлов - Сон Брахмы Страница 2

Но и водитель заметил его. Он не стал тормозить или сворачивать в сторону. Наоборот, резко прибавил газу, и машина-крокодил за одно мгновение проглотила расстояние между собой и фигурой в длинном пальто с пистолетом в плохо слушающихся руках.

Последним, что он помнил, был глухой удар о капот. Реальность пошла кругами – словно вода от падения камня. Пистолет, крутясь, летел в сторону, а он не мог его поймать.

Церковь горела как хорошая восковая свеча: чисто, ровно, почти без дыма. Веселое желтое пламя поднималось в темное ночное небо, а пожарные, прихожане и церковные служки, бестолково суетящиеся вокруг сложенных еще при Иване Грозном стен, отбрасывали четкие тени на молодом осеннем снегу. Жар шел вверх, к небу, а не вниз, на землю. Это было величественное зрелище, и отец Иоанн безотчетно залюбовался им.

Горели дела его рук: почти четыре года он поднимал этот храм – без особой помощи от митрополии, на внутренней вере, силе и связях, которые остались от прошлой его жизни. Горели иконы и фрески, которые пощадила даже советская власть. Все шло прахом – а он любовался. Большинство церквей когда-либо гибнут. Ветшают, разваливаются, превращаются в строительный мусор. Смерть его церкви была быстрой, яркой, красивой.

– Отче! – перед Иоанном выросла грузная фигура Андрея Нахимова, церковного эконома и казначея, решавшего при необходимости, помимо экономических, вопросы деликатного свойства. – Все живы, слава Богу! А ведь тот, кто поджег, мог бы подпереть полешком входную дверь. По старинному деревенскому обычаю. И сторож, и служки при памяти – но рассказать толком ничего не могут. Голосят: «Занялось вдруг!» – и все тут. Спали, бисовы дети, прости Господи! – Андрей широко перекрестился, и отец Иоанн подумал, что одеяния священника очень пошли бы его церковному секретарю.

Рядом с Андреем Иоанн казался себе щуплым и маленьким человечком. Недавно настоятель заметил, что священников для своей церкви он подобрал похожих на себя – невысоких, не слишком выделяющихся: такой снимет облачение и в мирской одежде легко затеряется в толпе. Его позабавило это наблюдение: прошлая жизнь, прошлая служба исподволь сказывалась на нем. Вот Андрей – настоящий настоятель. Большой, сильный, добродушный, хитрый – классический православный батюшка.

Впрочем, как бы ни выглядели люди, помогавшие Иоанну поднимать храм и служить в нем, всех объединяла одна черта: они были пришельцами из прошлого, из времен до ГКЧП и Беловежской пущи, из другого мира и другой жизни. А потому они были верны – если не Господу, то Иоанну. Поэтому никто из них не поджег бы храм. Настоятель был уверен, что сделали это люди внешние. И не сумасшедшие: чтобы храм загорелся сразу, быстро, нужно быть умельцем, а не безумцем.

– Участковый бредет, – Андрей кивнул на молодого лейтенанта, который неторопливо подходил к ним. У того было круглое, скуластое лицо, отчего участкового прозвали Татарином, хотя сам он утверждал, что предки его были славянами до седьмого колена. «А уж с кем гуляли наши московские бабушки во времена Ивана Калиты, теперь не знает никто», – отшучивался Георгий Ивашкин, он же Татарин, когда Андрей подначивал его по поводу внешности.

Не доходя нескольких шагов до настоятеля и его эконома, участковый остановился, достал из-за уха сигарету и, закурив, глубоко затянулся. Выдохнул дым, исподлобья посмотрел на Иоанна, бросил на землю «бесовскую палочку» и решительно раздавил ее каблуком.

– Отец Иоанн, здесь у тебя нет врагов.

– Нет, – согласился настоятель.

В этот момент раздался грохот, и все повернулись к церкви. Обрушился главный купол, в медленно розовеющее небо поднялся сноп искр.

– Последнюю пару лет нет, – продолжил Иоанн. – Когда-то были, ты сам помнишь.

Татарин кивнул: когда церковь Александра Невского вернули Донскому монастырю и направили сюда игумена (теперь архимандрита) Иоанна, в Алексеевской слободе восприняли его приезд с недоверием. В начале девяностых старинный храм – подворье Донского монастыря – уже передавался Церкви, но приехавший сюда батюшка так и не смог поднять приход. И до 96 года храм стоял как во времена советской власти: стены почти полутысячелетней давности с остатками старинных фресок, без куполов, перекрытые плоской крышей. Внутри – хлам от столярной мастерской, в которую храм превратили еще в 30-х годах. Столярка спасла фрески – внутри было не холодно и не сыро, не то что в церквях, где устроили молокозаводы или склады картошки. Удивительно, но за все эти годы столярка не горела ни разу – даже во время Отечественной войны, хотя в 41 году немцы бомбили станцию Алексеевскую, расположенную всего в полусотне километров к востоку от Москвы.

