Джон Гришем - Дело о пеликанах Страница 20

Когда подали третью двойную порцию, это было после часа и одиннадцати минут ожидания, в начале восьмого вечера, Верхик вошел в бар и заказал себе пива.

— Извини за опоздание, — произнес он после того, как они обменялись рукопожатием. — Знаю, ты не теряешь время, попивая в одиночестве свой «Chivas».

— Ты выглядишь усталым, — сказал Каллахан, окинув его продолжительным взглядом. — Старым и усталым. — Верхик быстро старел и набирал вес. Его лоб увеличился на дюйм со времени их последней встречи, а бледная кожа под глазами собиралась в глубокие складки.

— Сколько ты весишь?

— Не твое дело, — ответил он и взял пиво. — Где наш столик?

— Он заказан на восемь тридцать. Я прикинул, что ты опоздаешь как минимум на девяносто минут.

— Тогда я пришел рано.

— Кто бы говорил, только не ты. Ты прямо с работы?

— Я живу теперь на работе. Директор хочет, чтобы мы работали не менее ста часов в неделю, пока что-нибудь не сломается. Я сказал жене, что появлюсь домой к рождеству.

— Как она?

— Чудесно. Очень терпеливая леди. Мы ладим лучше, когда я живу в офисе.

Она была женой номер три. За семнадцать лет.

— Я бы хотел встретиться с ней.

— Нет, не надо. Я женился на первых двух из-за секса. А они так наслаждались им, что делили его с другими. В третий раз я женился из-за денег, и на нее не очень приятно смотреть. Ты не будешь впечатлен. — Он опорожнил бутылку. — Сомневаюсь, смогу ли я продержаться, пока она умрет.

— Сколько ей лет?

— Не спрашивай. Я действительно любил ее. Честно. Но через два года я стал понимать, что мы не имеем ничего общего, кроме острого ощущения фондовой биржи.

Он посмотрел на бармена.

— Еще пива, пожалуйста.

Каллахан фыркнул, потягивая свой напиток.

— Сколько она стоит?

— Ничего похожего на то, о чем я думал. В действительности я не знаю. Полагаю, что где-то около пяти миллионов. Она обчистила мужей номер один и номер два, и, мне думается, ее притягивал ко мне вызов: а не выйти ли замуж за простого среднего парня. Это, и еще великолепный секс, сказала она. Они все говорят так, ты знаешь.

— Ты всегда выбирал пострадавших, Гэвин, даже в юридическом колледже; Тебя привлекают неврастенички и женщины в состоянии депрессии.

— И их привлекает ко мне, — он открыл бутылку и осушил наполовину. — Почему мы всегда обедаем в этом заведении?

— Не знаю. Что-то типа традиции. Навевает мысли о юридическом колледже.

— Мы ненавидели колледж, Томас. Каждый ненавидит юридический колледж. Каждый, ненавидит юристов.

— Ты в прекрасном настроении.

— Извини. Я спал всего шесть часов с тех пор, как обнаружили трупы. Директор кричит на меня по меньшей мере пять раз в день. Я воплю на любого, кто ниже меня по должности. Сплошной крик повсюду.

— Допивай, большой мальчик. Наш столик готов. Давай выпьем, поедим и поговорим. Попытаемся развлечься вместе за эти несколько часов.

— Я люблю тебя больше, чем свою жену, Томас. Ты знаешь это?

— Не стоит говорить много об этом.

— Ты прав.

Вслед за метрдотелем они прошли к столику в углу, тому самому столику, который всегда заказывали. Каллахан заказал выпивку по второму кругу и объяснил, что они не будут торопиться с едой.

— Ты видел эту проклятую штуковину в «Пост»? — спросил Верхик.

— Видел. Кто проболтался?

— Кто знает? Директор получил краткий список утром в субботу, из собственных рук Президента, с довольно четкими инструкциями в отношении секретности. Он никому не показывал его за выходные, а этим утром статья ударила именами Прайса и Мак-Лоренса. Войлс пришел в неистовство, когда увидел ее, а спустя несколько минут его вызвал Президент. Он помчался в Белый дом, и там имела место, черт бы ее побрал, колоссальная битва. Войлс пытался атаковать Флетчера Коула, но его сдерживал К. О. Льюис. Очень неприятно.

Каллахан жадно впитывал каждое слово.

— Это очень хорошо.

— Да. Я расскажу тебе почему, позже, когда больше выпьем. Ты будешь ждать, что я проболтаюсь тебе, кто еще в этом списке, а я не должен этого делать. Я пытаюсь быть другом, Томас.

— Продолжай.

— В любом случае нет пути, по которому утечка произошла бы от нас. Невозможно. Она должна была исходить из Белого дома. Там полно людей, которые ненавидят Коула, и информация растекается подобно потоку через ржавые трубы.

— Возможно, утечка произошла из-за Коула.

