Вильям Кобб - Клуб Мертвых Страница 24

Отец засмеялся.

— Колдун — это почти вежливое выражение, — сказал он. — Академисты менее церемонятся в своих определениях. Они объявили меня сумасшедшим и чуть только не требовали моего заключения в сумасшедший дом. Вот что значит идти против установленного порядка и стараться открыть истину…

Я слушал с лихорадочным вниманием. Я никогда еще не видел отца таким разговорчивым. Он заметил это и, остановившись, долго глядел на меня.

— О чем вы думаете? — спросила моя мать с некоторым беспокойством.

Отец вздрогнул и провел рукой по лбу.

— Нет, — прошептал он, — я не прикую этого ребенка к цепи, которую я сам сковал для себя. Довольно одного каторжника в семье!

Вдруг глаза его засверкали.

— А между тем, — сказал он, — я близок к цели, может быть, еще несколько месяцев или даже дней отделяют меня от нее… И тогда, как ни были тяжелы мои труды, мои жестокие разочарования, я буду так гордиться моим открытием, что никакая гордость в мире не сравнится с моей!

— Друг мой! — сказала мать, взглядом указывая на меня.

— Да, да, я не прав! — сказал он, качая головой. — Мне наука, ему — искусство. Малыш, — продолжал он, дружески похлопывая меня по щеке, — ты будешь художником… Великим художником… К тому же после меня свет преобразится и будет иметь возможность твердыми и верными шагами стремиться к идеалу!

Повинуясь жесту матери, казалось, боявшейся впечатления, которое подобные слова могли произвести на мое юное воображение, отец удалился, сказав мне:

— Если меня будут звать колдуном, то не спорь, тут есть доля правды.

Легко понять, какая работа началась с этой минуты в моем мозгу! С детства я проявлял большую склонность к рисованию, и первые уроки, полученные у известного художника, казалось, подтверждали мое призвание к живописи.

Но после слов отца мною овладело непобедимое любопытство. Хотя моя мать избегала любых разговоров, касавшихся занятий отца, тем не менее я не переставал расспрашивать ее.

Она пугалась этого навязчивого любопытства, угрожавшего отвлечь меня от занятий живописью, и поэтому сочла за лучшее все мне рассказать.

Вот что я узнал…

Когда она вышла замуж за моего отца, он был профессором математики в небольшом провинциальном лицее. Моя мать была более образованна, чем женщины того времени, и ее привязанность к нему отчасти обязана этому. Она открыла в скромном профессоре необыкновенную душевную глубину и увлеченность, восхитившие ее.

Она была относительно богата, имея около пятнадцати тысяч франков дохода, у моего же отца не было ничего, кроме его скромного места, которое он рисковал потерять из-за своих свободных взглядов.

Моя мать сумела победить его совестливость, и после свадьбы мой отец подал в отставку, чтобы целиком предаться своим ученым трудам.

Его труды имели своей целью поиск какого-то таинственного закона чисел, который в его глазах был основой всего. Открытие этого закона должно было объяснить существование миров, тайну происхождения и конца человечества. Ему удалось благодаря изучению правил, которым повинуются числа, прийти к таким новым и грандиозным выводам, что моя мать ни минуты не сомневалась в возможности разрешения задачи.

Она долго следила за его занятиями, даже помогала ему, и только мое рождение положило конец ее научным трудам.

— Когда я услышала твой первый крик, — говорила она, — я поняла, что дитя есть для матери все.

Мой отец остался наедине со своими занятиями. Но отеческая любовь и ему не была чужда. С этого времени его занятия, до тех пор чисто научные, стали иметь другую цель. Он начал мечтать о почестях и богатстве, и с этой целью открыл ученому миру некоторые из своих достижений.

Они изумили и поразили всех. Казалось, что глазам человечества открывается новый мир. Но это изумление, близкое к восхищению, скоро уступило место духу рутины, который, к несчастью, еще до сих пор владеет учеными. Против моего отца поднялась целая буря…

Он мужественно боролся, но нападки приняли такой характер, что он вынужден был уступить…

Бедный отец! Сколько преследований пришлось ему перенести! Но мужество не покидало его…

Его сознание получило такой толчок, который неизбежно должен был отразиться на его характере.

