Роберт Кормер - После первой смерти Страница 2

  И наша спокойная беседа продолжилась. Мы говорили об уроках, о моих одноклассниках: «Да, Ма, они – хорошая команда. Я пока от них в стороне, главным образом, потому что я слишком поздно появился на их сцене, и им трудно меня принять (они мне не братья, в конце концов), но они ведут себя тактично, что на самом деле меня удивляет. Я имею в виду, что Элиот Мартингал – он выделяется на фоне всех и ведёт себя как клоун, и всё же он подошёл ко мне на днях и сказал: «Марченд, ты – старый ублюдок, на днях я просмотрел твои бумажки и понял, что ты отнюдь не дурак».

  Я почувствовал нечто похожее на крик младенца или на смех безумного. По-любому, он думал, что я полный идиот. Мне хотелось кричать, потому что это были первые слова, произнесённые в «Замке» непосредственно в мой адрес, и они подтвердили мне то, что всё-таки я ещё существую, в чём, кажется, я начинал сомневаться. До того момента, я мог бы быть невидимым или не быть вообще. И я испытывал желание безумно смеяться, потому что слова Мартингала звучали до такой степени нелепо. О том, что Элиот Мартингал читает в моих записях: обо мне, об автобусе и об инциденте на мосту, что если было на миллион миль в стороне от правды, то уж точно не ложью. Но это была информация, которая вводила в заблуждение, а в ней было столько неясностей, и столько было ещё не определенно, не установлено, столько было непонятного, связанного со временем и местом. Иннер Дельта здесь очень даже к месту.

  Как я сказал – Иннер Дельта.

  Это напоминает снятие повязки с гнойного воспаления.

  Или извлечение замученного кролика за уши из мятой шляпы фокусника.

  Что, конечно же, является предательством с моей стороны, как сын предаёт отца, или как гражданин свою страну.

  Но на самом ли деле у меня есть эта страна?

  Или гражданство какой-нибудь ещё?

  Я – скелет, грохочущий своими костями, призрак, шевелящий пустотой рукавов своего савана, чучело, чья солома пропитана кровью.

  Боже, какая драма.

  Меня зовут Бенджамин Марченд. Я сын бригадного генерала Марка Марченда и мисс Маркус Л. Марченд. Хотя я временно расквартирован в Академии Бронетанковых Войск в Пампи – Нью-Гемпшир, мой реальный адрес: 1245 Иво-Джима Авеню, Форт Дельта, Штат Массачусетс.

  Вокруг столба.

  Теперь можно спокойно разглядеть каждую картинку на открытке.

  Эти звездочки обозначают время, прошедшее с 8:15 утра, когда я начал это печатать к данному моменту: 10:46 утра. Не спрашивайте о том, что я делал эти два с половиной часа (чуть больше или чуть меньше).

  Но я всё равно расскажу вам.

  После того, как я писал, я оделся и пробежал весь путь до моста Бримлер-Бридж, чтобы увидеть замёрзшую под ним пустошь, но по какой-то непонятной причине я решил, что хотел бы повидать отца до того, как совершу что-нибудь из ряда вон выходящее. Возможно я – мазохист.

  По пути назад, я встретил Бифа Донателли. Он спросил меня, не желаю ли я присоединиться к ним на экскурсию по окрестностям Пампи, где избранной группой рыцарей был найден этот собачий янтарь. «Рыцарями из нашего замка, понятно?» - и Донателли так и сказал: «Этот собачий янтарь». Хотя, при всём своём запанибратстве он напоминает убийцу, тёмного и волосатого. Как из книжной иллюстрации. Это приглашение заставило меня остановиться, что я почти и сделал, усомнившись во всём, словно в кино.

  - Может быть, - сказал я.

  - Это – первое полное предложение, произнесённое тобой, которое я когда-либо от тебя слышал, - спешно проговорил Донателли, вся его куртка была запятнана размазанными снежками. Я позавидовал ему. Этакие притворные ранения.

  И я снова почувствовал себя невидимым и оглянулся, чтобы увидеть, оставляю ли я за собой на снегу следы.

  Назад к беседе с матерью.

  Напоследок, или даже постскриптум.

  Она сказала:

  - К описанию твоего отца. Так, как описал тебе его старый мистер Чатхем, то ты должен понимать, что ты описал самого себя?

  - И отца тоже?

  - Это ты так решил, Бен.

  На столе около окна лежит ежегодник Замка. Год, в который мой отец окончил это заведение. «Рыцари и Их Доспехи». Я его даже не открываю. Там, конечно же, есть фотография моего отца и фотографии всех его одноклассников, но я не хочу снова увидеть его портрет. Не сейчас. Я не видел отца ещё с истории на том мосту, потому что я не хочу его видеть. Я боюсь его увидеть даже на фотографии, потому что его глаза будут изучать меня изнутри. И я знаю, что я не могу оказаться перед этими глазами, сверлящими меня даже со страниц старых снимков из школьного ежегодника.

