Эрик Ластбадер - Мико Страница 22

Томкин похлопал его по плечу.

— Все, все. — Он уселся на кровать. — Обещаю вести себя, как пай-мальчик, не пророню ни слова.

Николас пристально посмотрел на него, прежде чем продолжить.

— Эту легенду я услышал в школе “Тэнсин Сёдэн Катори”, где я изучал искусство ниндзюцу и где учили, как делается у-син. В древности, когда острова Японии заселяли только айну и цивилизация еще не распространилась на юго-восток от Китая, искусство ниндзюцу только-только зарождалось на Азиатском континенте. Еще не существовало сэнсэев, подлинных учителей, не было дзёнинов, патриархов школ “рю”, потому что школы ниндзюцу тогда мало разнились между собой. Во всем было больше ритуальности, больше суеверия. Образ мышления сэннинов — знатоков, отличался строгостью и непримиримостью, потому что силы, с которыми они имели дело, казались непонятными и невероятно могущественными. Любое отклонение от общественных правил каралось без разбора.

Здесь Николас сделал паузу и налил в стакан воды. Сделав несколько глотков, он продолжал:

— Согласно легенде, среди них был один сэннин, могущественнее всех остальных. Звали его Син, что имеет множество значений. Его имя обозначало форму.

Рассказывают, что Син гулял только в темноте, она была его единственной возлюбленной. Он был настолько предан своему ремеслу, что принял обет остаться холостым. И, вопреки обычаю, он взял к себе не несколько учеников, а только одного, странного лохматого парнишку, пришедшего из северных степей, где в те времена властвовали монголы.

Сэннины перешептывались, что ученик Сина, не знавший ни одного диалекта, не умея читать по-мандарински, все же свободно общался с самим Сином. Как? Никто не знал.

И тут сэннины заподозрили, что Син расширяет свои знания ниндзюцу, осваивает влияние темных, неизвестных сил на человека. Его стали избегать. Могущество Сина возросло, и в конце концов — то ли из страха, то ли просто из зависти — все другие сэннины собрались и убили Сина.

Глаза Николаса светились странным огнем, и, хотя в номере не включали света, Томкин отчетливо видел этот блеск в сиянии луны. На какое-то мгновение суетный современный мир растворился, и, отбросив покров тумана, прошлое Азии, поражая своими непостижимыми законами, предстало перед ним.

— Убийцы Сина, — продолжал Николас, — хотели также избавиться и от его ученика: издевались над ним, кричали, чтобы он убирался туда, откуда пришел, в северные степи.

Но они недооценили могущество Сина. Убийство его было бессмысленно: он успел сотворить из своего ученика акуму — злого духа, демона, обладающего дзицурёку, сверхчеловеческой властью.

— О Ник, прошу тебя. Это же...

— Ты просил рассказать, Томкин. Так будь же любезен дослушать до конца.

— Но все, что ты рассказывал, просто детские сказки.

— Син научил своего ученика всему, что он знал о “дзяхо”, — продолжал Николас, игнорируя его реплику. — Это своего рода магия. О, ничего сверхъестественного в ней нет. Я говорю не о колдовстве и заговорах и не об исчадиях ада, вымышленных людьми. Сайго изучал “кобудэру”, то есть “дзяхо”. В случае с твоей дочерью он использовал сайминдзюцу, одну из форм “дзяхо”.

Томкин кивнул.

— Ну хорошо. Но какое отношение легенда имеет к сегодняшнему убийству?

Николас глубоко вздохнул:

— Единственным зафиксированным случаем смерти от первых четырех наказаний у-син — поскольку пятым ритуальным наказанием является сама смерть — был случай с учеником Сина, который совершал точно такие же убийства в Кайфэне. Кровавые, наводящие ужас. Он смеялся над правосудием. Он сам творил суд над теми, кто убил его сэннина. Он стал маходзукаи. Колдуном.

Акико Офуда была одета в дорогое белоснежное парчовое кимоно ручной работы. Сверху легкое шелковое платье — словно тень последних соцветий сакуры, которые ветерок раскачивал над ее головой. Ее волосы были скрыты замысловатыми локонами блестящего парика. Они были увенчаны цунокакуси — церемониальной белой косынкой, якобы скрывающей все женские пороки.

На фоне искусного макияжа большие глаза Акико казались небесно-чистыми. Белизну лица оттеняли ярко-малиновые губы. На ней не было ни сережек, ни других драгоценностей.

Субботнее утро выдалось солнечным, недавние мартовские заморозки едва напоминали о себе.

Над головами гостей, число которых, судя по полученным на приглашения ответам, должно было составить более пятисот, возвышался символ синтоистского храма — огромные красные тории, ворота из камфарного дерева.