С этого времени он отказался от всяких сношений с посторонними людьми. Моя мать знала только, что его занятия приняли новое направление…

Чтобы усовершенствовать свою систему, он принялся за изучение древних языков. Благодаря своим редким способностям он за несколько лет приобрел в этом отношении громадные познания. Зная санскритский язык и все наречия Азии, он вошел в сношения с Индустаном, Китаем и Сиамом. Он тратил большие деньги, чтобы приобрести всевозможные рукописи и документы. Трудно вообразить, с каким терпением и настойчивостью он искал контакты с наименее известными племенами…

Но моя мать, несмотря на свою любовь к науке, много раз пыталась остановить отца на этом пути. Кроме того, она видела, что потрясения и чрезмерное напряжение убивали его.

Но это не все…

Капитал моей матери давно уже пошел в ход. Истрачено было более пятидесяти тысяч франков. Наши доходы уменьшились наполовину…

Не замечая, а главное, не заботясь об этом, мой отец говорил только о новых расходах.

Никогда я не забуду сцены, происшедшей однажды между отцом и матерью…

Неожиданно мать получила посылку с Крайнего Востока — покрытый какими-то письменами ящик, который отец велел внести в гостиную, так как дверь кабинета была слишком узка, чтобы пронести туда посылку…

Нас привлекло вполне понятное любопытство, и я просил у отца позволения присутствовать при вскрытии таинственного ящика.

Он с улыбкой согласился.

Взволнованный отец, прежде чем вскрыть ящик, с улыбкой обратился к матери.

— На этот раз, — сказал он, — ты не станешь обвинять меня в безумных расходах… Так как это, — он ударил рукой по ящику, — это сокровище, за которое не в состоянии заплатить ни один богач!

Мать слегка побледнела и ничего не отвечала.

— Скорее, отец! — крикнул я с беззаботностью юности. — Мне хочется поскорее увидеть это сокровище!…

Сказать по правде, я ожидал увидеть целый дождь драгоценных камней, про какие говорится в восточных сказках.

Дерево заскрипело. Из ящика донесся запах духов. Внутри его был второй ящик, сделанный необычайно искусно из неизвестного мне красноватого дерева.

Я как сейчас вижу отца, склонившегося над этим ящиком. Его руки дрожали, как в лихорадке, и он слегка оттолкнул меня, когда я подошел помочь ему.

Вещи, заключавшиеся в таинственном ящике, были тщательно завернуты в сухие растения, издававшие, как и дерево, сильный, острый запах.

Моя мать и я, мы не дышали, точно в ожидании открытия торжественной тайны. Несмотря на многочисленные разочарования, на лице моей матери светилась последняя надежда…

Наконец он радостно вскрикнул!

Мы наклонились, чтобы лучше видеть… Восклицание разочарования сорвалось с наших губ. Вот что мы увидели…

Три обломка статуи из черного камня, покрытого инкрустацией из серебра.

Эти куски, составленные вместе, представляли голого человека, стоявшего, опершись на левое колено. Правая рука опиралась на правое колено, тогда как левая была опущена…

На голове была надета плоская каска. Плечи, спина и живот были покрыты странными буквами…

Мы были поражены и не шевелились. Мы переглянулись с матерью, и у обоих мелькнула в голове одна и та же мысль: не помешался ли он?

Что касается отца, то он был в восхищении.

— Прокаженный король! Буа-Сивизитайвенг!… — проговорил он…»

В ту минуту, когда Арчибальд Соммервиль, читавший вслух рукопись Марсиаля, почти по складам прочитал это варварское имя, Арман де Бернэ, слушавший с лихорадочным нетерпением, вскочил с места.

— Остановитесь! — сказал он. — Я прошу позволения задать этому молодому человеку один важный вопрос…

— Извините, — сказал сэр Лионель, — но в «Клубе Мертвых» существует правило: всякий рассказ, касающийся самоубийства, должен слушаться в глубочайшем молчании, без малейших замечаний с нашей стороны…

— Вы правы, сэр Лионель! Вам хорошо известно, что я не менее вас чту установленные нами же законы, но тем не менее я еще раз умоляю вас позволить мне говорить…

Наступило минутное замешательство.

Действительно, сэр Лионель напомнил одно из правил, которые соблюдались неукоснительно. Все четверо мужчин, Арчибальд, Лионель и два брата, Правый и Левый, подошли к маркизе и заговорили шепотом. Через несколько минут сэр Лионель снова подошел к Арману и знаком позвал его в угол зала…

— Благоразумие требует, — тихо сказал он, — чтобы все повиновались установленным нами правилам.