Николай Станишевский - Цветы к сентябрю Страница 20

Как все это, однако, странно. Человек приходит сюда не в первый раз, и никто не удосуживается спросить его имя. Тем более, вся больница знает о том, что со мной случилось и сколько времени я здесь нахожусь… Может быть, опять совпадение? Глупое, ничтожное совпадение… Просто Полли об этом никто ни сказал… В принципе, кто она такая?

Обычная сиделка.

Нет, врачи наверняка знают многое о моем отце. И как его зовут, и…

Щёлкнул дверной замок. В палату протиснулась запыхавшаяся, слегка бледная Полли. Отдуваясь, она уселась на табурет передо мной.

— Довольно странная история, — сказала она, переведя дух и отхлебнув сока. — На «ресепшене» на этого человека нет никаких данных. Это меня больше всего и поразило — все пропуска выписывают они. Оставался ещё один вариант — ваш отец договорился напрямую с нашим главным. Естественно, тот мне ничего не сказал, на эту тему он даже не стал бы со мной разговаривать. Но я знаю его секретаршу Марту много лет. Поэтому я пошла прямо к ней и без всяких обиняков спросила… о вашем отце.

— И?.. — у меня перехватило дыхание.

— Самое интересное, что она тоже не знает его фамилию, она… В общем, она слышала только его имя, да и то, можно сказать, мимоходом…

— Имя! — утробно простонала я. — Как его имя?

— Николас… — испуганно моргнув, ответила женщина.

20 августа. Вечер

Самое противное сегодня — то, что мой отец меня так и не навестил, а самое гадкое, что он даже не позвонил. Честно говоря, я не знаю, что делать. Полли не отходит от меня ни на шаг.

21 августа

Он всё-таки появился!

Это было так неожиданно, что я чуть не сошла с ума. Он вбежал, нет, влетел, нет, ворвался в палату, точно ураган! И сразу же бросился меня целовать. Я так растерялась, что продолжала сидеть на кровати, словно китайский болванчик, с опущенными руками и кукольным, восковым лицом.

— Девочка моя! — горячо шептал он, осыпая моё лицо поцелуями. — Прости меня! Прости за то, что я заставил тебя так долго ждать! Прости за то, что вчера я не приехал и не позвонил! Прости за то, что я невольно подарил тебе целые сутки внезапного одиночества!

В какой-то момент у меня промелькнула мысль, что уж слишком с большим пылом он это делает, появилось ощущение, что сейчас он извиняется передо мной, не как отец перед дочерью, а как мужчина перед любимой женщиной…

Но… как оно появилось, так и исчезло. Он взял в ладони моё лицо и долго-долго всматривался в глаза.

— Ты не сердишься на своего непутёвого отца? — чуть слышно прошептал он. — У меня действительно навалилось столько дел, что не было ни одной свободной минутки.

Какие у него могут быть дела в нашем времени?..

— Я верю тебе, папа, — почти беззвучно прошептала я. — И поэтому нисколько на тебя не сержусь. Правда, нисколечко…

Я услышала, как мой голос дрогнул и между мною и отцом упал мутный, полупрозрачный занавес. По правой щеке пробежала тонкая горячая струйка.

— Не плачь, Джина, — отец прижал мою голову к своей груди и ласково погладил по волосам. Рука у него была большая, тёплая, и на удивление нежная. По моему телу пробежал лёгкий электрический разряд.

— Не плачь, Джина, — повторил он. — Теперь, я думаю, подобного больше не произойдёт. По крайней мере, я постараюсь. Не грусти, дочка, всё будет хорошо.

— Я тоже на это надеюсь, — всё ещё всхлипывая, пробормотала я. Слегка отстранившись, отец хитро мне подмигнул.

— Знаешь, — произнёс он тоном заговорщика, — у меня для тебя кое-что есть…

— Что? — я слегка улыбнулась.

— Закрой глаза, — я немедленно повиновалась. — Так. Теперь вытяни руки вперёд.

— И что бы ни произошло, глаза не открывай, пока я тебя об этом не попрошу!

Когда он произнёс последнюю фразу, мне показалось, что я уловила в его голосе оттенок грусти и, одновременно, фальши. Показалось мне также и другое — я уже где-то, когда-то слышала точно такую же фразу, произнесённую точно таким же голосом. Но осмыслить всего этого я не успела. Я почувствовала прикосновение его тёплой руки, которая что-то надевала на палец.

— Открой глаза, — услышала я.

Медленно и осторожно я сделала то, что он просил. На безымянном пальце правой руки красовалось миниатюрное колечко в форме ажурных спиралевидных переплетений, изгибы которых были украшены бриллиантовой крошкой.

— Какая прелесть! — едва лишь смогла выдохнуть я и только тут поняла, что почти год не видела ювелирных украшений.

— Нравится? — спросил отец.