  Мне больше подходит идея открыточных картинок. Даже словесное их описание.

  Первая из них: Форт Дельта.

  Вид сверху, словно со спутника, из космоса: Форт Дельт, он расположен почти в географическом центре Новой Англии. Посмотрим ближе: казармы, пропускные посты, общежития и т.д. Те же самые здания, будь то кинотеатр «Святой Улис» или центральная школа имени Джона Дж. Першинга, которую я тогда посещал. Они выглядят всё также серо и невзрачно, как и остальные здания, словно из игры в Монополию.

  Дельта – старая армейская база, известная ещё с Испано-Американской Войны. У меня совсем нет времени, чтобы баловаться историей, и всё же важно понять саму Дельту, чтобы потом рассказать об Иннер Дельта.

  Форт Дельта сыграл важную роль во всех американских войнах, будь то Первая Мировая, Вторая, Корейская, Вьетнамская. И даже в мирное время. Так как это центр подготовки бойцов воздушного десанта и других военных специалистов.

  Дельта для меня всегда была тёплым домом, в котором мать пекла что-нибудь вкусное и сладкое. Несколько лет тому назад все говорили, что Форт Дельта скоро будет закрыт по экономическим причинам. К тому времени в американском обществе заметно выросли антивоенные настроения.

  Я приближаюсь к отцу, и это меня страшит.

  Если ребёнок вырос в Нью-Йорке, то никто бы не стал закрывать Нью-Йорк, не так ли? Или Бостон? Или даже Халловел, что на пути к Дельте? Но это был мой дом, где я играл в мяч, ходил в школу, в кино, в часовню два раза в год – на Рождество или на Пасху, где работал мой отец, где моя мать была активистом Ассоциации Офицерских Жен, где она сажала цветы и развешивала выстиранную одежду на верёвке позади дома. Как можно было бы подумать о закрытии всего этого?

  «Не волнуйся, Бен», - сказал мне отец.

  Но я всё равно волновался.

  Отец был прав. Дельту не закрыли, и всё в ней осталось по-старому.

  Он мне сказал: «Вот, видишь?» В его голосе проскользнула нотка еле заметного триумфа.

  Теперь я знаю то, о чём знал он, и о чём он не мог бы мне рассказать. Форт Дельта не мог быть закрыт, потому что был ещё Иннер Дельта. Кроме того, содержание Форта Дельта не имело никакого отношения к Особому Экономическому Постановлению, выдвинутому Отделом Обороны, и не подпадало под действие Президентского Декрета, основанного на «Утверждении к Исполнению». Об этом ничего не писалось на первых страницах газет и не упоминалось в речах, произнесённых конгрессменами в Вашингтоне. Иннер Дельта был ключом, хвостом, который вилял невидимой собакой, о которой никто не знал. Разве что несколько человек, среди которых был мой отец. И Иннер Дельта был причиной, по которой я чуть не отдал концы на том мосту, по которой пуля проделала туннель у меня в груди, и по которой я ночью во сне вижу плачущих детей.

  Другая открытка: Мой отец. Генерал, который не хочет, чтобы его называли генералом.

  Мой отец – патриот.

  Я видел его в униформе лишь раз, когда он вызвал меня к себе в кабинет. Его грудь была увешана орденами, он стоял позади стола, и в первый момент я его не узнал. И мне тогда показалось, что отца у меня не было вообще, что он перестал существовать, а на его месте был какой-нибудь актер, пожилой актер похожий на Грегори Пека из старого черно-белого телефильма. Он сказал: «Садись Бенджамин». Всё выглядело очень странно и формально, потому что он никогда меня так не назвал, и никогда прежде я не был у него в кабинете. Я мог почувствовать, как сердце у меня в груди забилось изо всех сил, словно китайский гонг, потому что должно было произойти нечто важное. Я что-то знал о его работе за исключением того, что держалось от всех в строгом секрете, и я, как и моя мать, предполагается, не задавал лишних вопросов. Я знал, однако, что у него была особенная работа, не такая как у всех других живущих и работающих на Форт Дельта. И что же я мог знать? Что-то случайно соскочившее с языка? Или что-то услышанное из его разговоров по телефону? Мой отец часто говорил своего рода шифром, часть которого со временем я для себя расшифровал. Например, иногда, говоря по телефону, он произносил слово: «Периферия». Через какое-то время, я понял, что это значит: «Я где-то рядом, близко, но не могу вслух сказать – где».