Уоррен Мерфи - Опасные игры Страница 2

Но вот борцы сошлись и схватились за руки. Мирос сделал два шага вправо, вынуждая Оттониуса сделать то же самое, чтобы держаться к противнику лицом. Мирос чувствовал каждое движение Оттониуса: один шаг, второй. И как только Оттониус перенес вес тела на правую ногу, Мирос мгновенно перенес тяжесть своего тела на левую, упал на спину и, уперевшись правой ногой Оттониусу в живот, перебросил его через себя. Оттониус тяжело плюхнулся на спину. От его падения в воздух взвилась туча пыли. Не успел он вскочить на ноги, как Мирос был уже на нем. Его руки стиснули шею молодого борца.

– Никогда не смей надо мной смеяться. Ты, сын собаки из Куристеса, – прошипел Мирос в ухо юноше.

Оттониус сделал отчаянную попытку освободиться от захвата, но его движения, казалось, только позволили ручищам Мироса еще надежнее обхватить его шею.

– Ты двигаешься, как бык, – прошипел Мирос. – Вот почему теперь лежишь подо мной, точно овца для стрижки.

Он еще сильнее сдавил горло Оттониуса, и тот, дернув ногами, попытался движением всего тела вырвать свою мокрую от пота голову из рук Мироса. Но этот прием ему не удался.

– А борешься ты, как женщина, – продолжал Мирос. – Я мог бы продержать тебя так, пока ты не уснешь. Или просто одним движением свернуть тебе шею. Ясно тебе?

Оттониус снова попытался освободиться. Но Мирос сдавил его еще сильнее и слегка подвинулся, чтобы усилить захват тяжестью тела. И тут юному борцу показалось, будто голова его начинает отделяться от туловища.

– Я спрашиваю, тебе ясно? – повторил Мирос.

– Да, – выдавил Оттониус. – Ясно.

– Вот и хорошо, – прошипел Мирос. – А теперь, глупая башка, я тебя отпущу – живи, но постарайся бороться так, чтобы всем казалось, будто ты сам освободился. Дрыгни-ка ногами еще раз.

И Оттониус дрыгнул обеими ногами. На этот раз Мирос ослабил захват, и Оттониус выскользнул из его рук. Как только юноша неловко поднялся на ноги, Мирос сделал бросок к нему. Нарочно промахнувшись на несколько сантиметров, Мирос упал, уткнувшись лицом в землю, и тут же почувствовал, как Оттониус, прыгнув ему на спину, стиснул руками его шею.

– Почему? – спросил Оттониус, наклонившись к самому уху Мироса. – Почему ты это сделал?

– Не знаю, – ответил Мирос. – Наверное, потому, что я сегодня был не готов.

Позволив Оттониусу продержать себя достаточно долго, Мирос поднял руку в знак того, что сдается. Оттониус встал и победно вскинул вверх обе руки, затем наклонился, чтобы помочь подняться Миросу.

Мирос встал сам.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи, павлин, – прошипел он.

Публика сидела молча, пораженная скоротечностью схватки, но через минуту разразилась приветствиями, когда Оттониусу вручили медаль на цепочке. Мирос стоял рядом с противником и восхвалял силу и быстроту Оттониуса. Оттониус же восхвалял мастерство Мироса и называл его величайшим чемпионом всех времен. Миросу было лестно это слышать, но удовлетворения он не ощущал.

Вернувшись в свое жилище, Мирос нашел там мешочек, оставленный ему Плинатесом. В нем было шесть золотых монет. Это было богатство, предназначенное Миросу в утешение за его поражение.

Мирос пошел к реке и швырнул золото в воду.

В тот же вечер Оттониус с группой атлетов из Куристеса отправился домой. К этому времени он уже позабыл, при каких обстоятельствах досталась ему победа, и теперь важно шествовал во главе вытянувшихся цепочкой атлетов, точно Ахиллес, марширующий вдоль стен осажденной Трои. Когда они приблизились к стенам Куристеса, атлеты подняли Оттониуса и понесли его на руках. Это был сигнал, которого ожидали жители деревин.

Они тотчас же принялись пробивать в стене тяжелыми молотами дыру, поскольку многовековая традиция гласила: если среди нас есть такой великий атлет, то к чему все эти защитные сооружения от врагов? Эта традиция имела столь же давнюю историю, как и сами Олимпийские игры, и пришла, как говорили, из далекой заморской земли, где обитали боги.

Атлеты остановились перед пробитым в стене проходом, а в это время сидевший в сотне метров от них на вершине холма Мирос наблюдал за ними и, наконец-то все поняв, с грустью качал черноволосой головой.

Оттониус, рисуясь, прохаживался взад-вперед вдоль стены, разглядывая проход. Миросу с вершины холма было хорошо слышно, как тот с недовольным видом кричал:

– Я победил Мироса из Арестинеса! Так неужели вы считаете, что я не заслужил большего чем эта узкая щель?

