Джонатан Келлерман - Выживает сильнейший Страница 21

Еще одним жестом Леманн усадил меня в кресло, а сам расположился за столом, на крытой темно-оливковой кожей поверхности которого были расставлены серебряные чернильный прибор и стаканчик для ручек, пюпитр для бумаг и какая-то хитрая, опять же, по-видимому, серебряная конструкция, напоминавшая средневековый замок с амбразурами. Из темных проемов торчали конверты и свернутые в трубку листы бумаги.

Леманн провел указательным пальцем по одной из граней сооружения.

– Интересная вещица, – заметил я.

– Этажерка для бумаг, – пояснил он. – Англия, восемнадцатый век. Двести лет назад она стояла на столе в Британском парламенте. Антикварный раритет. В днище есть специальное отверстие, посредством которого она намертво крепилась к столу, так что вынести ее из здания никому не удалось бы. – Обеими руками он приподнял замок, чтобы я собственными глазами мог убедиться в справедливости сказанного.

– Но через океан она все же перебралась.

– Семейная реликвия. – Положив руки ладонями на стол, Леманн скользнул взглядом по циферблату плоских золотых часов. – Итак, Дал. Нам будет проще построить нашу беседу, если вы поделитесь со мной тем, что вам уже о нем известно.

– Мне говорили, что Нолан отличался острым умом и живым, меркурианским характером. Не совсем типичное сочетание для копа.

– Копы умом не блещут, не так ли?

– Отчего же. Но Хелена, сестра, рассказывала о его увлечении Сартром и Камю. Может, вы найдете мое мышление излишне стереотипным, но далеко не каждый полисмен в Лос-Анджелесе обладает подобной широтой кругозора. Хотя вам, принимая во внимание ваш опыт работы с этим контингентом, безусловно, виднее.

Леманн воздел руки и плавным движением соединил ладони.

– Моя практика, доктор Делавэр, с каждым годом приносит мне все меньше сюрпризов. Вы по себе не чувствуете, что сопротивляться шаблонам становится все труднее и труднее?

– Иногда да. Скажите, Нолана к вам направило Управление?

Долгая пауза и утвердительный кивок.

– Могу я спросить – почему?

– Как обычно. Трудности начального периода работы. Множество стрессовых ситуаций.

– С какого рода профессиональными проблемами столкнулся Нолан?

Леманн облизнул губы, на лоб упала седая прядь. Убрав ее, он принялся вертеть в пальцах конец галстука и в конце концов произнес:

– У него были как личные проблемы, так и трудности, связанные с работой. Беспокойный молодой человек. Простите, но более подробно остановиться на этом не могу.

И ради этого я ехал через весь город?

Мой коллега обвел взглядом стены кабинета.

– Меркурианским характером. Термин ваш или его сестры?

– Я тоже принимаю пациентов, доктор Леманн, и, как и вы, уважаю конфиденциальность.

– Не сомневаюсь. – Он улыбнулся. – Я лишь попытался... Скажем так, доктор, если под термином «меркурианский» вы имеете в виду эмоциональную неустойчивость – простите мне этот эвфемизм, – то я вас понимаю. Отлично понимаю.

Не называя вещи своими именами, он подводит меня к мысли о том, что Нолан был подвержен резким перепадам настроения. Интересно, только лишь депрессиям? Или же имел место маниакально-депрессивный психоз?

Леманн оставил галстук в покое и сел прямее.

– Доктор Делавэр, я сочувствую положению, в котором вы находитесь и его сестра. Естественно, ей хочется найти ответы на некоторые вопросы, но нам с вами хорошо известно, что то, к чему она так стремится, получить не удастся.

– И это?..

– Определенность. То, что так настоятельно требуется оставшимся в живых. Их нетрудно понять, как я уже говорил, но если вам приходилось иметь дело с подобными случаями, вы согласитесь, что это только сбивает людей с толку. Они-то не согрешили, а вот самоубийца запятнал себя. Я убежден в том, что Хелена, привлекательная молодая женщина, обожала брата, а сейчас она мучает себя вопросами типа «что было бы, если». Простите за дерзость, но я бы сказал, что вы куда с большей пользой потратили бы свое время, если бы помогли своей пациентке уверовать в отсутствие ее собственной вины в случившемся, а не пытались проследить призрачный путь мысли весьма неспокойного разума.

– Нолан испытывал беспокойство по поводу выполняемой им работы?

– Очевидно, но наверняка мы этого не узнаем никогда. Никогда. – Голос Леманна возвысился, кадык дернулся по горлу вверх.