— Очень! — я широко улыбнулась.

— Носи на здоровье!

Если бы я не была так ошеломлена и восхищена, я бы сумела заметить, как он пристально разглядывал моё лицо, словно чего-то ждал. Но в тот момент мне было не до того.

— Спасибо, папа, — прошептала я. — Только зачем так тратиться? Оно, наверное, жутко дорогое…

— Это неважно, дочка, — отец улыбнулся. — Для кого-то ведь я работаю. Ты — единственная, кто остался у меня в этом мире, поэтому, неужели я не смогу позволить себе купить то, что, на мой взгляд, должно тебе понравиться?

Я не нашлась, что сказать.

— Думаю, что смогу, — он сам ответил на свой вопрос. — Поэтому давай договоримся на будущее — больше подобных разговоров быть не должно. Мне они совсем не нравятся…

Он внезапно замолчал и опустил глаза. Мне подумалось, что его и раньше часто этим донимали. Только вот кто? Наверное, всё-таки я.

— Хорошо, папа, — я смиренно потупилась. — Договорились. Больше мы этой темы не касаемся.

— Как твоё здоровье? — отец перевёл разговор на другую тему.

— Говорят, неплохо. Восьмого сентября соберётся консилиум, он будет решать вопрос о моем окончательном излечении и, конечно, выписке! Это было бы здорово! Как раз к моему дню рождения!

— Да, — отец странно улыбнулся — если всё будет хорошо, то мы сможем отметить этот праздник вдвоём.

— А ты думаешь, что-то может нам помешать?

— Нет, я так не думаю, — он запустил пальцы правой руки в волосы и провёл ими вверх. — Всё должно быть просто чудесно.

Где-то я уже видела этот жест! Память попыталась дать мне шанс восстановить очередной эпизод прошлой жизни, но воспользоваться им я не смогла.

Не успела, потому что вспомнила о другом.

— Папа, в прошлый раз ты хотел мне что-то рассказать, — напомнила я.

— Конечно, — откликнулся он. — Мы остановились на том, как ты побывала в прошлом во второй раз.

— Нет, — я капризно наморщила нос. — Я хотела узнать, был ли у меня муж?

Я капризно наморщила свой хорошенький носик…

— До этого мы постепенно дойдём, — взгляд его посерьёзнел. — Давай лучше всё по порядку.

— Хорошо, — согласилась я. — Если тебе так удобнее…

— Удобнее, — быстро кивнул он. Мы немного помолчали.

— Итак, ты вернулась из прошлого во второй раз и, судя по всему, провела время там с большей пользой, чем в первый. По крайней мере, я это заметил и уже начал готовить твой третий переброс…

Но…как говорится, всё всегда хорошо не бывает. Неожиданно правительство перестаёт финансировать мои исследования. С этого и начинается цепь неудач и последующих проблем. Мне не хватает исходного материала. В кредитах отказывают — нет подходящего гаранта. Ты чувствуешь моё настроение — как специально, чуть ли не каждый день заводишь разговор о том, что тебе надо снова вернуться. В конце концов, я сдаюсь и говорю тебе правду. Перед этим я внимательно просматриваю свои расчёты. Да, так оно и есть. Возможность повторить эксперимент имеется у меня ещё один раз, от силы — два. Но за благополучный исход последнего я не ручаюсь.

Ты, как всегда, упряма, ты полностью переняла мой характер. В результате я снова сдаюсь и перебрасываю тебя в третий раз. Снова на тысячу лет назад. Ты возвращаешься оттуда бесконечно подавленная, практически не отвечаешь на мои вопросы, целыми часами сидишь и смотришь в окно, молчишь, иногда плачешь. А за окном — осень, та осень, с приходом которой ты вкусила печаль. Печаль затянувшейся паузы перед нашим с тобой расставанием…

Боже, это было невыносимо!

Он быстрыми шагами пересёк комнату, опустился на одно колено и спрятал лицо в моих ладонях. Судорожно дёрнулось сердце, в руках вспыхнул нестерпимый жар, и мне опять показалось, что этот жест — нечто большее, чем попытка отца найти успокоение в руках дочери. Но, уже в следующий момент, повинуясь бессознательному желанию, я осторожно высвободила одну из рук и запустила пальцы в его густую, начинающую седеть шевелюру. Мне почудилось, что он тоже вздрогнул и чтобы скрыть это движение, ещё сильнее прижал ладонь моей руки к своим губам.

Казалось, исчезло всё, что нас до этого окружало. Мы оказались в темной и тягучей субстанции, обволакивающей со всех сторон. Не было больше ничего вокруг, не было больше никого вообще. Сейчас нам никто не был нужен. Два живых существа, берущие своё начало от Сотворения мира, остались, наконец-то, наедине. И в этот момент они не хотели никого видеть и слышать.