Джон Гришем - The Chamber. Камера Страница 20

Что за ней? – спросил он, безуспешно пытаясь припомнить детали рассказа Гудмэна.

– Комната для встреч. – Пакер достал из кармана ключ, сунул его в скважину замка, повернул.

На пороге Адам оглянулся. Дверь была расположена значительно правее главного входа. По-видимому, администрация не желала, чтобы юристы мешались у нее под ногами и проявляли нездоровое любопытство.

Он набрал в грудь воздуха, сделал шаг внутрь. Комната оказалась пуста, и это успокаивало. Разговор предстоит нелегкий, возможно, даже весьма эмоциональный, поэтому лучше провести его без посторонних. Помещение размером десять на пять метров заливал безжизненный свет люминесцентных ламп. Цементный пол, в дальней стене под самым потолком три небольших окна, сбоку от них натужно гудит кондиционер, производя, к сожалению, больше шума, чем прохлады.

Проходившая посреди комнаты стена делила ее на две половины: одна предназначалась адвокатам, другая – их клиентам. Примерно до метровой высоты стена была сложена из кирпича, по всей длине ее левой стороны тянулся узкий стол, где юристы могли разложить свои блокноты и вести необходимые записи. Выше до потолка поднималась выкрашенная зеленой краской металлическая перегородка с забранными толстой решеткой оконцами.

Вдоль ряда складных алюминиевых стульев Адам медленно прошел в конец комнаты.

– Дверь я запру, – сказал Пакер. – Сэма скоро приведут. Негромкий скрежет замка, и Адам остался в одиночестве.

Место для беседы он выбрал у дальней стены: если даже появится еще один посетитель, от него их будет отделять хоть какое-то пространство. Повесив на спинку стула пиджак, Адам достал из кейса блокнот, ручку и принялся грызть ногти. Привычка, безусловно, отвратительная, но он не мог ничего с собой поделать. В желудке урчало, ботинки выбивали по цементному полу быструю дробь. В попытке отвлечься он начал рассматривать вторую половину комнаты: тот же стол, те же уродливые, похожие на насекомых стулья. Через несколько минут в оконце напротив появится лицо Сэма Кэйхолла.

Адам ждал. “Не дергайся, возьми себя в руки, все пройдет нормально”.

Он начал писать что-то в блокноте, однако буквы расплывались перед глазами. Тогда Адам закатал рукава рубашки и пристальным взглядом обвел углы комнаты: не скрыты ли где микрофоны или телекамеры? Но обстановка была настолько примитивной, что мысль о подслушивающих устройствах казалась нелепой. Судя по поведению Пакера, предстоящая встреча Сэма с защитником персонал тюрьмы ничуть не интересовала.

Он смотрел на пустые стулья и думал: как много отчаявшихся, потерявших надежду людей приходили сюда, чтобы услышать от адвоката хотя бы слова утешения? Сколько последних просьб прозвучало здесь, пока стрелки часов продолжали свой неумолимый отсчет? Сколько юристов сообщали в этих стенах о том, что, несмотря на все их усилия, приговор будет приведен в исполнение?

Такие размышления успокаивали. В конце концов, не он первый, не он и последний. У него отличное образование, цепкий, аналитический ум и мощная поддержка прославленной фирмы. Он справится.

Стук каблуков стих, легла на деревянный прилавок рука с обкусанными ногтями.

От резкого звука металлической задвижки Адам вздрогнул. Невидимая дверь в противоположной половине раскрылась, и в комнату ступили двое молодых охранников. Следом появился одетый в ярко-красный спортивный костюм Сэм Кэйхолл. Запястья его были схвачены за спиной наручниками. Сэм повел головой, прищурился на зарешеченное окошко. Два взгляда встретились. Один из охранников подтолкнул смертнику стул. Выглядел Сэм изможденным и бледным.

– Кто ты такой? – спросил он, опускаясь на стул и глядя Адаму в глаза.

Тюремщики направились к двери.

– Не могли бы вы снять наручники? – негромким вопросом остановил их Адам.

– Нет, сэр. Это не разрешается. Он судорожно сглотнул.

– И все же снимите их. С ним ничего не произойдет.

Охранники переглянулись. Тот, что был чуть старше, достал из кармана ключ; в следующее мгновение руки заключенного свободно упали вдоль бедер.

На Сэма это не произвело ни малейшего впечатления. Дверь уже захлопнулась, а он все не сводил с Адама пристального взгляда.

Некоторое время в комнате слышалось лишь неровное гудение кондиционера. Не в силах выдержать взгляд Сэма, Адам начал разлиновывать страницу блокнота. Исчеркав ее донизу, он усилием воли заставил себя просунуть сквозь решетку визитную карточку.

– Меня зовут Адам Холл. Я работаю в юридической фирме “Крейвиц энд Бэйн”, Чикаго.

