Измайлов Андрей - Время ненавидеть Страница 22

Пора! На Думе часы пробили.

Ой, пробил мой час!

И номерочком стучу по стеклу: цок-цок. Чтобы сразу поняли бравые ребята в синих фуражках: я по делу, а не просто так от голода, вот и номерок ваш у меня. Нечего карасями из аквариума пялить на меня снулые глаза – не дам рубля, дело у меня тут, пальто мое тут.

«Отк'ивай, отк'ивай! Шейчаш ужнаешь!».

… Выдали! Мое! А я-то приготовилась долго им объяснять, врать. К тому же смотрю: на вешалках – ничего! Делось куда-то, пропало! Запаниковала и сразу решила скандалить, попробуй они мне его не вернуть. Сую номерок под нос, но не выпускаю из рук:

– Ваш номерок! – говорю и электризуюсь.

Глазом своим карасьим не моргнул, кивнул и ушел.

А я все электризуюсь, уже искрить начинаю. За дверью входной слежу – вдруг ОНИ тут как тут?! Мало того, что рисковала, но еще и зря, получается, – пальто исчезло. Это сам по себе та-акой повод током долбануть! Пусть попробуют только не вернуть мое пальто!

– Ваше пальто!

Оглядываюсь – оно… И карась в синей фуражке готовно держит его за плечики: надевайте.

Тут же весь заряд в землю ушел. Но я всего секунду пребываю в состоянии «слава богу!». Потому что вдруг чувствую: все четыре карася (а их четверо) – не сами по себе, а вместе. И каждый действует по модели, по давно испытанной ими и не однажды опробованной модели – давно обрыдло, но работа есть работа, и у каждого в ней свои функции…

Один – пальто подает.

Другой – подошел с некоторой ленцой и весь выход закрыл широченной спиной, вроде на проспект любуется.

Третий просто встал и стоит. Но так, что лестница в «зало» (которая наверх) отсечена.

А четвертый – на страже у «Ж».

Столбенею! Потом судорожно вбрасываюсь в пальто и, щелкая кнопками, иду по дуге словно подскользнувшись – уже понимаешь: падаешь, но продолжаешь двигаться – иду, сейчас ткнусь в синюю спину-валун. Не будет же он со мной драться, с женщиной!

И боковым зрением вижу: по касательной меня догоняет… нет, не швейцар… откуда-то из подсобных дверей – молодой, высокий, спортивный, наглый, в костюме. Хвать меня за руку. Таким манером, что сломать запросто, если вздумаю вырываться. Не вздумай!

– Простите, это ваше пальто, вы уверены? – взгляд уверенный, снисходительный, презирающий, начальственный. У НИХ, у вчерашних, не бывает такого взгляда, не может быть. – Тогда придется пройти…

И все становится, если это не ОНИ, тем более дико, непонятно и потому стра-а-ашно! Жуть с ружьем! И я вырываюсь по мере слабых сил.

Слепну от боли – руку мою он держит СПЕЦИАЛЬНО.

Пинаю каблуками поспешающих на помощь (не мне!) карасей.

Бороздю царапины по одной из их мясистых рож.

И потом кричу-причитаю:

– Ой, мамочки-мамочки-мамочки! Ой, больно, больно так! Я сама-сама-сама-сама! Я иду-иду-иду-иду!

И я иду…

Невозможно так разговаривать!!!

Помнится, давным-давно уже испытывала подобный приступ: приступ и ярости, и обиды, и растерянности одновременно. В Болгарии. Десять лет назад.

Еще студенткой решилась подкопить-занять и кровь из носу, но заграницу повидать. Только и хватило на Болгарию. И то спасибо. Деду спасибо: завещал внучке ворох безжизненных облигаций конца сороковых годов, а больше у него и не было ничего. И вдруг государство расщедрилось, погасило. Вот и Болгария тебе, студенточка-внучка…

Красоты красотами, но помимо них хотелось и шмоток. Тогда джинсовый бум в разгаре был. И прихожу в лавчонку, спрашиваю у продавца: «Джинсы есть?». Он разулыбался аж светится, башкой отрицательно мотает: «Няма! Няма!». Что ж ты, думаю, паразит усатый, радуешься, если «няма»! А день последний. На исходе.

Так и уехала. Ерунды всяческой нахватала по мелочи уже на вокзале, лишь бы валюте не пропадать.

Этот самый приступ и накатил, когда он, усатик, мне свою «няму» вместо джинсов предложил. И говорили на одном языке (ну почти!), а реакции противоположные. Все понимаем, но совершенно не так. И права не покачаешь на чужой территории. И теперь вот в нынешнем ОПОПе тоже накатил…

В самом-то деле, невозможно разговаривать! Жуть с ружьем и есть! Ладно – Болгария: теперь все умные и знают, что «нет» у болгар – наше «да», а арбуз они называют дыней и наоборот. Но тут-то!!!

По-русски говорим, а получается «няма»! И снова права не покачаешь, снова чужая территория, не моя…

– Что я вам сделала?! Зачем вы меня сюда притащили?!

– Ну-ну! Только не выступай. Ты лучше скажи…

– Я вам не «ты»! Я тебе не «ты»! Сопляки! Вы мне за все ответите!