Утренний туман все еще клубился над склонами холмов, окутывая кедровые и пихтовые деревья и скрывая сапфировый блеск озера. Вдали теснились постройки северо-западной окраины Токио.

Четыре здания храмового комплекса были развернуты подковой, их кедровые ребристые крыши причудливо блестели в преломляющихся солнечных лучах.

Гости толпились, нахваливая хорошую погоду, сплетничали о вновь прибывших и между прочим обсуждали возможные сделки. Среди приглашенных было немало крупных бизнесменов и государственных чиновников.

Сэйити Сато больше, чем на свою красивую невесту, посматривал на прибывающих гостей. Увидев кого-нибудь из представителей делового мира, он тут же вспоминал имя этого человека и его должность, а затем заполнял им соответствующую ячейку воображаемой пирамиды. Это мысленное сооружение имело для него большое значение. Присутствие на свадьбе большого количества влиятельных персон способствовало повышению престижа “кэйрэцу”. Хотя родителей Акико не было в живых, фамилия Офуда относилась к числу престижных, род Офуда начинался со времен Иэясу Токугавы.

Первый Офуда, Тацуносукэ, был великим “даймё”, блестящим полководцем, чей гений на поле битвы не раз помогал Иэясу выиграть решающее сражение. Сато переживал, что Акико никогда не видела своих родителей, кроме того, у нее не было никаких родственников, кроме тяжело больной тетки, которую она часто навещала на Кюсю. Сато нахмурился, вспомнив широкое улыбающееся лицо Готаро. Он хорошо понимал, что значит потерять кого-нибудь из близких.

Как бы Готаро ликовал в этот день! Его улыбка загнала бы утренний туман в озеро. Его раскатистый смех, словно боевой клич, эхом разнесся бы по лесам, и даже маленькие зверюшки в своих норах узнали, какой это исключительный день.

Сато смахнул набежавшую слезу. Зачем ворошить прошлое? Готаро больше нет.

“Карэ ва гайкоку ни иттэ имасу”, — прошептала мать Сато, когда ей принесли печальную весть. — Он уже в другой стране. — Больше она не проронила ни слова.

Она уже потеряла своего мужа. И смерть старшего сына переполнила чашу страданий бедной женщины. Она не дожила до конца войны, но и не была убита бомбой, ее не коснулся атомный смерч. Война сожгла ее плоть изнутри.

“Нет, — сказал Сато самому себе. — Не страдай, как мать. Каре ва синдэсимаимасита. Отринь от себя “ками” Готаро. Он мертв, его больше нет”. — И Сато повернулся к Масуто Иссии, заговорив с ним о контрактах, выгодных им обоим. Нет места грусти в такой счастливый день.

Тандзан Нанги стоял рядом с Сато неестественно прямо, словно аршин проглотил, сжимая костяшками пальцев нефритовую голову дракона на набалдашнике своей трости. Такая поза причиняла ему боль, но он терпел. Нанги считал своим долгом появиться в числе первых гостей, а поскольку все гости стояли, то и он не мог позволить себе сесть. Кроме того, он не хотел потерять престиж в глазах священников. Нанги, конечно, предпочел бы, чтобы церемония проходила в христианской церкви. Облачения, таинства, тихое бормотание молитвы на латинском (Нанги не только понимал этот язык, но и мог разговаривать) служили ему утешением, что, он считал, было не под силу заумному синтоизму, а тратить жизнь на то, чтобы умилостивить огромное количество всех “ками”, он вообще считал занятием смешным. Он горячо верил в Христа, Воскресение и Святое Спасение.

Рядом с Нанги стоял молодой мужчина, они были центром одной из образовавшихся групп и привлекали внимание гостей, то и дело подходивших к ним, чтобы спросить совета у Нанги или узнать последние новости от нового главы МИТИ Рюити Яно. Министр был протеже Нанги, и, покидая министерство шесть лет назад, он сделал все, чтобы оставляемый им пост первого заместителя достался Яно.

Улыбаясь и разговаривая, любезно отвечая на вопросы, которые ему задавали, Нанги не спускал острых глаз с гайдзинов. Словно монитор следил он за всеми их движениями. Можно узнать много интересного, наблюдая своего врага за игрой.

Акико тоже искоса поглядывала на гайдзинов. Но интересовал ее только один: Николас. Время пришло, и ее глаза превратились в две камеры, готовые запечатлеть все тончайшие нюансы.

Она почувствовала, как бешено бьется ее пульс, сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди. Ей пришлось мобилизовать все свои внутренние ресурсы, весь разум для начала мести. Акико сконцентрировала свой взгляд на стоявшем неподалеку Сато. Она смотрела на него, потом поймала взгляд из полуприкрытых глаз Иссии. Он улыбнулся, кивнул ей и снова вернулся к разговору с Сато.