Сэм придирчиво изучил карточку с обеих сторон. Адам неотрывно следил за его морщинистыми, желтыми от никотина пальцами. Мертвенно-серое лицо клиента покрывала пятидневная щетина. На лоб и виски падали длинные сальные клочья седых волос. Облик Кэйхолла ничуть не напоминал ни мужчину, мелькавшего в кадрах телехроники, ни запечатленного фоторепортером в 1981 году главного участника последнего судебного процесса. Сэм превратился в старика: истончившаяся кожа висит под глазами складками, глубокие борозды пролегли на щеках и лбу. От прошлого сохранились лишь ярко поблескивавшие зрачки.

– А вы, еврейская братия, смотрю, так и не успокоились? – Его ровный голос оказался даже приятным, лишенным и нотки раздражения или злобы.

– Я не еврей, – чудом умудрился выдержать пронзительный взгляд Адам.

– Как же ты тогда работаешь на “Крейвиц энд Бэйн”?

Карточка легла в сторону. В словах Сэма звучало бесконечное терпение, ставшее привычным для того, кто девять с половиной лет провел в одиночной камере.

– Все сотрудники фирмы в абсолютно равных условиях.

– Замечательно. Торжество закона и полное соблюдение гражданских прав.

– Разумеется.

– Сколько там сейчас партнеров?

Адам пожал плечами. Количество партнеров менялось каждый год.

– Около полутора сотен.

– Значит, сто пятьдесят человек. И сколько среди них женщин?

– Право, затрудняюсь ответить. Скажем, дюжина.

– Дюжина, – повторил Сэм, почти не разжимая губ. Руки его неподвижно лежали на столе; усевшись перед оконцем, он еще ни разу не моргнул. – Значит, менее десяти процентов. А черномазых?

– Не могли бы мы называть их чернокожими?

– Отчего же, хотя и этот термин уже устарел. Теперь они именуют себя афроамериканцами. Думаю, ты достаточно политкорректен, чтобы знать такие мелочи.

Адам молча кивнул.

– Так сколько ваших партнеров являются афроамериканцами?

– Четверо, по-моему.

– Менее трех процентов. Жаль, жаль. “Крейвиц энд Бэйн”, бастион справедливости и оплот демократии, оказывается, не очень-то приветствует в своих стенах афроамериканцев. Вместе с представительницами прекрасного пола, замечу. Не знаю, что и сказать.

Адам бесцельно водил ручкой по блокноту. Он мог бы, конечно, поспорить, привести цифры, ведь женщины составляли почти треть сотрудников, а на юридических факультетах руководство настойчиво подыскивало лучших чернокожих студентов. Он мог бы рассказать, что иски с обвинениями в дискриминации фирме предъявили двое белых выпускников, чьи вакансии в последний момент были просто ликвидированы.

– Много ли в фирме партнеров-евреев? Процентов восемьдесят?

– Не знаю. Честно говоря, меня этот вопрос никогда не интересовал.

– Зато меня он волнует. Видишь ли, меня здорово смущало то, что мои интересы отстаивала банда ханжей и фанатиков.

– Большинство наших клиентов испытывают к ним только благодарность.

Размеренно-плавным движением Сэм извлек из нагрудного кармана синюю пачку сигарет “Монклер” и дешевую пластиковую зажигалку. В разрезе его наполовину застегнутой спортивной куртки виднелись густые седые волосы. Жить здесь без кондиционера невозможно, подумал Адам.

Закурив, Кэйхолл пустил к потолку струю дыма.

– Мне казалось, на контактах с вашими людьми уже поставлена точка.

– Меня никто сюда не посылал. Я приехал по собственной воле.

– Для чего?

– Н-не знаю. Вам необходим адвокат, и…

– Почему ты нервничаешь?

Адам сжал в кулак пальцы с изгрызенными ногтями, ботинки его перестали отбивать чечетку.

– Я не нервничаю.

– Да тебя же трясет. Я перевидал десятки адвокатов, но такого беспокойного встречаю впервые. В чем дело, малыш? Боишься, я на тебя брошусь?

Хмыкнув, Адам попытался улыбнуться:

– Не валяйте дурака. Я ничуть не нервничаю.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– А выглядишь на двадцать два. Когда закончил учебу?

– В прошлом году.

– Великолепно. Эти еврейские выродки прислали сюда необстрелянного мальчишку. Давно знал, что в глубине души они желают мне смерти. Твой приезд – лишнее тому доказательство. Сначала я убивал их, теперь они горят желанием убить меня. Все сходится.

– Значит, вы признаете, что убили детей Крамера?

– Хорошенький вопрос, черт побери! Присяжные говорят, так оно и было. Девять лет апелляционные суды подтверждают их точку зрения. Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?