Может, в случае с Ноланом он не заметил знака беды? Прикрывает теперь собственный тыл?

– Случилась трагедия. Это все, что я могу сказать. – Леманн поднялся.

– Доктор, я вовсе не имел в виду...

– Зато может кто-то другой, а этого я не потерплю. Любой стоящий психотерапевт знает, что если личность приняла решение о самоуничтожении, то сделать тут абсолютно ничего нельзя. Вспомните, сколько самоубийств происходит в лечебницах, где обеспечен максимальный контроль за поведением пациентов. – Он склонился в мою сторону, сжав в кулаке лацкан пиджака. – Скажите вашей клиентке, что брат любил ее, но его проблемы оказались сильнее. Проблемы, о которых ей лучше не знать. Поверьте мне – куда лучше не знать. – Он сверлил меня взглядом.

– Они как-то связаны с сексом?

Леманн взмахнул рукой.

– Расскажите ей о нашей беседе. Нолан находился в депрессии, которая могла быть обострена его работой, но никак не вызвана ею. Пусть она знает, что предотвратить самоубийство было невозможно, и сама она не имеет к нему ни малейшего отношения. Помогите вашей пациентке залечить ее душевные раны. В этом – смысл нашей работы. Умиротворить, подуть на больное место. Погладить. Убедить, что все в полном порядке. Мы – посланники покоя.

Сквозь его очевидное раздражение проступало нечто знакомое. Грусть, скапливавшаяся в течение долгих лет впитывания в себя чужой боли. Рано или поздно она приходит к каждому психиатру. Некоторым удается избавиться от нее, в других она, как хроническая болезнь, поселяется навечно.

– Наверное, вы правы, – заметил я. – В этом, как и во многом другом. Иногда и в самом деле становится трудно.

– Трудно что?

– Гладить.

– Ну, не знаю. Выбрав себе дело, человек должен выполнять его. Только так становятся профессионалами. Какой смысл в жалобах?

Чем труднее продвигаться вперед, тем сильнее и настойчивее действует врач. Я подумал, использовал ли Леманн этот максималистский подход в своих беседах с Ноланом? Управлению он пришелся бы по вкусу.

– В конце концов, – улыбнулся он, – после всех этих лет я понял, что мой труд окупается.

– Сколько было же этих лет?

– Шестнадцать. Но воспоминания свежи. Может, потому что первые мои успехи были связаны с миром бизнеса, а там исповедуют совсем иную философию: "Одного успеха мне мало. Ты должен проиграть".

– Жестокая философия.

– Еще какая жестокая. Полисмены в сравнении с деловыми людьми – младенцы.

Он проводил меня до двери, и, проходя мимо шкафов, я смог рассмотреть отдельные названия. Организационные структуры, групповое поведение, стратегии управления, сборники тестов. Уже в приемной Леманн сказал:

– Прошу извинить за то, что не открыл вам большего. Вся ситуация в целом была... довольно смутной. Пусть у сестры останется ее собственное представление о Нолане. Поверьте, так будет намного гуманнее.

– Эта его так и не названная патология, она что, непосредственно связана с самоубийством?

– Очень может быть.

– Его преследовало чувство вины?

– Я не святой отец, доктор Делавэр. – Леманн застегнул пиджак. – И пациентам вашим нужны иллюзии, а никак не факты. Верьте мне.

Входя в лифт, я испытывал такое ощущение, будто меня только что накормили начисто лишенным вкуса, но чудовищно дорогим обедом. Что ж, попробуем его переварить.

Зачем ему понадобилось тратить мое время?

Может, он собирался сказать больше, но передумал?

Боясь поколебать свою репутацию профессионала – поскольку знал о серьезных собственных просчетах?

Из страха перед судебным разбирательством, которого может потребовать Хелена – и я? Отказаться же вовсе от разговора со мной было бы с его стороны неразумно.

Если же он играл, то к чему тогда все эти намеки на серьезные проблемы Нолана?

Попытка прощупать, что известно мне?

На пятом этаже лифт остановился. Бодро переговариваясь, вошли трое представительного вида мужчин в серых костюмах. При виде меня болтовня их тут же смолкла, и троица повернулась ко мне спинами. Самый высокий из них вставил небольшой ключ в прорезь на панели – туда, где полагалось быть кнопке, соответствующей четвертому этажу. Мы плавно опустились вниз, и мужчины вышли. Сквозь раскрытые двери лифта я увидел выложенный черно-белыми плитами мрамора пол, полированное дерево стен с писанными маслом пейзажами в рамах, высокие вазы из обсидиана.