Приехав в Алексеевскую, Иоанн выяснил, что на церковь уже зарятся и местные кооператоры, и московские бизнесмены, которые хотели устроить в здании перевалочный склад. Пришлось поработать. Найти Андрея Нахимова, уговорить приехать сюда и вместе с ним «утоптать» все вокруг храма – так, чтобы ни у кого даже мысли не возникало «прихватизировать» старинное здание.

Сегодня даже смешно было предполагать, что Иоанну мстит кто-то из тогдашних претендентов на здание: с одними настоятель сумел подружиться, другие смирились с его существованием. Церковь отремонтировал, купола поднял, кресты водрузил. Половина Алексеевской приходит к причастию. На праздники приезжают люди из Москвы – не из последних, между прочим. Нет, пожар организовали чужаки. Только зачем?

– Зачем? – спросил он у участкового.

– Сатанисты? – ответил вопросом на вопрос Татарин. – Чечены? Протестанты?

– Характерный у тебя список получился, – усмехнулся Иоанн.

– Разбираться не мне. Скоро уже прикатят из прокуратуры, будут опрашивать. Повезет – найдут. Да и ваши дознаватели наверняка будут.

– Будут-будут. Не сомневайся, – подал голос Нахимов. – Отец Иоанн, может быть, Матвею Ивановичу позвоним?

– И чем он нам сейчас поможет? Угли разбирать? – настоятель поплотнее закутался в пальто, наброшенное прямо на исподнее: весть о пожаре в храме подняла его с постели. – Пусть спит, сил набирается. Дело молодое.

Матвей Шереметьев уже не спал. Он принял душ и, как сам говорил, «напомаживался». Ранним утром намечалась встреча, о важности которой его предупредили еще пару дней назад. Серия его статей о Новой Хронологии привлекла к себе внимание власть предержащих. Газета «Вечерняя новость», с которой он начал сотрудничать, еще учась на журналистском факультете МГУ, разрывалась между желанием стать главным предметом обожания любителей (и любительниц) вечернего чтения за чашечкой чая занимательных историй из столичной жизни и черной завистью к «Московскому комсомольцу». Короче, хотелось заработать денег и не слишком ухудшить карму.

Шесть месяцев назад Матвей со свойственным журналистской молодости максимализмом предложил найти дутый авторитет и ниспровергнуть его. Придя в книжный магазин, он отобрал полку, заставленную книгами по Новой Хронологии, и купил почти все. Потом было несколько суток исторического кошмара: родители приучили его любить прошлое, особенно прошлое России, и относиться к нему бережно. Выяснив, что, согласно «Новой хронологии», историю человеческой цивилизации нужно урезать в несколько раз и обрядить в русские одежды, Матвей был готов к бою.

Сильная черта «новохронологов» – отлавливание противоречий в исторических источниках. Грубо говоря, с точки зрения современных ученых противоречия эти подобны разноголосице в футбольных репортажах. Прочитайте, например, репортаж о матче нашей сборной в «Спорт-экспрессе» и сравните его со статьей в «Советском спорте». Обе газеты московские, обе пристрастные и обе изображают одно и то же событие по-своему. Но то, что естественно для современной печатной продукции, при сопоставлении древних манускриптов кажется загадочным и подозрительным.

Матвей решил идти по пути своего же оппонента. Он стал отлавливать противоречия – логические и фактические – в работах адептов Новой Хронологии и весьма преуспел в этом. Когда человек ниспровергает устоявшиеся мнения, он не всегда внимателен к тому, что предлагает взамен.

Получались ершистые статьи – но без лишней научной терминологии и претензий на истину в последней инстанции. Основной пафос Матвея был в следующем: не там ищете, товарищи! Вместо того чтобы сопоставлять летописи с Ветхим Заветом и искать портреты русских князей на стенах египетских пирамид, задайтесь вопросом, почему от Древней Руси дошло так мало духовных книг. Неграмотность? Едва ли – вот, например, академик Янин вывозит из Новгорода килограммы исписанной бересты. А мы представляем Древнюю Русь темной и беспамятной землей, по которой лишь кое-где разбросаны монастыри, как назвал их один старый историк – «светлячки духовности». Что за чушь! Если искать «заговор молчания», то именно здесь. Ведь роль народа в истории определяется, в конце концов, не количеством нефтяных скважин, которыми он когда-то владел… Где наследие наших предков? Сгорело во время пожаров монголо-татарского нашествия? Было уничтожено поляками, литовцами и Лжедмитриями в Смутное время? Вывезено эмигрантами после революции? Ведь нашли же «Слово о полку Игореве»! Ведь читал Татищев еще в XVIII столетии летописи, которые потом куда-то исчезли!