— Может быть. Он грязный ублюдок, и согласно одной версии он выпустил информацию о Прайсе и Мак-Лоренсе, чтобы напугать всех, а потом объявить фамилии двух кандидатов, которые кажутся более умеренными. Это похоже на него.

— Я никогда не слышал о Прайсе и Мак-Лоренсе.

— Вступи в клуб. Они оба очень юны, тридцать с небольшим, с совсем небогатым судейским опытом. Мы их не проверяли, но, по-видимому, они радикально консервативны.

— А остальные в списке?

— Слишком рано спросил. Пропустил два пива и уже выстрелил вопрос.

Принесли напитки.

— Я хотел бы немного грибов, фаршированных мясом крабов, — сказал Верхик официанту. — Чтобы пожевать что-нибудь. Я умираю от голода.

Каллахан протянул свой пустой стакан.

— Повторите заказ.

— Не спрашивай опять, Томас. Может быть, ты вынесешь меня отсюда через три часа, но я никогда не скажу. Ты это знаешь. Скажем, по-видимому, Прайс и Мак-Лоренс отражают весь список.

— Все неизвестные?

— В основном, да.

Каллахан сделал медленный глоток шотландского напитка и покачал головой. Верхик снял пиджак и развязал галстук.

— Давай поговорим о женщинах.

— Нет.

— Сколько ей лет?

— Двадцать четыре, но очень развитая.

— Ты мог бы быть ее отцом.

— Мог бы. Кто знает.

— Откуда она?

— Из Денвера. Я говорил тебе.

— Люблю девушек с запада. Они такие независимые, непретенциозные. Похоже, все носят «Ливайзы» и у всех длинные ноги. Я мог бы жениться на такой. У нее есть деньги?

— Нет. Ее отец погиб в авиакатастрофе четыре года назад. Мать получила компенсацию.

— Тогда у нее есть деньги.

— Она чувствует себя комфортно.

— Пари, что она в порядке. У тебя есть ее фотография?

— Нет. Она не внучка и не пудель.

— Почему ты не привез фотографию?

— Закажу, чтобы выслать тебе одну. Почему это так развлекает тебя?

— Забавно. Великий Томас Каллахан, любитель свободных женщин, влюбился по уши.

— Я не влюбился.

— Это рекорд. Сколько? Девять, десять месяцев? Почти год ты фактически поддерживаешь постоянную связь, не так ли?

— Восемь месяцев и три недели, но никому не рассказывай, Гэвин. Для меня это не просто.

— Твой секрет в надежных руках. Расскажи мне все подробности. Какой у нее рост?

— Сто семьдесят, сто двенадцать фунтов, длинноногая, джинсы «Ливайз» в обтяжку, независимая, непритязательная, типичная в твоем понимании западная девушка.

— Я должен подыскать себе кого-нибудь. Ты собираешься жениться на ней?

— Конечно, нет! Кончай свое пиво.

— Похоже, ты теперь исповедуешь моногамию?

— А ты?

— Черт возьми, нет. И никогда ранее. Но мы говорим не обо мне. Томас, мы говорим о Питере Пене сейчас, Каллахане — Холодной Руке, человеке с версией самой блестящей женщины в мире. Скажи мне, Томас, и не лги своему лучшему другу, просто посмотри мне в глаза и признайся, что ты не устоял перед моногамией.

Верхик слегка наклонился через стол, глядя на Томаса и глупо ухмыляясь.

— Не так громко, — сказал Каллахан, оглядываясь вокруг.

— Ответь мне.

— Назови мне другие имена в списке, и я отвечу тебе.

Верхик отодвинулся.

— Отличная попытка. Думаю, что ответом будет «да». Мне кажется, ты влюблен в эту девушку, но слишком труслив, чтобы признаться в этом. Считаю, она твой выигрыш, парень.

— Ладно, пусть будет так. Тебе от этого легче?

— Да, намного легче. Когда я смогу увидеть ее?

— Когда я смогу встретиться с твоей женой?

— Ты запутался, Томас. Тут есть основное различие. Ты не хочешь встречаться с моей женой, а я хочу увидеть Дарби. Вот видишь. Уверяю тебя, они совершенно непохожи.

Каллахан улыбался и продолжал неторопливо пить. Верхик расслабился и скрестил ноги в проходе. Поднес к губам зеленую бутылку.

— Ты возбужден, приятель, — сказал Каллахан.

— Извини. Я пью так быстро, как только могу.

Подали грибы в булькающих кастрюльках с длинной ручкой. Верхик бросил в рот два кусочка и стал яростно жевать. Каллахан наблюдал. «Chivas» отдавался голодной болью, ему нужно было подождать несколько минут. Все-таки он предпочитал алкоголь после еды.

Четыре араба с шумом уселись за соседний столик, смеясь и болтая на своем языке. Все четверо заказали виски.