– Ну-ну! Пока ты нам ответишь. На все интересующие нас вопросы. ЗДЕСЬ мы спрашиваем, а нам отвечают.

ЗДЕСЬ – комнатенка о трех стульях, диване, столе, сейфе. Вымпел на сейфе, на стене – грамота за неясные успехи и полуголый календарь… Да! Еще на столе скорчилось мое пальто. ЗДЕСЬ – это ОПОП. Что за ОПОП? Охрана порядка, опорный пункт, да? И три бугая. Большое геройство: скрутить хрупкую женщину и в свой ОПОП затащить (оп! оп!). Спра- авились, победители!

– А не надо было оказывать сопротивления. Ведь вас вежливо попросили пройти. Зачем было сопротивляться? Царапину нанесли человеку, а он швейцар, он при исполнении служебных обязанностей…

Зачем сопротивлялась! Да переодень вчерашних рэкетиров из «варенок» в «тройки», дай им власть (официальную!), чтобы взгляд приобрел социальную защищенность… вернее, социальное нападение – тогда не отличить! Откормленность и чувство хозяина. Не то, о котором пресса долдонит, а: «я здесь хозяин!» Боже мой, о чем я думаю! Мамочки-мамочки-мамочки! До прессы ли! Разговаривают так же: угрожающе-доброжелательно, с издевкой, будто низшее существо перед ними. (Я вам не низшее существо, понятно?!!). И на «вы» перешли, играя-глумясь. И все трое абсолютно одинаковые, черт побери, инкубаторские!

Только один разыгрывает большого начальника.

Второй – коллегу-подчиненного.

Третий – бездельника, уже сдавшего дежурство. Но почему бы праздно не полюбопытствовать…

– Будем отвечать? – спрашивает Начальник, отвалясь на спинку стула, даже потянувшись.

– Смотря на какие вопросы! – еще хорохорюсь, но уже сдаюсь. Лишь бы поскорее все кончилось и хоть что-то конкретное выяснилось!

И Коллега, сидящий на краю стола, придавив задницей рукав моего пальто, и Бездельник, скучающе сторожащий дверь за моей спиной, – оба хмыкают уничтожающе. А Начальник, разыгрывая начальника, устроженным тоном говорит Коллеге:

– Ты бы лучше записал, чем груши околачивать. А ты, – Бездельнику, – пока халдея найди. Скоро понадобится.

Коллега спрыгивает со стола, показушно зевнув, лезет в буфет, выуживает какой-то бланк и пристраивается записывать.

Бездельник, который мне чуть руку не сломал, демонстрирует, что ему все надоело, произносит потолку:

– Где наш халдей! Пожалте в кандей! – и уходит…

– Фамилия?

– Красилина. Галина Андреевна.

Коллега записывает, Начальник спрашивает.

– Год рождения? Только не врать.

– Пятьдесят девятый. 21 января.

– Оо, с днем рождения! С прошедшим.

– Спаси-ибо!

– Пожа-алуйста! – он, Начальник, поднимает трубку, что-то там набирает и – Коллеге: – Какой у нас ЦАБовский код? Двести один, «баржа»?

– Двести один, «баржа».

– Алло! – говорит Начальник в трубку. – Двести один, «баржа».., Красилина Галина Андреевна. 1959-го. Январь… Момент! Записываю! – и он диктует Коллеге мой собственный адрес. – Спасибо. Да.

– Вы что, не могли у меня спросить? – злюсь, но получается некоторым образом просяще, и от этого еще больше злюсь.

Тоже мне, психическая атака! «У нас длинные руки»!

– Так ведь ты все равно соврала бы!

– Вы!

– Ах, пардон! Вы! Вы все врете. А документов как всегда никаких, ведь так?

– Кто это «вы»?! Кто – мы?! У меня есть документ! У меня в пальто квитанция! Отдайте мне мое пальто!!! Я сама, отдайте, оно мое, вы не имеете права! Не смейте рыться в карманах! Мужчины вы или нет?! Вам не стыдно?!

Им не стыдно.

Коллега встряхивает пальто, выгребает из карманов все что там есть: пробитые автобусные талоны, всякий мусор и… квитанцию.

Они с Начальником изучают ее как решающую улику.

А я окончательно сдаюсь: оправдываться – последнее дело, и дело это мною сделано.

Разговор превращается в какую-то вообще невообразимую «няму».

– Международный. С Хельсинки. Поня-атно… А с кем именно, если не секрет?

– С мужем! Только мы в разводе! – глупо уточняю.

– Поня-атно. Финик?

– Что – финик?

– Муж финик? Ну, чухонец?

– Русский он, русский! Наш!

– Поня-атно! Обрусеешь с вами… Работаете? Где?

– Я индивидуал.

– Поня-атно. Все вы индивидуалы.

– Не в том смысле! – тороплюсь я, догадываясь уже о «том смысле». И с языка срывается: – Я «дурилки» делаю!

– Поня-атно… Любопытно, любопытно. Делать «дурилки» вы все мастерицы. А вчера недобор получился, да? – издевательски сочувствует Начальник.