Он еще не договорил, а люди с молотками уже взялись увеличивать проход. В конце концов они сделали его таким, что Оттониус смог пройти через него, не нагибаясь. Остальные атлеты последовали за ним.

Вскоре на землю опустилась тьма, но в деревне разожгли костры, возле которых еще долго пели и танцевали.

А Мирос все сидел на вершине холма и смотрел.

Шум стих за два часа до рассвета. И тогда, как он и предполагал, на склоне одного из холмов показался отряд воинов в полном боевом снаряжении, стремительно двигавшийся к деревне.

Мирос понял, что это были люди из Арестинеса, которых вел Плинатес. Отряд беспрепятственно прошел через пролом в стене, и вскоре пространство, где совсем недавно звучала музыка, огласилось жуткими воплями. К рассвету деревня Куристес была вырезана до последнего человека, включая Оттониуса, олимпийского чемпиона по борьбе.

Сидевший на вершине холма Мирос встал. Думая о погибших жителях Куристеса, он тяжело вздохнул и смахнул набежавшую слезу. Он понял, что политики воспользовались Олимпийскими играми ради победы в войне и теперь они уже никогда не будут такими, как прежде.

Пора было возвращаться домой, идти работать в шахту. Мирос двинулся прочь и растворился в туманных глубинах истории Олимпийских игр.

Извлеченный им из этого опыт – держать политику подальше от Олимпийских игр – еще долго всем будет служить предостережением, пока спустя двадцать пять столетий в городе под названием Мюнхен шайка варваров не решится пойти ради достижения своих политических целей на убийство ни в чем не повинных юных атлетов.

Всеобщий ужас и осуждение по случаю этого события будут непродолжительными, и вскоре террористы станут любимцами левых, а кое-кто даже решит использовать их тактику, в городе под названием Москва. В стране под названием Россия. Во время Олимпийских игр 1980 года.

Джимбобву Мкомбу нравилось, когда его называли президентом, королем, или императором, или пожизненным правителем той будущей страны – Объединенной Африки, – которая, как он поклялся, в один прекрасный день заменит на карте мира ЮАР и Южную Родезию. И ему, естественно, очень не нравилось, когда его называли Джим.

И Джек Муллин, бывший лейтенант военно-воздушных сил ее королевского величества, не называл Мкомбу Джимом. Он называл его Джим Боб, что, насколько ему было известно, Мкомбу тоже не правилось, но что Мкомбу, несомненно, предпочел бы тому, как называл его Муллин про себя, – то есть свиньей.

Тот факт, что это последнее определение имело под собой крепкую основу, подтвердился еще более, когда Муллин вошел в кабинет Мкомбу, находившийся в небольшом доме, расположенном в джунглях у самой границы с Замбией. Стол, за которым восседал Мкомбу, был сплошь завален едой, а еда была сплошь покрыта мухами. Но это ничуть не смущало Мкомбу, который, хватая пищу обеими руками, запихивал ее себе в рот и глотал то, что при этом не вываливалось оттуда на его обнаженную грудь. Причем, не брезговал и мухами.

Как только Муллин вошел в кабинет, Мкомбу махнул ему перепачканной жиром рукой, он схватил бутылку с вином и, сделав большой глоток прямо из горлышка, предложил бутылку гостю.

– Нет, благодарю вас, сэр, – вежливо произнес англичанин, с усилием сохраняя бесстрастное выражение лица, чтобы не дать отразиться на нем отвращению, которое он при этом почувствовал.

– Ну, тогда хоть съешь что-нибудь, Джеки. Ты же знаешь, я терпеть не могу есть один.

– Насколько мне кажется, вы неплохо справляетесь с этим делом, – ответил Муллин.

Мкомбу выразительно глянул на него, и Муллин, протянув руку, взял двумя пальцами кусок курицы. Если повезет, он сможет промусолить в руках этот кусок на протяжении всей встречи, а потом, вернувшись к себе, поесть американских консервов, запас которых имел с собой всегда, когда находился в джунглях.

Увидев, что Муллин взял курицу, Мкомбу улыбнулся, но продолжал смотреть на англичанина до тех пор, пока тот не откусил маленький кусочек и не принялся с неохотой жевать.

Мкомбу удовлетворительно кивнул головой.

– Знаешь, Джеки, если ты не прекратишь убивать моих людей, у меня не останется воинов.

Муллин сел на стул и положил ногу на ногу. Он не отличался внушительным сложением, имея при росте в сто семьдесят сантиметров вес около семидесяти килограммов, но мало кому представлялась возможность недооценить его дважды.

– Я буду убивать их до тех пор, пока они не научатся мне подчиняться. Только так можно держать в узде остальных.